Страница 121 из 128
В декоративных рельефах времени Марка Аврелия композиции усложнялись, тяготели к многофигурности и светотеневому обогащению поверхности. На лицевой стороне цоколя колонны Антонина Пия, где изображен апофеоз Антонина и Фаустины, возносящихся на крыльях Гения в сопровождении орлов, в присутствии восторженных Ромы и Юноны, а также юноши, олицетворяющего Марсово поле, динамичность композиции усиливается диагональным расположением огромной обнаженной фигуры крылатого гения. Правда, в застылости его туловища, статичности изваяний Антонина и Фаустины, нарочитости жестикуляции Ромы и Гения Марсова поля еще сохраняются черты адриановского классицизма. Рельефы боковых сторон постамента с церемониальной кавалькадой всадников и пеших воинов решены в ином плане. Скульпторы с трудом осваивали забытые со времен Траяна динамические композиции: движения фигурок кажутся нереальными, в изображении галопирующих лошадок и шагающих солдат проступает скованность механических игрушек. Обращает внимание также в этих рельефах своеобразное решение перспективы: задние всадники расположены над передними: круговое движение как бы распластано на поверхности стены, вызывая в памяти древнеегипетские принципы. Большое количество мелких фигурок в очень высоком рельефе усиливало светотеневые контрасты, повышало пластическую динамичность. Эти новые, выступавшие робко в рельефе лицевой стороны постамента тенденции сильнее звучали на менее ответственных боковых сторонах.
Динамические многофигурные композиции получили дальнейшее развитие в огромных, высотой более 3 м, рельефных плитах, украшавших, очевидно, арку Марка Аврелия, стоявшую около воздвигнутой ему колонны. Часть этих посвященных военным действиям Марка Аврелия рельефов находится сейчас в Палаццо Консерваторов, а другие укреплены на аттике арки Константина. Рельефы музея Палаццо Консерваторов, изображающие императора в момент жертвоприношения перед Капитолийским храмом и на лошади среди военачальников и побежденных варваров, несколько отличаются стилистически от перенесенных на арку Константина. В рельефах арки преодолевается классицистическая адриановская основа, сильнее выступают новые «живописные» с эффектом светотени принципы композиций: фигуры теснят друг друга, движения и жесты людей становятся эмоциональнее. Экспрессивное решение пластических форм соответствует характеру действий: скульпторы при изображении складок одежд, прядей волос, завитков бороды глубоко врезаются буравом в толщу мрамора. Это усиливает светотеневую игру на поверхности, лишает действие покоя, всегда царившего в рельефах адриановских скульпторов, с их ровными крупными плоскостями. Развитие пластических форм, обусловленное усилением эмоциональности искусства второй половины II в., нашло проявление также в рельефах колонны Марка Аврелия, отличающихся взволнованностью образов, общей драматичностью действия от рельефов колонны Траяна. Мелкие фигурки людей на колонне Марка Аврелия кажутся жалкими, подчиненными уже не собственному рассудку и волевому устремлению к победе, но непонятной для них силе, влекущей вперед их массы, подобно ветру, метущему осенние листья.
Большие изменения претерпевал в то время скульптурный портрет. Монументальная круглая пластика поздних Антонинов, сохраняя адриановские традиции, еще свидетельствовала о слиянии идеальных героических образов с конкретными персонажами, чаще всего императором или его приближенными, о прославлении или обожествлении отдельной личности. Ярче всего это нашло свое отражение в решении Коммода приставить к нероновскому колоссу Солнца свою портретную голову. Ликам божеств в огромных статуях придавались черты императоров, отливались монументальные конные изваяния, образцом которых является статуя Марка Аврелия, сохранившаяся после победы христианства только потому, что всадника приняли за узаконившего новую религию Константина; великолепие конного памятника усиливалось позолотой. Однако и в монументальных портретных образах даже самого императора начинали чувствоваться усталость, философское раздумье, порой скепсис[287].
Искусство портрета, испытавшее в годы раннего Адриана своего рода кризис в связи с сильными классицистическими веяниями времени, вступило при поздних Антонинах в период расцвета, какого оно не знало даже в годы Республики и Флавиев. Он продолжался почти полтора столетия, вплоть до начала домината, пригасившего интерес к выражению индивидуального человеческого облика. В статуарной портретной пластике продолжали еще создаваться героические идеализированные образы, определявшие искусство времени Траяна и Адриана. В задрапированной под греческого философа статуе тогатуса Антонина Пия из Эрмитажа и в обнаженной, трактующей императора как воина-Марса статуе Марка Аврелия того же собрания использовались традиционные схемы, но в лицах их помимо исключительно точной портретности можно почувствовать и новые настроения. Они особенно отчетливо проступили в бюстах, где ваятели все внимание сосредоточивали на индивидуальности человека и его психологической характеристике. Легкое раздумье лежит на лице Антонина Пия во всех его портретах, в чертах Марка Аврелия оно нередко окрашивается в печальные скептические тона. Образы различных людей в портретах того времени полны сомнения, нерешительности, глубокой затаенной грусти. Все в портретах поздних Антонинов подчинено чувству проступающей тревоги. Вместо решительно и эффектно повернутых голов скульпторы чаще показывали лица анфас. Внешняя динамичность траяновских образов сменялась более глубокой, скрытой динамикой настроений. Не физическая сила казалась в них господствующей, но другая, духовная. Портретисты по-новому стали трактовать глаза: зрачки, которые изображали пластически, врезываясь в мрамор, еще скульпторы позднего Адриана, теперь придавали взгляду живость и естественность[288]. Чуть прикрытые широкими верхними веками, они смотрели меланхолично и печально. Взгляд казался рассеянным и мечтательным, господствовало покорное подчинение высшим, не вполне осознанным таинственным силам. Антониновские образы с их пробуждающейся холодной плотью камня исполнены смутных предчувствий. Намеки на глубинную одухотворенность мраморной массы отзывались на поверхности в задумчивости взглядов, подвижности прядей волос, трепетности легких изгибов бороды и усов. В портрете Луция Вера из Эрмитажа пышными показаны волосы, гибкими — завитки бороды, которую он любил окрашивать золотой пудрой[289]. Портретисты, исполняя курчавые волосы, сильно врезались буравом в мрамор и высверливали иногда глубокие внутренние полости. Освещавшиеся солнечными лучами, такие прически казались массой живых волос. Художественный образ уподоблялся реальному, все ближе оказывались скульпторы и к тому, что им особенно хотелось изобразить, — к неуловимым движениям человеческих чувств и настроений.
Мастера той эпохи использовали для портретов различные, нередко дорогостоящие материалы: известны золотые и серебряные бюсты Марка Аврелия и Луция Вера (Турин), изображения в горном хрустале (портрет Луция Вера в Эрмитаже)[290], а также в получившем распространение стекле. Скульпторы оценили этот материал — нежный, прозрачный, создающий красивые блики. Даже мрамор под руками мастеров терял порой прочность камня, и поверхность его казалась подобной человеческой коже. Нюансированное ощущение реальности делало в таких портретах волосы пышными и подвижными, кожу шелковистой, ткани одежд мягкими. Пушистой шапкой волос скульпторы могли оттенить нежную гладкость щек. Мрамор женского лица они полировали тщательнее, чем мужского; юношеское отличали фактурой от старческого; давали порой почувствовать характером поверхности даже цвет кожи, как в портрете негра Мемнона[291]. В бюсте Коммода из Музея Консерваторов сложностью постамента, виртуозностью обработки различных поверхностей скульптор предвосхитил поиски портретистов барокко XVII в.[292] Тщательно отполированный мрамор в портрете сириянки из Эрмитажа кажется драгоценным камнем. В образе сириянки ваятели обратились к новой проблеме, выявляя красоту лица, пропорции и формы которого были далеки от классических. И в этом они переносили внимание с внешнего облика персонажа на его внутренние черты, на глубину и содержательность духовного мира; за печалью здесь скрывалась решительность, а за внешней непривлекательностью богатство психологической выразительности, мастер сириянки предугадал многие качества людей последующего столетия.
287
Власов В. Портрет Антонина Пия. — Искусство, 1968, № 6, с. 64–66.
288
Соколов Г. И. О технике исполнения римских мраморных портретов. — В кн.: Искусство Востока и античности. М., 1977, с. 72.
289
Вальдгауер О. Ф. Римская портретная скульптура в Эрмитаже. Пг., 1923, рис. 25.
290
Неверов О. Я. Античные инталии в собрании Эрмитажа, рис. 137.
291
Колпинский Ю. Д., Бритова Н. Н. Указ. соч., рис. 252а.
292
Там же, рис. 2596.