Страница 15 из 23
Обрадованный удачей, я стал на прежнее место, под крутым берегом с нависшим над водой осокорем, и продолжал старательно удить. Рядом устроился Микола, ему тоже хотелось поймать такую рыбку.
И десяти минут не прошло, как у меня клюнуло. Дёрнул и вытащил второго голавля, потом третьего.
Я ликовал, а Микола только сдержанно улыбался. Его большие, всегда мечтательные карие глаза как-то погрустнели. Я видел, как он изо всех сил старается поймать такую рыбу, но у него ничего не получалось.
За этот вечер он вообще ничего не поймал, так и погнал своих коров с пустыми руками, А я, пьяный от успеха, не знал, что делать: прыгал, кувыркался и даже забыл проводить Миколу, как это делал обычно. А за ужином мне вдруг стало страшно тоскливо. Я молча жевал жирную рыбу и совсем не был так болтлив, как раньше.
Должен сказать, что дедушка прежде, когда я сильно разойдусь, часто меня останавливал, говорил, что языком надо тоже руководить, а иногда полезно его прикусывать.
Но на этот раз мне не надо было прикусывать язык, он у меня сам не двигался.
— Сегодня я убедился, что ты, оказывается, у нас плохой человек! — вдруг сказал дедушка.
— Я?
— Да, ты!
— Нельзя же делать выводы без должного основания! — воскликнул я с возмущением, вспомнив любимое дедушкино изречение.
— У твоего друга плохо ловилась рыба, — начал дедушка, как будто и не слыша моих слов. А раньше он всегда улыбался, когда я начинал говорить, подражая ему,
— Микола ничего не поймал, а при чём тут я?
— Спокойно! — Дедушка поднял руку. — У мальчика удочка была самодельная, короткая, леса нитяная, грубая, а голавль — рыба осторожная, ты это заметил…
— А при чём тут я?
— Спокойно! Ты решительно доказывал, что ты счастливчик! Ты торжествовал. Я наблюдал за тобой, и мне было стыдно за твой эгоизм. Мне было стыдно, что у меня такой внучок. — Дедушка помолчал, а потом снова начал меня отчитывать: — Почему ты Миколе не дал другую удочку, у тебя же их три? Всё время я ждал, что ты это сделаешь, Виталий. — Дедушка низко опустил седую голову.
— Но я не догадался…
— Успех вскружил тебе голову, и ты забыл о товарище. Это ужасно!
Я вскочил из-за стола, побежал к палатке, у которой стояли все наши удочки, выбрал одну и вернулся с ней к дедушке.
— Завтра подарю её Миколе, я на неё всё равно не ловлю.
Дедушка и бабушка Наташа переглянулись.
— Теперь я о тебе ещё более плохого мнения, — сказал дедушка.
Тут уж я совсем растерялся.
— На тебе боже, что нам негоже! Так получается? — Дедушкино лицо было такое грустное, такое грустное — казалось, что он вот-вот возьмёт и заплачет. — Меня всегда возмущает высокомерие, мелкая скаредность в людях, — добавил он строго и ушёл из-за стола.
Я немножко ещё посидел, а потом пошёл к палатке и выбрал самую-самую лучшую удочку, чтобы завтра подарить её Миколе. Но Микола не пригнал к нам своих коров. Я ждал его целый день, даже аппетит потерял. За обедом хлебнул две ложки ухи, а ужинать совсем отказался. В моей голове были только мысли о Миколе. Он ушёл вчера, не сказав ни слова. Он гордый и сильный, а высказать свою обиду — это ведь значит проявить свою слабость.
В этот вечер я не пошёл сразу спать, как обычно, а лёг на сено и стал смотреть в тёмное небо. Мне слышалась из глубины его какая-то грустная песня. Эта песня мне была так понятна. Я слушал, слушал и вдруг догадался, что это ноет моя душа.
Ночь спал беспокойно, а утром проснулся рано, до восхода. Но дедушка уже рыбачил. Мне же рыбачить совсем не хотелось. Я пошёл к модели, но и она меня почему-то перестала интересовать.
— Я советую тебе сходить на ферму, — сказал дед, видя, как я томлюсь.
Окрылённый надеждой, я взял Орлана, и мы помчались. Через час уже были там. Но все загоны оказались пустыми, и кругом ни единой души. Мы бродили, бродили, ничего не понимая. Потом увидели на дороге тётеньку в белом платке и побежали к ней.
Она нам рассказала ужасную вещь.
Обратно я шёл как больной, меня шатало. Орлан тоже стал грустный и совсем не бегал, держался у моей ноги.
— Ну что? — встретил меня дедушка вопросом.
— Всех коров ещё вчера переправили на пароме на другой остров, на свежую траву, — с трудом выговорил я и разрыдался. — Я навсегда потерял друга! — говорил я, глотая слёзы, и дрожал всем те-лом.
Дедушка положил мне на голову руку и сочувственно сказал:
— Я понимаю тебя, Виталий, друзей терять очень тяжело. Попробуй написать ему письмо.
Я так и сделал. Написал письмо, взял самую хорошую удочку и отнёс на ферму. Придёт же он когда-нибудь туда.
16
Ночью на катере приехал какой-то рыбак с сыном. Они всю ночь устраивались. Орлан, которого нам пришлось привязать к дереву, всё время лаял, рыбак ругался, и мы не спали.
Утром мы вышли рыбачить поздно и не поймали ни единой рыбёшки. Дедушка объяснил это тем, что новый рыбак, подыскивая себе место ловли, бродил по берегу, забрасывал в разных местах снасти и разогнал всю рыбу с нашей привады.
— Как будто места мало на острове. Испортили нам весь уют! — ворчала бабушка Наташа.
Я же, честно сознаться, радовался приезду рыбака. Ведь сын-то у него был со мной однолетка. Теперь у меня будет новый товарищ. Мысль, что я так позорно потерял Миколу, грызла меня, и, чтобы как-нибудь загладить вину хотя бы перед самим собой, я рассчитывал показаться новому товарищу с самых хороших позиций. Да и к тому же я не буду одинок. Правда, я и так не одинок. Есть же здесь дедушка и бабушка Наташа. Но если сказать правду, положа руку на сердце, то взрослые хотя и умный народ и у них есть чему поучиться, но с ними тоска. Шутят не смешно и смеются не над смешным. Как-то раз дедушка рассердился на бабушку Наташу и сказал мне:
— Виталий, никогда не женись!
— Почему? — удивился я.
— Сегодня я понял, что лучше жить одному на краю кровли, чем со сварливой женой под одной крышей. Так гласит старая арабская пословица.
— А если жена не сварливая?
— Таких не бывает.
Через несколько дней я вспомнил этот разговор и спросил у дедушки: правду ли он тогда говорил про сварливую жену или просто так, потому что был обижен на бабушку Наташу?
— Видишь ли, Виталий, взрослые любят шутить. Это хорошо — надо развивать в себе чувство юмора. По не всё надо принимать за чистую монету. Надо, брат, учиться анализировать.
А однажды мы с дедушкой ловили с огромного, свалившегося в воду старого дерева. К нам подплыл на маленьком чёрном от смолы челноке один солидный рыбак в берете. Дедушка его знал. Это был известный академик. Солидный рыбак привязался к большой ветке и забросил сразу две удочки. Я заметил, что у него к корме челнока был привязан наполовину опущенный в воду садок, сплетённый из лозы. В нём трепыхалась порядочная рыбина. Счастливый рыбак — у него всегда клюёт. Мне хотелось спросить, первая ли у него рыба или же он утренний улов оставил в лагере. Он стоял со своим катером километра за три от нас, ниже по течению. Но я не спросил. Это такой рыбак, который во время рыбной ловли совершенно не переносит никаких разговоров. «Он не рыбачит, а священнодействует», — говорила про него бабушка.
Солидный рыбак на этот раз вдруг разговорился. Может быть, потому, что рыба не клевала, а может быть, потому, что было очень жарко. Мы все были только в трусах, и нас здорово кусали какие-то злые-презлые мухи. Сначала он говорил с дедушкой на заумные темы о смысле жизни, а потом обратился ко мне.
— Знаешь, Виталий, — начал он, посматривая на меня маленькими хитрыми глазами, — тебе никогда не приходило в голову, что природа допустила огромную ошибку, лишив человека хвоста? Вот представь себе, что у тебя хвост, как у льва, с кисточкой. Тебя кусают мухи, ты внимательно следишь за поплавком, а хвост в это время сгоняет мух с лица, со спины, откуда хочешь. Я вот смотрю на тебя и вижу, что тебе не хватает такого хвоста с кисточкой. — Солидный рыбак засмеялся.