Страница 52 из 92
И.В.Сталина пощадить его сына, но тот был неумолим. Якобы именно это обстоятельство объясняло ненависть Хрущева к Сталину, которая, наконец, прорвалась в феврале 1956 года на закрытом заседании съезда КПСС.
Однако нет никаких сведений, подтверждающих беседу между Сталиным и Хрущевым о его сыне, или какое-то ухудшение отношений между ними после марта 1943 года. Ведь в случае, если бы в руководстве страны пришли к выводу, что Леонид Хрущев сознательно перебежал к немцам, стал с ними сотрудничать, а затем его решили уничтожить, то это могло бы отразиться и на отношении руководства страны к Хрущеву. (Известно, что Валентин Бережков, занимавший значительно более скромное положение, чем Хрущев, перестал быть личным переводчиком Сталина и Молотова и был переведен на работу в общественно-политический журнал, как только выяснилось, что его родители, оставшиеся во время оккупации Украины в Киеве, ушли вместе с немцами.) Однако в течение 1943 года положение Хрущева укреплялось. Он остался на посту руководителя Украины. В том же году он был награжден орденом Суворова II степени, а потом – орденом Кутузова I степени.
Также нет никаких документальных данных бесспорно подтверждающих сведения о том, что Леонид Хрущев попал в руки к немцам и сотрудничал с ними. Вряд ли бы немецкое руководство не постаралось бы использовать подобный факт для активной антисоветской пропаганды. Как известно, даже факт пленения Якова Джугашвили, который наотрез отказался сотрудничать с немцами, был максимально использован нацистской пропагандой. Была даже сочинена версия о пленении некоего племянника Молотова, который якобы сотрудничает с немцами. Однако никаких подобных сообщений о Леониде Хрущева немецкая пропаганда не публиковала. Очевидно, что Леонид Хрущев стал еще одной жертвой войны и его отец остро переживал его утрату.
Весна 1943 года стала для Хрущева тяжелым и напряженным временем ожидания нового наступления немцев. Хрущев вспоминал: "К этому времени приехал Ватутин с приказом принять командование войсками фронта… Мы распрощались с Голиковым, и Ватутин приступил к исполнению обязанностей командующего. Каких-то активных операций проводить мы тогда не имели возможности… Началось на Воронежском фронте затишье. Враг приводил себя в порядок, оборудовал свой передний край, укреплял его. И мы занялись тем же делом… Вскоре приехал к нам представитель Ставки Василевский".
Хрущев утверждал, "Мы не чувствовали особой необходимости в приезде представителей Ставки с точки зрения помощи в сугубо военных делах". По словам Хрущева, представители Ставки приезжали, потому что им приказывал Сталин: "Вроде того что: "Поезжай, что-то немцы опять наступают. Вот уже и Белгород сдали". Возможно, что в Москве складывалось впечатление, что приехал представитель Ставки – и приостановилось вражеское наступление, фронт стабилизировался. Дело же заключалось не в том, что кто-то приехал, а в том, что противник измотался или сам вынужден был остановиться, чтобы привести себя в порядок, или же мы получали подкрепление и сами вынуждали противника остановиться". Утверждая, будто в Ставке успехи советских войск якобы объясняли только действиями их представителей, Хрущев оглуплял Верховное командование. В то же время Хрущев признавал, что представители Ставки были удобны для фронта: "При каждом приезде представителя Ставки возникала надежда, что удастся получить пополнение или боеприпасы, "вырвать" у тыловиков шинели, обувь. Одном словом, подход у нас был тут меркантильный".
В этот приезд Василевского Хрущев поехал с ним инспектировать участок фронта, оборонявшийся 38-й армией. И на этот раз Хрущев опять чуть не стал жертвой вражеского огня. "В это время налетели один или два вражеских самолета и начали бомбить наши машины. Мы с Василевским выскочили наружу и представляли, вероятно, смешное зрелище для летчика. Он ведь все видел. Мы отбежали от машины, и ему представлялся выбор: или бомбить машину, или вести огонь из пулемета по живой силе. Живая сила – это мы с Василевским, наши шоферы и сопровождавшие нас лица. Но летчик, видимо, уже отстрелялся по шедшим впереди машинам, развернулся и улетел. Летел он довольно низко и весьма действовал на нервы. Кто находился под бомбежкой, понимает, что это значит".
Знаменательно, что Василевский, который оказался в таком же положении, что и Хрущев, ни словом не обмолвился об этом эпизоде в своих мемуарах. Вряд ли маршал забыл об этом происшествии, которое могло для него кончится трагически. Однако воспоминания Василевского о Великой Отечественной войне, не позволили ему отвлекаться на происшествия, не имевшее главного значения для его повествования. Хрущев же постоянно включал в свои воспоминания подобные эпизоды. Видимо это вызывалось не только желанием показать, насколько он рисковал жизнью во время войны, но и потому, что его воспоминания представляли собой собрание историй о различных случаях из его личной жизни и рассказанных таким образом, чтобы захватить внимание читателя.
Такое изложение своих воспоминаний было характерным для Хрущева. Ему было чуждо восприятие мира, основанного на глубоких внутренних закономерностях. Внимание Хрущева привлекали Случаи и собственное умение предотвратить неприятные случайности и воспользоваться случайностями благоприятными. Хрущев отнюдь не ждал покорно ударов судьбы, надеясь на милость свыше. С одной стороны, он был убежденным и воинствующим атеистом. С другой стороны, Хрущеву был чужд фатализм. Он делал все возможное, чтобы остановить роковую для него случайность. Это видно из его рассказа о том, как он позаботился о том, чтобы переместить штаб Воронежского фронта в другое место, как только он понял, что скопление транспорта вокруг штаба сделал его заметным для воздушной разведки противника. Хрущев мог испытывать удовлетворение своей предусмотрительностью. Вскоре после того как штаб расположился на новом месте, ему сообщили, что "на рассвете налетела авиация противника и разбомбила старое место штаба. Потерь у нас, однако не было, бомбежка оказалась безрезультатной. Разрушил враг село, но не полностью. А через день-два сбили немецкий разведывательный самолет и захватили в плен летчиков. Мы с Ватутиным их допрашивали. Я спросил летчика: "Вы участвовали в бомбежке такого-то населенного пункта?"… "Да, участвовал". "Какая задача была поставлена перед Вами?" "Нам сказали, что в этом населенном пункте расположен крупный русский штаб". Вот как получилось. Потом мы часто вспоминали, как "предчувствие" спасло нас".
В течение апреля 1943 года продолжалась подготовка к летней кампании. По словам А.М.Василевского, "советское командование оказалось перед дилеммой: наступать или обороняться?" Жуков высказался против перехода наших войск в наступление и предложил сначала измотать противника на нашей обороне. Ознакомившись с докладом Жукова, Сталин запросил мнение войсками фронтов. Как отмечал Василевский, "руководство Воронежского фронта высказалось только по поводу намерений врага". Это же подтверждал и Жуков, который привел в воспоминаниях соображения командования Воронежского фронта, подписанные Федоровым (Н.Ф.Ватутин), Никитиным (Н.С.Хрущев), Федотовым (Ф.К.Корженевич).
Во времена правления Хрущева была создана легенда о том, что воплощенный в жизнь план разгрома войск Германии и ее союзников на Курской дуге был разработан военным советом Воронежского фронта при активном участии Хрущева. В этой связи Василевский замечал: "До недавнего времени вопрос о планировании и подготовке Курской битвы в военно-исторической литературе, как научной, так особенно и мемуарной, освещался не совсем точно, – вольно или невольно принижалась творческая и организационная деятельность Ставки и ее рабочего органа – Генерального штаба, преувеличивалась роль фронтовых инстанций, и прежде всего Военного совета Воронежского фронта. Эти искажения, на мой взгляд, явились результатом того, что долгое время не было документов, которые всесторонне освещают ход планирования Курской битвы. К тому же ряд важнейших деталей вообще не нашел отражения ни в каких документах, так как обсуждались они в самой высокой инстанции в узком кругу лиц, руководивших подготовкой Курской битвы. Это относится, помимо И.В.Сталина, к Г.К.Жукову, к ныне покойному А.И.Антонову, к автору этих строк и некоторым другим товарищам, работавшим в ГКО, Ставке и Генштабе".