Страница 20 из 92
Нет сомнения в том, что пребывание Хрущева в троцкистской оппозиции повлияло на отношение к нему. Если в 1917 году Хрущев временно примыкал к небольшевистским партиям, то это можно было объяснить его тогдашней политической незрелостью. Теперь же Хрущеву, как и любому участнику оппозиции, трудно было объяснить, почему он, коммунист, выступил против руководства партии. После поражения оппозиции Хрущев выслушал в свой адрес страшные обвинения в раскольнической антипартийной деятельности, в измене "генеральной линии партии". Возможно, как это водилось во время разбирательств тех лет, кое-кто вспомнил небольшевистское прошлое Хрущева, приписал ему мелкобуржуазное перерождение или обозвал его "классово чуждым", "враждебным элементом". Наверное Хрущев был глубоко возмущен, что он, участник Гражданской войны, выступивший против наступления капитала внутри страны и обуржуазивании партийных кадров, а также в поддержку мировой революции, был обвинен в измене идеям революции и делу партии.
Этот опыт мог убедить Хрущева в том, что он оказался неподготовленным к идейно-политической борьбе. Однако он не признал, что он лишен идейных принципов, не разбирается в теории, не овладел методом научного мышления. Он не попытался разобраться в теоретических вопросах, разделивших троцкистов и остальных большевиков. Скорее всего, происшедшее с ним лишь углубило его безыдейность и его беспринципность. Наверное он пришел к выводу, что идейно-политическая борьба – глубоко фальшива по своей сути.
Но коль скоро политика – фальшива, то, участвуя в политической жизни, он должен будет соблюдать правила этой игры, требующей немалой доли лицедейства и интриганства. Быстрые смены политических взглядов случались со многими политическими деятелями разных народов и в разные времена. Когда герой Диккенса Джеймс Хартхаус задумал сделать политическую карьеру в рядах одной политической партии Англии, он решил действовать так: "Немного зубрежки, дабы умаслить политических мудрецов, … да ловкая игра в прямодушие… и он очень скоро завоевал добрую славу среди своих соратников. Главное его преимущество заключалось в том, что его усердие было напускное, и потому ему ничего не стоило поладить с ними так легко и просто, словно он от рождения принадлежал к их толку, и выбросить за борт деятелей всех других толков, обвиняя их в лицемерии и жульничестве".
После поражения троцкистов в 20-х годах Хрущев явно остерегался высказывать свое подлинное мнение по политическим вопросам. Он понял, что для восстановления доверия к себе, он должен был обнаружить в себе чудовищные пороки и публично в них покаяться. Он должен был развернуться на 180 градусов в своих политических взглядах и с таким же пылом клеймить Троцкого, авторов "Письма 46", а особенно Харечко, с каким он прежде защищал их. Более того, Хрущев старался рьяно разоблачать других "троцкистов" среди товарищей по парторганизации. Он научился обвинять своих товарищей по партии в различных "уклонах", точно с такими же преувеличениями, с какими обвиняли его, "пробирая" за поддержку троцкистской платформы.
На деле подобные обвинения служили зачастую способом сведения личных счетов и прикрытия склок в борьбе за власть и влияние. В своем организационном отчете ЦК, представленном ХII съезду партии, И.В.Сталин обратил внимание на обилие склок, в которые погрязли целые обкомы партии. Он констатировал: Астрахань – "нездоровые отношения между губкомом и губЦКК"; область немцев Поволжья – борьба между "марксштадтцами" и "покровцами"; Брянск – трения в обкоме; Пенза – конфликт между секретарем губкома и председателем губискполкома; Вологда – губернская Контрольная комиссия обвинила в непартийности секретаря губкома и председателя губисполкома; Тула – острая борьба между сторонниками и противниками губкома. Отмечались также конфликты между латышами и русскими в псковской партийной организации, трения на национальной почве в кустанайской организации. Казалось, что дух смуты, с которым многие новые большевики вошли в революцию, теперь порождал ссоры и распри между ними.
Однако члены противоборствующих группировок скрывали чисто корыстную природу своей борьбы за власть и обвиняли своих противников во всевозможных идейно-теоретических ошибках. Они выискивали в рядах своих противников лиц "непролетарского происхождения", или бывших членов небольшевистских партий, или сторонников различных "уклонов" и "фракционных платформ". С неменьшим рвением разоблачали "буржуазное перерождение" или "моральное разложение" среди сторонников враждебных группировок. Это происходило и в Юзовской окружной парторганизации.
Постоянное напоминание Хрущеву о его былых "прогрешностях" помогало Моисеенко держать его под жестким контролем. Хрущев же, с одной стороны, всячески демонстрировал свою активность в борьбе с троцкизмом и иными "уклонами", а, с другой стороны, старался показать свои успехи в решении насущных хозяйственных задач района. Он был одним из наиболее энергичных партийных работников Сталинской окружной организации. Однако Моисеенко продолжал досаждать Хрущеву и тот искал удобный случай, чтобы снять с себя позорное обвинение в "троцкизме" и обрести доверие со стороны партийного начальства.
В конце 1925 года Хрущев воспользовался присутствием Л.М.Кагановича на Сталинской окружной конференции для того, чтобы пожаловаться ему на Моисеенко. В своих воспоминаниях, которые были написаны в конце 80-х годов, Л.М.Каганович писал: "В 1925 году я как вновь избранный Генеральный секретарь ЦК Компартии Украины выехал из Харькова в центр нашей индустрии – Донбасс, в первую очередь в Юзовку, где я работал в подпольной организации до революции. После посещения ряда шахт, заводов, деревень и районов я участвовал в окружной партийной конференции. Во время конференции ко мне подошел делегат конференции товарищ Хрущев. Он мне сказал, "Вы меня не знаете, но я Вас знаю, Вы приезжали к нам… в начале 1917 года как товарищ Кошерович. Вот я к вам обращаюсь по личному вопросу: мне здесь тяжело работать. Дело в том, что в 1923 и 1924 годах я поддерживал троцкистов, но в конце 1924 года понял свою ошибку, признал ее и меня даже избрали секретарем райкома. Но мне все время об этом напоминают, особенно из Окружкома товарищ Моисеенко. Вот меня наша делегация выдвинула в президиум конференции, а меня отвели. Видимо, мне здесь не дадут работать. Вот я и прошу Вас, как Генерального секретаря ЦК Украины, помочь мне и перевести меня в другое место". Очевидно, что Хрущев попытался извлечь максимум полезного для себя из своего присутствия на митинге, на котором выступал Каганович в мартовские дни 1917 года.
Каганович вспоминал: "Хрущев произвел на меня хорошее впечатление. Мне понравилось его прямое признание своих ошибок и трезвая оценка его положения. Я обещал по приезде в Харьков продумать, куда его перевести. Вскоре мне мой помощник доложил, что вот, звонит с вокзала приехавший из Донбасса и просит Вашего приема". Из дальнейшего рассказа следует, что Каганович тут же оставил Хрущева в Харькове. Однако очевидно, что память подвела 90-летнего Кагановича. Хрущев перешел на работу в Харьков лишь в 1928 году, а в 1925 – 1928 годах он оставался на Донбассе.
Вскоре после встречи с Л.М.Кагановичем в Сталино, Н.С.Хрущев поехал в Москву в составе Сталинской окружной делегации на X|V съезд партии, проходивший с 18 по 31 декабря 1925 год. Этот съезд ознаменовался появлением "новой оппозиции" во главе с членами Политбюро Г.Е.Зиновьевым и Л.Б.Каменевым, выступившим против большинства членов Политбюро во главе с И.В.Сталиным. Суть разногласий сводилась к тому, что Зиновьев, Каменев и их союзники выступили против курса на построение социализма в одной стране, предложенного впервые
И.В.Сталиным в 1924 году. На стороне Сталина выступили Бухарин, Рыков, Молотов и другие члены Политбюро. Зиновьев и Каменев остались в меньшинстве, а Троцкий занял выжидательную позицию.