Страница 130 из 150
Рассказ «Пустыня Тууб-Коя», созданный в 1925 г., и был включен в сборник «Тайное тайных», потому что в нем «с редкой силой обозначился стык старой манеры («Седьмой берег») и новой («Тайное тайных») (там же, с. 122–123).
Появление рассказа заставило рецензентов говорить о новеллистическом мастерстве Вс. Иванова: «Рассказ «Пустыня Тууб-Коя» настолько лаконический и виртуозный, что напоминает новеллы Мериме и показывает, как сырой житейский опыт становится материалом искусства» (Б-ев Сергей. Всеволод Иванов//Книгоноша. 1926. № 10. С. 5).
Впервые — Ленинградская правда, 1927, № 42, 20 февраля; под названием «Архиерей». Под названием «Счастье епископа Валентина» впервые — Красная новь, 1927, № 4.
Печатается по изд.: Иванов Вс. Собр. соч. В 8-ми т. М., 1974. Т. 2. Рассказ тесно связан с другими произведениями малой формы, написанными Вс. Ивановым в 1926–1927 гг. и вошедшими в сборник «Тайное тайных. Рассказы» (М.; Л., 1927).
Выход сборника «Тайное тайных» был воспринят критиками А. Лежневым и А. Воронским как поворотный момент в судьбе Вс. Иванова и в развитии современной литературы. В статье «Путь к человеку (о последних произведениях Вс. Иванова)» А. Лежнев утверждал, что писатель начинает коренную ломку своей манеры, своего стиля, своего подхода к миру. «Всев. Иванов, — утверждал критик, — превращается в иного, в нового писателя». Этапный характер этих произведений и причины переворота в художественном мире Вс. Иванова критик связывал с тем, что отныне в книгах Вс. Иванова «человек ставится во весь рост. Если раньше автор подходил к нему извне, то теперь он старается дать его изнутри, обнаружить «тайное тайных» его существа. И на этом пути многое из прежнего арсенала его поэтических средств оказывается лишним. Он отбрасывает удивительную свою декоративную и орнаментальную пышность, свое изощренное и чрезмерное богатство красок и оттенков. Его фраза становится проста и обнаженна, он рассказывает простыми словами о простых вещах. Конструкция вещей ясна и определенна» (Прожектор. 1927. № 3. С. 22).
Современники отметили глубинный смысл конфликтов, к которым обратился писатель, и отметили трагический пафос в его трактовке. А. Воронский так определял сущность интересующей Вс. Иванова коллизии: «Между творческим началом человека и косной, огромной, космической, неорганизованной, слепой стихией жизни есть глубокое неизжитое противоречие. Это противоречие поднимает нередко жизнь человека на высоту подлинной трагедии. Этой трагедией окрашен весь поступательный ход истории человека на земле. Всеволод Иванов ощутил, нащупал это противоречие, но он не находит пока, как диалектически в историческом процессе разрешается это противоречие» (Воронский А. О книге Всеволода Иванова «Тайное тайных»//Воронский А. Мистер Бритлинг пьет чашу до дна. М., 1927. С. 155–160).
Вместе с тем рапповская критика (см.: Гроссман-Рощин И. Напостовский дневник//На литературном посту. 1927. № 19; Якубовский Г. Литературные блуждания. Психологические приключения трех писателей//Журнал для всех. 1929. № 3) предъявляла писателю резкие обвинения идеологического порядка, упрекала его в искажении действительности. Вс. Иванов вспоминал: «Мне никак не представлялось, что «Тайное тайных» вызовет целый поток газетных статей, что меня обвинят во фрейдизме, бергсонианстве, солипсизме, проповеди бессознательного и что вскоре, глядя на обложку книги, где были нарисованы почему-то скачущие всадники, я буду с тоской думать: «Не от меня ли мчатся мои герои?» (Иванов Вс. История моих книг. Собр. соч. В 8-ми т. 1958. Т. 1. С. 619).
В современных исследованиях этим рассказам Вс. Иванова отводится чрезвычайно важное место в контексте творческих исканий советской прозы второй половины 20-х годов. «Постановка Вс. Ивановым нравственно-психологических проблем по-своему восполнила пробел в литературе 20-х годов, которой не хватало философии, переведенной на язык образов. […] Определенно положительный смысл в развитии молодого искусства Октября имел и биосоциальный угол зрения писателя на жизнь. «Тайное тайных» спорило с односторонне-рассудочными представлениями о новой действительности и ее героях, которые к тому времени начали в угрожающем количестве всплывать на поверхность литературного потока, поддерживаемые теоретиками ЛЕФа, РАППа…» (Бузник В. В. Рассказ второй половины 20-х годов (§ 1–10)// Русский советский рассказ. Очерки истории жанра. Л., 1970. С. 266–269).
«Счастье епископа Валентина» дало название 3-му тому первого собрания сочинений Вс. Иванова (1928), что связано с принципиальным значением этого рассказа для данного круга произведений, трактующих проблему человеческого счастья. Комментируя размышления главного героя, Е. Краснощекова предлагает следующую трактовку общей концепции Вс. Иванова периода «Тайного тайных»: «Тайное тайных», как подается эта формула в рассказах Вс. Иванова, — сокровенные, глубоко спрятанные, неосознанные человеческие желания и чувства. Чем более духовен человек, тем опосредованнее, обусловленнее правит им «тайное тайных». Но зато подобная духовность влечет за собой «бессчастье — ведь счастье в следовании своей природе и «миру», то есть традиционному, заведенному предками строю жизни. Или бессчастье духовности, когда за познанием «тайного тайных» грядет потеря гармонии и простоты, или счастье «бездуховности», когда «тайное тайных» правит безраздельно. В таких контрастах развивается психологическая мысль Иванова в «Тайное тайных». И в ее лоне рождаются основные конфликты рассказов (это видно уже в «Счастье епископа Валентина»)» (Краснощекова Е. А. Художественный мир Всеволода Иванова. С. 153).
(Комментарии составил Е. А. Яблоков.)
В 1919–1921 гг. заведовал «Окнами сатиры» в одесском РОСТА, позднее заведовал отделом в ЮгРОСТА. В 1922 г. переехал в Москву. Первые рассказы опубликовал еще в 1912 г. в Одессе.
С начала 20-х годов рассказы В. Катаева появляются во многих московских газетах и журналах. Большую роль в творчестве писателя сыграла работа в газете «Гудок». «Нынешнее поколение знает «Гудок» как хорошую газету профсоюза железнодорожников. Но лишь очень немногие помнят, что полвека тому назад, в 20-е годы, «Гудок» был маркой довольно солидного и разветвленного издательства. В те годы под маркой «Гудка», кроме газеты, выходил еще целый ряд популярных журналов [….]. В самой газете в те годы сколотилась сильная группа молодых способных журналистов, многие из которых вышли потом в «большую» литературу. На «четвертой полосе» работали Олеша, Ильф, Перелешин, Штих, в других отделах — Булгаков, Славин, Катаев, Петров, Поморский, Гехт, Явич, Эрлих» (Овчинников И. Воспоминания//Воспоминания о Юрии Олеше. М., 1975. С. 48–49).
Наиболее важные сборники рассказов В. Катаева 20-х годов: Сэр Генри и черт. Берлин, 1923; Бездельник Эдуард. Л., 1925; Бородатый малютка. М.; Л., 1926; Рассказы. Л., 1926; Растратчики. Л., 1927; Птички божьи. М.; Л., 1928.
Несмотря на явное стремление писателя выйти в своем творчестве к существенным социально-нравственным проблемам эпохи, критика в основном усматривала в рассказах В. Катаева лишь развлекательное начало, считала их беспроблемными. Такой подход отразился в выводах автора статьи в тогдашней «Литературной энциклопедии». «Основной мотив творчества Катаева, повторяющийся в разных вариациях, — жизнь прекрасна и «оправдана» «сама по себе» тем, что она — жизнь. […] Каков социальный смысл этой философии «непосредственной жизни» […]? Это — философия мещанства, философия людей, которые не хотят переделывать жизнь, устали бороться с ее невзгодами и способны наслаждаться ею. Катаев никогда не поднимается в своем творчестве до общественно-значительной сатиры. Дальше поверхностных, внешних наблюдений юмор его не простирается. И поэтому он неизбежно переходит в веселое зубоскальство. Даже заведомо крупные, социально-ясные явления Катаев мельчит, превращает в «шутку» (Литературная энциклопедия. М., 1931. Т. 5. Стлб. 152, 154). Современные исследователи, говоря о ранних рассказах В. Катаева, отмечают важность поставленных в них проблем и плодотворность найденной стилевой манеры для дальнейшего творчества писателя. «Здесь, в этих ранних рассказах, уже явственно наметились основные тематические линии, характерные для всего последующего творчества писателя: утверждение величия революции, отрицание старого общественного порядка. Именно поэтому в «югростовских» рассказах романтический пафос соседствует с сатирическим гротеском, ирония сплетается с лирической взволнованностью» (Скорино Л. В. П. Катаев//История русской советской литературы. В 4-х т. М., 1968. Т. III. С. 243).