Рассказы

— Полно, полно, касатка! — ласково уговаривала женщина и мягко вела её к себе. Теплилась лампадка в просторной горнице пред тёмным киотом в углу… — Полно, полно, — уговаривала женщина и обнимала Варвару рукой. — Не бойся, не кручинься, не горюй! Дедушка Аввакум не такой человек, чтобы зря что-нибудь начинать. Уж каких-каких он только ни делал делов! Великого ума человек. Не плачь, не кручинься, не горюй! Завтра всё будет хорошо. Увидишь муженька своего, порадуешься вместе счастью-удаче. Не плачь! А расскажи-ка мне лучше пока, какое у тебя горе, отчего ты такая худая, да бледная, да печальная.

— Тётенька! — зарыдала Варвара, падая ей головой на колени. — Тётенька! Болезная я! Несчастная! Никого у меня на свете нету! Он один.

XVII

Мрачен был лес в эту тёмную, безлунную ночь. Чёрной стеной стояли деревья и угрюмо следили за тремя людьми, под спешными шагами которых хрустели сучки.

Впереди быстро двигался мельник. Макар с Алексеем едва поспевали за ним. Они смутно видели в темноте, как он раскачивался и ковылял левым боком вперёд, часто ступая левой ногой. Не говорили ни слова. Дошли до еловой рамени. Когда по знакомой тропинке осторожно, обходя груды хвороста и колоды, стали пробираться вперёд, что-то огромное с треском и гулом вырвалось сбоку из темноты, так что Макар с Алексеем в ужасе шарахнулись назад.

— Сыч! — крикнул мельник, без остановки спеша вперёд. Прошли ещё версты полторы, поднялись на сосновую гривку, завернули вправо и обомлели опять: голубое зарево, колыхаясь, стлалось над землёй, освещая мохнатые колоды, узловатые корневища и низы стволов.

— Гнилушки светятся, — проговорил опять мельник и, закурившись голубым отблеском, пропал в темноте.

Потянуло холодом. Было близко озеро. Скоро вышли на полянку, где рос молодняк. Мельник остановился.

Сбросили с плеч пестера, лопаты и топоры. Присели. Привыкшие к темноте глаза различали то место, где хотели переночевать весной. Мельник оглядывался кругом и бормотал про себя.

— Сейчас приду, — сказал, он и исчез, точно нырнул в темноту. Макар с Алексеем остались одни. Их била мелкая дрожь.

— Что делать-то станем? Копать, что ли? — шёпотом спросил Алексей, но Макар тоже не знал. Мельник не объяснил ничего. Велел только взять лопаты и топоры и идти. И всё время держал себя так, что его нельзя было ни о чем спросить. Да и не надо было ничего знать. Здесь ночью, в лесу, мельник разросся в громадную фигуру, и, когда неожиданно вынырнул из темноты, сразу стало легко и хорошо.

— Айда! — коротко приказал мельник и, бормоча про себя, повёл их вперёд. — Тут, — сказал он, когда подошли к тому месту, где разрывали весной погреб, и сейчас же скороговоркой продолжал: — Рыли вы тут. Растревожили клад. Ушёл, может, в землю или совсем в другое место. Надо ждать, когда проявится сам. А когда проявится — неизвестно, — может, сегодня, может, завтра, может, через месяц, а может, через год. А проявиться должен, потому есть в нём две силы: добрая сила и злая. Что на церкву да нищим — это хорошо. Он сам хочет в мир пойти. А злая сила — что разбойничий клад — на грабеже да на душегубстве. Оттого и прячется. Бояться не надо. Вот поставлю я вас и встану сам. Обведу чертой — через эту черту сила злая не проскочит, волоса с головы не тронет, только стой, не беги. А побежишь, будет плохо. А пужать может сильно. Слушал я землю — ворчит в земле, поднимается сила злая. Будет пужать. Но стой, не беги, что увидишь, примечай. И что бы ни увидел, голосу не давай, не кричи. Пуще всего голоса человеческого не любит. Становись.

Дальше всё было, как во сне. Подпрыгивая и бормоча, мельник обвёл своей палкой черту сперва кругом Макара, потом крутом Алексея, который неясно маячил в темноте, шёпотом сказал Макару: «Стой. Не пужайся. Примечай!» — и исчез.

Настала тишина. Зазвенела волной, покрыла всего, отхлынула опять, и то, что было сейчас, отошло далеко назад. Настала новая, другая жизнь. Стало темней, через миг посветлело, потом потемнело опять. Расстилалась полянка, поросшая молодняком, и сливалась с темнотой. Справа и сзади надвигался стеной лес, впереди было озеро, слева смутно виднелся Алексей. Сначала Макар различал его, потом перестал: смешал с деревьями.

Стоял и удивлялся сам: не было в нём никакого страха. Что ни будет, всё равно. Найдётся клад — хорошо. Не найдётся — тоже хорошо. Не будет пугать — хорошо. Будет — тоже ничего. И казалось иногда, что не он, Макар, это стоит, а кто-то совсем другой, чужой, так, шутки ради, какой-то чудак. И что нет никакого ни мельника, ни Алексея, а лежит он у себя дома на лавке и спит.

Качнулась земля, поплыла из-под ног, ближе надвинулся лес, потемнело, потом посветлело опять, и представилось ясно: сидят они с Варварой в избе, он за столом, она на лавке, закутавшись платком…

Вспомнил, что стоит в заворожённой черте, пришёл в себя, начать смотреть. Через короткое время удивился: горит по траве тоненькой полоской круг, впереди, справа, слева. Оглянулся — и сзади горит. Смигнул глазами — всё пропало. Постоял опять — снова горит. «Начинается!» — подумал Макар, похолодел, и сразу стало совсем темно, со всех сторон надвинулся лес, и из лесу уставились, не мигая, зеленые глаза. Волосы встали дыбом, занемели ноги, спину и поясницу облило холодной водой. Поглядел — пропало всё, а взглянул пред собой и видит: разгорается в земле зеленое пламя, плавится земля, делается точно из стекла, и прямо перед ним в глубине полный червонцев бочонок. Поднимается, точно плывёт вверх, доплыл до самой травы и — пропал. Ещё гуще налегла темнота, с озера поднялась чёрная стена, лес вырос до неба, закрыл всё, надвинулся сводом над головой. Качнулась и поплыла под ногами земля — стало слышно, что что-то есть.

Стало слышно, что по лесу, около озера, кто-то идёт. Идёт не один, а много — идут, говорят, трещат хворостом, подходят всё ближе. Вывалились слева, около озера, из чащи, и вдруг, треснув, раскатилось и посыпалось огнём чёрное небо. Ожил затаившийся лес, заревело, завыло и загрохотало кругом: визжа, завертелась нечисть вокруг вспыхнувшей черты. Макар кинулся было бежать, но ноги стали, как чугунные столбы. Гремя и сверкая, покатилось на него из темноты: «Го-го-го-го! Га-га-га-га! Клада захотел?» — и с жалким криком он повалился на землю вниз лицом.

XVIII

Алексей с мельником пришли в себя только тогда, когда услыхали ровный шум текущей по шлюзу воды. Помнили они только одно: там, в лесу, с громом и огнём выскочило из озера чудище и кинулось на Макара. Они слышали его крики и без памяти пустились бежать.

Около строений остановились. Сели, тяжело дыша, на землю и долго сидели, не решаясь говорить. Вынув кисет, Алексей попробовал свернуть цигарку, но руки тряслись так, что только напрасно разбросали табак. Слышал около себя дробный стук, долго не мог понять, в чем дело, потом, приглядевшись, увидел, что это стучит мельникова нога, ударяясь о землю каблуком.

— Что же это такое будет? А? — хрипло проговорил наконец Алексей. Мельник долго молчал, потом незнакомым голосом ответил:

— Стало быть, сила там больно велика. Тут уж не поделать ничего.

— Так как же теперь быть-то? А? — снова проговорил Алексей, и мельник ответил:

— Бывает. И хуже бывает, — и сердито прибавил: — Озлили. Растревожили зря.

— Так как же с Макаром-то? А? — высказался наконец Алексей, но мельник не ответил ничего.

Алексей тоже замолчал. Если бы ему обещали теперь, что клад будет лежать прямо на земле, и что надо только пойти и его взять, он и тогда бы ни за что не пошёл. Там был несказанный ужас. Но его мучила мысль о Макаре, и ему стало легче, когда мельник проговорил:

— Бывает, что так человека в землю и возьмёт. И следа ему потом нет. А то так на махонькие кусочки разорвёт и по всем ветрам раскидает.

Опять сидели молча. Постепенно убывал, как уходящая вода, ужас. Алексей свернул и закурил цигарку, у мельника не стучала больше нога. Всё яснее делался вопрос: «Что же теперь делать-то? А?» — и мельник вырешил его. Сердито зашевелившись, он поднялся и сказал: