Страница 71 из 146
Потолкавшись в пассажирском зале, я познакомился с интеллигентного вида дамой, а несколько позже — и с вернувшимся из очереди за билетами её мужем.
Они рассказали, что в день всеобщей паники в середине октября они бежали из столицы вместе с другими семьями на заводском грузовике и сумели добраться аж до Горького. Там их застала весть о введении в Москве осадного положения и наказании для тех, кто эвакуировался самовольно. И поэтому теперь, не имея проездных документов и почти оставшись без денег, поскольку все продукты отныне приходится покупать у спекулянтов на рынке, они уже третью неделю возвращаются домой.
После очередной отлучки к кассе мужчина, оказавшийся конструктором военного завода (sic!), авторитетно сообщил, что поезда сегодня точно не будет, но что есть возможность уехать на «потребсоюзовском грузовике» до Щёлково или даже до самих Мытищ. А оттуда уже и до Москвы недалеко, там работают телефоны-автоматы и можно будет, если что, переночевать на чьей-нибудь даче. Однако водитель грузовика за поездку требует пятьсот рублей, которых, увы, у несостоявшихся беглецов уже нет.
Я обрадовал их, сказав, что деньгами располагаю и расплачусь с водителем за всех. Нас заперли в фургоне с насквозь провонявшими бочками из-под квашеной капусты, и после обеда мы уже были на мытищинском вокзале. В отличие от замершей Горьковской железной дороги здесь, на Северной, жизнь била ключом. Дачный поезд со стороны Загорска ждали в районе пяти часов вечера, поэтому, невзирая на холод, мы сразу же решили занять очередь на перроне.
Поезд задержался почти на час. Пришли всего четыре маленькие вагона, за пятиминутную стоянку которых нам пришлось выдержать настоящий бой, пытаясь в них втиснуться и закрепиться. К счастью, всё удалось. Замерев в тамбуре на одной ноге, я был согласен терпеть любую тесноту и неудобства, лишь бы, наконец, завершить этот путь, в мирное время занимавший не более минут сорока. Однако вскоре меня ждало новое испытание: в Лосинке поезд остановили для всеобщей проверки документов.
Толпа, высыпавшая из вагонов, заполонила разделённую на две части платформу, в середине которой милиционеры устроили контрольный пост. Поезд оттащили назад, и теперь те, кто успешно проходил проверку документов, могли снова в него сесть, чтобы спустя час-другой доехать, наконец, до столичного Северного вокзала, где работало метро и ходили такси.
Вскоре стало понятно, что проверку документов проходят не все: наряду с публикой, понемногу растекающейся по свободной части платформы, рядом с военными росла кучка тех, кому не посчастливилось пройти проверку. Когда в ней стало более пятнадцати или двадцати человек, для охраны подошли два автоматчика.
Было страшно обидно и горько сознавать, что за несколько километров до вожделённой цели моё феноменальное путешествие через воюющую Европу и северную глушь завершится в подмосковной комендатуре, где теперь мне вряд ли удастся кого-либо ошарашить или очаровать. И может так статься, что разбирательство со мной в принципе не дойдёт до того уровня, на котором моя информация сможет быть понята и оценена. Из многочисленных разговоров я знал, что в условиях осадного положения все подозрительные личности могут быть расстреляны на месте любым комендантским нарядом. Мысль об этом немедленно материализовалась в моей голове: я ясно осознал, как командир этого самого наряда, завершив проверку толпы и выловив в ней меня, столь странного и необычного, предпочтёт рутине разбирательств, оформления бумаг и доставке в распоряжение центральных служб НКВД пустить в меня пулю возле близлежащей стенки.
За побег, как известно, тоже полагается пуля, однако последняя показалась мне немного менее позорной. Я понял, что должен во что бы то ни стало бежать, и вскоре обнаружил для этого удачный момент.
С той стороны, где стояли проверяющие, по свободному пути к нам стремительно приближался поезд. Я понял, что через несколько мгновений меня закроет от милиционеров густое облако пара. Выход с противоположного конца платформы охранялся станционным стариком-сторожем, вооружённым берданкой, который зашёлся в кашле и оттого сильно наклонился. Времени на раздумье не было, и я буквально бросился под надвигающийся паровоз, успев перебежать на безопасную сторону практически за секунду до неизбежного удара.
Пока товарный состав, гремя вагонами, относительно надёжно заслонял меня от посторонних взглядов, я сумел добежать до границы путей и скрыться за плотными зарослями кустарника вблизи деревянного забора. Найти в ветхом заборе щель не составляло труда и вскоре, никем не задержанный, я уже обегал, прижимаясь к оградам и постройкам, близлежащие пустыри, всё более удаляясь от платформы, едва не ставшей для меня роковой.
Не помню какими путями, но в сумерках я выбрался на Большую Ростокинскую улицу и зашагал по её обочине в направлении Церковной Горки и Останкино. Ещё несколько дней назад я слышал по радио, что пассажирский транспорт в Москве продолжает работать, и мне страшно хотелось успеть до наступления комендантского часа хотя бы приблизиться к центру города, где, как я предполагал, я сумею и спрятаться, и переночевать.
Но за исключением нескольких проехавших мимо грузовиков, отказавшихся меня подвезти, улица оставалась пустынной и вымершей. Тогда я вспомнил, что один из Алексеевских переулков ведёт к задворкам Сокольнического лесопарка, в котором можно укрыться на ночь в какой-нибудь дворницкой или в конюшне. В поисках нужного поворота я углубился в хитросплетение улочек и проездов, застроенных мрачными барками, как вдруг неожиданно оказался ослеплённым светом фар автомобиля, провалившегося одним колесом в обледеневшую дорожную яму.
Мне в очередной раз повезло — это был один из немногих сохранившихся в городе таксомоторов, и к тому же — свободный! Минут пятнадцать я помогал шофёру вызволять из ледяной ловушки тяжеленный ЗИС, а затем легко договорился, что за триста рублей он отвезёт меня на Патриаршьи. Да, именно сюда, где живёт мой единственный московский друг, в квартиру к которому я либо сумею, наконец, попасть, либо мои странствия будут продолжены — правда, отныне с ещё меньшими шансами на успех и справедливое разбирательство.
Когда я расплачивался за поездку, то удручённый общим положением дел таксист оттаял и сделал мне поистине царский подарок — отдал чью-то недавно прокомпостированную железнодорожную карточку. Эта безделица позволяла мне несколько дней легально находится в Москве без прописки, не опасаясь милицейских и военных патрулей.
Мне повезло: Николай Савельевич в этот вечер находился у себя дома, хотя по обыкновению возвращался далеко за полночь, если не оставался ночевать в наркомате. Словно в вознаграждение за тяготы долгого пути, который, считая от Берлина, забрал у меня пятьдесят дней, я сумел насладиться горячей ванной и пусть скромным, но вполне сносным по меркам войны ужином с бутылкой прекрасного грузинского кагора.
5/XI-1941
Разговор за столом затянулся не просто допоздна, а до утра, и мне было крайне неловко осознавать себя причиной, из-за которой соратник Молотова уехал на службу не отдохнувшим.
Однако всё моё путешествие было предпринято, собственно, ради этого разговора и Николай это прекрасно понимал.
Я максимально подробно рассказал ему обо всём, что узнал от Тропецкого, и на отдельном листе бумаги собственноручно написал код к швейцарскому сейфу. Затем предельно кратко поведал о своём путешествии, а на вопрос о моих дальнейших планах сообщил, что эти планы будут определяться судьбой моей информации.
Николай долго думал и затем ответил, что в сегодняшней обстановке он не видит никакой возможности, чтобы привезённые мною сведения о царских векселях были правильно восприняты «наверху».
Прежде всего он объяснил, что отношения России с англо-американским союзниками вышли на столь высокий и доверительный уровень, что пытаться улучшать его с помощью денег не только бессмысленно, но и некрасиво. После конференции с участием союзников, завершившейся в Москве сентябре, они сами начали финансировать военные поставки в Советский Союз.