Страница 46 из 146
— Ну вот… Всё верно. Отец слово сдержал.
На кухне воцарилась тишина. Алексей протёр ладонью верх контейнера, которым отказалась жестяная коробка от конфет «Октябрьские» с изображением крейсера «Аврора», посылающего всем навстречу яркий луч прожектора. Шов между коробкой и крышкой был укрыт пергаментной лентой на казеиновом клее, многочисленные подтёки которого спускались до самого дна. Прежде чем попытаться срезать эту ленту ножом, Алексей взглянул на тех, кто стоял рядом.
Петрович теперь выглядел наиболее спокойным. Он отлично понимал, что что бы ни находилось в контейнере, всё теперь окажется на пользу, и экспромт Алексея вполне удался. Борис, напротив, был полностью сражён произошедшим; он переминался с ноги на ногу, покачивал головой, и его губы что-то беззвучно произносили. В глазах Марии угадывался живой интерес и отчасти восторг, которые она, судя по всему, старалась до поры сдерживать. Она то и дело переводила изумлённый взгляд с легендарного автомата на запылённую коробку из сорок первого года, и когда её глаза встретились со взглядом Алексея, то она, нисколько не смутившись, попросила:
— Открывай же скорее!
Не без труда освободив крышку от намотанной в несколько слоёв задубевшей пергаментной ленты, Алексей во всеобщем молчании медленно открыл коробку. В ней лежали толстая тетрадь в дерматиновом переплёте, три конверта и маленький плюшевый медвежонок. Алексей немедленно взял в руки игрушку, приподнял её повыше и с восхищением произнёс:
— Это мой друг детства! Мама говорила, что подарила его, когда мне исполнился год. То есть — в семнадцатом году…
— Невероятно! — прошептал Борис.
Алексей раскрыл верхний конверт — в нём лежал паспорт Французской республики, выписанный на имя Алексея в 1939 году, с чёткой фотографией, полностью повторяющей его нынешние черты и даже — фасон его галстука. Пока Алексей, слегка обескураженный, с изумлением вчитывался в текст документа, Мария, придвинувшись поближе, разглядела фотокарточку.
— Похож! Ведь это же ты, ты! Просто невероятно!
Отложив паспорт, Алексей раскрыл остальные два конверта. В одном лежали семь тысяч советских рублей, во втором — пятьсот долларов мелкими и достаточно изношенными банкнотами.
Борис, удивившись, поинтересовался:
— Семь тысяч рублей в начале войны — это много?
— По тем временам достаточно, — ответил Алексей. — Отец получал чуть больше тысячи, мама — шестьсот. Видимо, это были их накопления. Если они оставили для меня на случай сдачи Москвы советские деньги, то, значит, верили, что всё равно мы победим.
— А вот пятьсот долларов для сталинского наркома — это сенсация! — произнёс Борис.
— В чём сенсация?
— Для сегодняшних министров такие суммы — это вроде чаевых. В подобных тайниках у них в особняках сегодня хранятся миллионы и десятки миллионов, полученных, разумеется, не через кассу. А тут — у сталинского наркома всего пятьсот, и это для него, видимо, была весьма приличная сумма. Господи, каких людей мы потеряли!
— Мой отец не был полноценным наркомом. Он был советником Молотова в наркомовском чине. Настоящий же нарком получал в месяц около двух тысяч.
— Ну не долларов же, а рублей! — не унимался Борис. — А тут — пятьсот долларов сбережений для человека из правительства! Что за страна была у нас, когда не воровали!
— А разве в правительстве можно воровать? — простодушно спросил Алексей.
— Всё, можешь больше о себе ничего не рассказывать, — неожиданно вступила в разговор сестра Бориса. — Ты — оттуда, ты — из того времени, теперь это всем понятно. Из эпохи, когда, быть может, и расстреливали без суда, но зато не крали, как крадут сегодня. Лёша, миленький, теперь нам надо всё бросить и думать, как тебе выжить в нынешнем мире. Ты ведь в нём пропадёшь…
— Постараюсь не пропасть.
— Он постарается! — добавил Петрович. — А я ему помогу, поэтому всё будет хорошо. Только давайте-ка дискуссии оставим до утра и как-нибудь попробуем поспать.
— Погоди, Петрович, ещё тетрадь надо посмотреть…
Алексей осторожно отогнул задубевшую от времени обложку, пробежался глазами по нескольким абзацам и заглянул на следующую страницу. Едва заметно вздохнув, негромким голосом он начал читать:
«Дорогой мой Алексей! Сегодня двенадцатое ноября. Обстановка в городе нормализовалась, паника давно прекращена. Большая часть аппарата уже в Куйбышеве, в моём управлении вместо двенадцати человек осталось трое. Сталин и Молотов в Москве, об их отъезде речи не идёт.
Часто вспоминают 1812 год, Кутузова и говорят, что с потерей Москвы Россия не потеряна. Никто не сомневается в нашей окончательной победе. На случай, если фашистам всё-таки удастся ворваться в нашу столицу, разработаны планы диверсионной борьбы. Возможно, сынок, что ты откроешь этот тайник, находясь на спецзадании. Поэтому я оставляю тебе немного наших денег, а также денег США — они остались от апрельской командировки, мне разрешили их не сдавать, так как намечалась новая поездка за океан. Только будь осторожен, если на оккупированной фашистами территории будешь расплачиваться американскими деньгами. По достоверной информации, циркулирующей в НКИД, Соединенные Штаты ищут повод, чтобы уже в самое ближайшее время прервать нейтралитет и вступить в войну.
Оставляю также тебе твой французский паспорт. Он подлинный, и пока Германия признаёт «государство Виши», он поможет тебе в конспиративной работе. Не удивляйся наличию этого документа и не подумай, что твоим родителям могла когда-нибудь прийти в голову мысль о предательстве и бегству за границу. Просто после рекомендации в кадровый резерв иностранного отдела разведки ты должен был ещё в прошлом году выехать во Францию для стажирования. После падения Парижа у нас почти не осталось там доверенных людей, поэтому единственное, что могу предложить, если тебе потребуется там связь, — разыскать известного тебе почитателя Бунина с бульвара Тампль. Или княгиню Зарубину, которая, как ты помнишь, всё сетовала, что Россия её не отпускает, поскольку она вынуждена жить на бульваре Крым. Твой французский паспорт мне на днях собственноручно доставил в кабинет сотрудник ИНО, поэтому можешь считать, что данное твоё прикрытие с инстанцией согласовано.
Действуй по обстановке, сынок, не мне тебя учить. Но, идя на смертельный риск, помни, что величие социалистической Родины и историческая правота наших идей не позволяют нам разменивать жизнь на пустяки. А если придётся жизнь отдать — не забывай, что враг должен заплатить за неё самую высокую цену.
Мама отказалась от эвакуации и по-прежнему в Москве. Она передаёт тебе самый горячий привет и целует.
Целую тебя и я. Наше дело правое и мы обязательно победим. Германия ещё горько пожалеет о своём вероломстве.
Твой НГ.
PS: Это не всё. Прочти далее и действуй осторожно».
Последнюю фразу из отцовского письма Алексей не озвучил, но запомнил. Когда он завершал чтение, то было заметно, что на его глазах выступили слёзы, и он позволил им, оставляя на щеках широкие борозды, скатиться вниз.
— Узнать бы, как сложилась судьба у Николая Савельевича, — тихо произнёс Петрович.
— Сейчас, подождите несколько минут, — сосредоточенно и негромко ответил Борис, после чего поднялся и ушёл в другую комнату. Мария вздохнула и пристально посмотрела в глаза Петровичу и Алексею.
— Не могу поверить. Точно окунулась в сорок первый год. Какое же страшное было время! И как быстро мы обо всём забыли, хотя память — вот, совсем рядом, — она указала на коробку, — и мы прожили рядом с ней всю жизнь!
Вскоре вернулся Борис и не поднимая глаз сообщил, что Николай Савельевич Гурилёв в декабре 1941 года был направлен с дипломатической миссией в Великобританию и погиб на эсминце в Норвежском море.
— Откуда ты так быстро об этом узнал? — поинтересовался Алексей.
— Через компьютерный интернет-поиск. Хорошая вещь, я покажу тебе, как она работает.