Страница 44 из 146
— Они немного упростились сразу же после революции, а с довоенных времен мало что изменилось, — авторитетно пробасил он, смахнув салфеткой капусту с губы. — Только водка определённо стала лучше. До войны она была значительно грубей.
— Вот как! — улыбнулась Мария.
Замечание Петровича о довоенной водке представилось Борису более чем уместным, поскольку он был занят поиском предлога, чтобы перескочить на обсуждение интересующих его вопросов по линии «Мосфильма».
— А всё-таки… прошу извинить мою навязчивость, — кашлянув для важности, спросил Борис. — Неужели Смирнов не показывал никому из вас мой киносценарий про Тухачевского? Сам-то он хоть прочитал?
Василий Петрович отрицательно мотнул головой.
— Я никаких киносценариев не видел, — бесхитростно ответил Алексей. — Правда, вместе с дружбой хотел бы предложить тебе помощь по ряду исторических моментов. Я всё-таки историк.
— А я думала, пианист. Ты классно играл, когда я вошла. Это был Бах?
— Да, кажется, в тот момент я играл аллеманду из третьей французской сюиты. Прошу прощения, что сбился, когда вы вошли…
— Я давно не слышала такой вдумчивой и одновременно лёгкой игры. А какая у тебя основная работа?
— Хм… Это сложный вопрос. Я полагаю, что поиск работы станет моей основной задачей в ближайшее время.
— И моей, — добавил Василий Петрович.
— Ну как же так? — искренне изумился Борис. — «Мосфильм» ведь сейчас на гребне, масса заказов, госфинансирование попёрло. Оттуда просто так не уходят. Или вы не с «Мосфильма»?
— Я сейчас всё объясню, — подумав несколько секунд, ответил Алексей, снимая пиджак и развешивая его на спинке стула. — Мы с моим товарищем хоть и представились, но как-то сразу не рассказали о себе. Скажу честно, мне льстит ваше внимание и оценка моих хотя бы… музыкальных способностей. Надеюсь, что дополнительные сведения обо мне вас не разочаруют. Кстати, и о про Тухачевского я мог бы кое-что рассказать, о чём никогда не писали в газетах. Я несколько раз видел маршала в гостях.
Борис, всё застолье излишне нарочито демонстрировавший веселье и дружелюбие, вдруг посерьёзнел и даже как-то потемнел. «Проклятая водка, мешает сосредоточится. Что он несёт, как это он видел Тухачевского? Кто эти ребята? Если они не от Гутмана, то кто они? А если они — квартирные воры? Что тогда делать?»
Алексей не мог не заменить, как изменилось выражение лица Бориса. Тогда он поднялся из-за стола, одёрнул галстук и произнёс нечто совершенно невероятное:
— Думайте обо мне что угодно. Я не жулик и не квартирный вор. Но кто-то из вас оставил входную дверь незапертой — и после нескольких звонков я открыл её и вошёл. Тем более что имею на это пусть небольшое, но неоспоримое право. В своё время я жил в этой квартире и намеревался кое-то уточнить у её новых хозяев. Ведь нынешние хозяева — вы?
— Ну да. Но ты что-то путаешь. Я родился тут в семьдесят втором. А наши с Маришкой родители въехали сюда парой лет раньше. Я хоть и выпил явно лишнего, но в таких вещах не могу ошибаться.
— Он правду говорит, — подтвердила сестра.
— Хорошо. А кто тут жил раньше? Во второй комнате, куда я заглянул мельком, стоит дореволюционный ореховый буфет. Никто из вас не выяснял, откуда он здесь?
— Буфет вроде бы остался от прежних жильцов.
— А кто были — те прежние жильцы?
Борис с досадой подумал о том, что он столь опрометчиво влип в разговор с квартирными жуликами. Но для чего они интересуются такими древностями? Он прописан здесь, как только получил паспорт в восемьдесят восьмом, в девяносто втором квартиру приватизировали, и баста. Что им нужно? Чего они хотят?
— Мама рассказывала, что здесь до нас проживала одинокая старушка, — вступила в разговор Мария. Она говорила совершенно спокойно, даже с какой-то неуловимой исповедальной интонацией. Судя по всему, внезапные страхи своего брата по поводу квартирных мошенников Мария не разделяла. — Старушка умерла где-то в шестьдесят восьмом. Затем квартира несколько лет стояла пустой, и её через Моссовет получил наш дед. Ну а затем жили в ней уже наши родители. Теперь живём мы. Одни.
— Я понимаю, — грустно улыбнувшись, ответил Алексей. — А никто из вас не помнит фамилии старушки?
— Гумилёва вроде. А что?
— Может быть, Гурилёва?
— Да, да, Гурилёва, — уверенно подтвердила Мария. — Отец ещё говорил, что она — вдова какого-то сталинского наркома, погибшего в войну.
— Тогда всё сходится. Эта старушка — моя мать.
— Как такое может быть? — отказался верить Борис. — Я хоть и принял лишнего, но не до такой же степени! Мужики, ведь вы — артисты, и я вами восхищён! Классно придумали, а? Ну, говорите, артисты же? Значит, сценарий вам подошёл? Будем фильм снимать?
Алексей и Василий Петрович переглянулись. А что, в самом деле, может и стоит сыграть на больном интересе этого парня к кинематографу, для которого он, похоже, пока безуспешно строчит сценарии? Ведь всё что им, воскреснувшим из сорок второго, необходимо в эту ночь и несколько ближайших дней — безопасный ночлег, возможность осмотреться и ещё — возможность поговорить с умными людьми. Этот Борис, похоже, человек нормальный и умный, вполне мог бы в чём-то помочь. А без приюта и крова над головой будет вновь и вновь повторяться кошмар минувшего вечера, когда, прибыв в центр города и прогуливаясь вдвоём по знакомым улицам, Алексей с Петровичем вдруг неожиданно почувствовали нехорошее, проникающее сквозь одежду и кожу внимание многочисленных охранников и двух полицейских нарядов, один из которых буквально вперился в их спины у Патриарших и от которого удалось спастись только в бывшем доме Алексея — благо, какая-то дама, выгуливавшая собачку, открывала в нужный момент бронированную дверь в подъезд, консьержка спала, а сама квартира, словно по волшебству, оказалась незапертой!
Но Алексей внезапно вспомнил искренний, тёплый и живой интерес, проявленный к нему стороны Марии, и разыгрывать спектакль с обманом ему совершенно расхотелось. Будь что будет!
Он сосредоточился и улыбнулся.
— Как хотите: можете признать и можете отвергнуть. Но в данный момент времени перед вами стоит сын советского дипломата Николая Савельевича Гурилёва и отчасти знакомой вам Евдокии Семёновны, до замужества Иловайской. Этот человек — я. Родился в Москве на углу Неглинной и Театрального проезда в 1916 году. В тридцать четвёртом окончил школу, успел поработать в издательстве, начало войны встретил в аспирантуре ИФЛИ. В июле был мобилизован, прошёл спецпоготовку, выпущен в звании младшего лейтенанта. Во время выполнения задания в районе Ржева в апреле 1942, видимо, пропал без вести вместе с товарищем. То есть с ним, — Алексей кивнул в сторону Петровича. — А три дня назад мы каким-то чудом очнулись и выбрались из ржевского леса. Петрович, скажи сам несколько слов о себе.
Петрович с явной неохотой подключился к разговору:
— Моя биография не изобилует столь яркими деталями. Родился я в Коломне в 1909-м, в семье железнодорожного инженера. Работал в одном из технических отделов НКВД. На спецзадание вышел в звании сержанта госбезопасности. Ну а далее — всё, как сказал мой командир. Полностью подтверждаю. С апреля сорок второго по апрель нынешнего года где-то, видимо, находился, однако где именно — не имею понятия.
На какое-то время воцарилась звенящая тишина, и посреди этой тишины неожиданно громко вдруг раздался смех Марии:
— Ребята — просто таланты! Перевоплощение и игра — высший класс! Нет слов!
— Да, — радостно поспешил согласиться со своей сестрой Борис. — Сыграно вживую. Детали, образы — не придерёшься. Давайте-ка, братцы, выпьем за вас, что у нас осталось!
— Не надо…
— Я хотел бы кое-что ещё разъяснить…
— Нет, нет, всё! Пьём за вас!
Борис всем своим видом дал понять, что в качестве хозяина застолья он не приемлет никаких отказов, и быстро разлил остававшуюся водку. Бокалы исторгли приятный звон и вскоре были опустошены. Тогда Борис резюмировал:
— Вот теперь — всё. Лично я пить прекращаю. С завтрашнего дня — только работа и творчество. И вместе мы горы свернём.