Ган Исландец

— Ваша милость не хочет удостоить нас ответом, — сказал старик. — Лиса тоже молчит, когда попадет в капкан. Прикончите с ним!

— Послушай, Джонас, — заметил Гаккет, — пусть Ган Исландец покажет нам свою силу над этим шпионом.

— Да, да! — с живостью подхватило несколько голов.

Изумленный, но не терявший мужества Орденер стал искать глазами Гана Исландца, против которого так храбро защищал свою жизнь в это утро и еще с большим удивлением увидал, что к нему приближался человек колоссального телосложение, одетый в костюм горцев.

Гигант устремил на Орденера бессмысленный зверский взор и спросил топор.

— Ты не Ган Исландец, — твердо сказал Орденер.

— Убей его! Убей его! — яростно вскричал Гаккет.

Орденер знал, что всякое сопротивление будет бесполезно. Желая в последний раз поцеловать локон волос Этели, он поднес руку к груди и при этом движении из-за пояса его выпала бумага.

— Что это за бумага? — спросил Гаккет. — Норбит, подними-ка ее.

Норбит, молодой человек, загорелые грубые черты лица которого дышали благородством, поднял и развернул бумагу.

— Боже мой! — вскричал он, — это охранительная грамота бедного Христофора Недлама, злополучного товарища, которого неделю тому назад казнили на Сконгенской площади за подделку монеты.

— Ну, возьми себе этот клочек бумаги, — сказал Гаккет тоном обманутого ожидания, — я думал, что это какой-нибудь важный документ. А ты, Ган, расправься-ка поскорей с этим молодчиком.

Молодой Норбит стал перед Орденером.

— Этот человек под моей защитой, — вскричал он, — пока голова моя на плечах, ни один волос не упадет с его головы. Я не допущу, чтобы издевались над охранительной грамотой моего друга Христофора Недлама.

При виде столь неожиданного защитника Орденер с умилением потупил голову; он вспомнил как надменно принято было им трогательное пожелание священника Афанасия Мюндера, чтобы дар умирающего оказал благодеяние путнику!

— Ба! Что за вздор, Норбит! — возразил Гаккет. — Этот человек шпион и должен умереть.

— Дайте сюда топор, — повторил гигант.

— Он не умрет! — вскричал Норбит. — Это возмутит дух бедного Недлама, которого подло вздернули на виселицу. Говорю вам, он не умрет, таково было предсмертное желание Недлама.

— Действительно, Норбит прав, — вмешался старый Джонас. — Как можете вы требовать смерти этого незнакомца, господин Гаккет, когда у него охранная грамота Христофора Недлама.

— Но ведь это шпион, соглядатай, — возразил Гаккет.

Старик стал возле Норбита перед Орденером, и оба твердили упрямо:

— У него охранная грамота Христофора Недлама, повешенного в Сконгене.

Гаккет понял, что придется уступить, когда вся толпа заволновалась, крича, что незнакомца нельзя убивать, когда при нем охранная грамота фальшивого монетчика Недлама.

— Ну, как знаете, — пробормотал он сквозь зубы с затаенной яростью, — будете пенять на себя.

— Будь он сам дьявол, я и то не убил бы его, — заметил Норбит с торжествующим видом.

Затем он обратился к Орденеру.

— Послушай, — продолжал он, — ты должно быть добрый товарищ, если злополучный Недлам передал тебе свою охранную грамоту. Мы королевские рудокопы и бунтуем теперь, чтобы освободиться от опеки. Господин Гаккет, которого ты видишь пред собой, говорит, будто мы бунтуем за какого то графа Шумахера, но я и в глаза его не видал. Послушай, дело наше правое; отвечай мне, как ответил бы своему святому покровителю. Хочешь идти с нами за одно?

Счастливая идее вдруг мелькнула в уме Орденера.

— Хочу, — ответил он.

Норбит подал ему свою саблю, которую тот взял молча.

— Брат, — сказал Норбит, — если ты задумаешь нам изменить, сперва убей меня.

В эту минуту под сводами подземелья раздался звук рожка и вдали послышались крики:

— Вот и Кеннибол!

XXXII

Иной раз внезапное вдохновение неожиданно освещает нашу душу, — и целый том размышлений и рассуждений не в состоянии выразить всю обширность его, или измерить его глубину, подобно тому как свет тысячи светильников не в силах сравниться с беспредельным и мгновенным блеском молнии.

И так, не станем анализировать того непреодолимого таинственного побуждение, повинуясь которому, благородный сын вице-короля Норвегии принял предложение Норбита и очутился в рядах бандитов, восставших на защиту Шумахера.

Нет сомнение, что в этом побуждении не малую долю занимало великодушное желание во что бы то ни стало проникнуть мрачную тайну, — желание, смешанное отчасти с горьким отвращением к жизни, с равнодушным отчаянием в будущности; но кроме того, Орденер никак не мог примириться с мыслью о виновности Шумахера и в этом поддерживали его подозрительность всего, что он видел, инстинктивное сознание лжи, а более всего любовь к Этели. Наконец им руководило безотчетное сознание важности той услуги, которую здравомыслящий друг может оказать Шумахеру в среде его ослепленных защитников.

XXXIII

Заслышав крики, возвестившие о прибытии знаменитого охотника Кеннибола, Гаккет поспешно бросился к нему на встречу, оставив Орденера с двумя другими начальниками.

— Наконец то, дружище Кеннибол! Идем, я представлю тебя вашему страшному предводителю, самому Гану Исландцу.

При этом имени Кеннибол, вошедший в подземелье бледный, задыхающийся, со всклоченными волосами, с лицом облитым потом, с окровавленными руками, отступил шага на три.

— Гану Исландцу!

— О! Успокойся, он будет помогать вам, как друг и товарищ, — заметил Гаккет.

Кеннибол не слушал его.

— Ган Исландец здесь! — повторил он.

— Ну да, — ответил Гаккет, подавляя двусмысленную усмешку, — не бойся…

— Как! — в третий раз перебил охотник. — Вы говорите, что Ган Исландец в этой шахте…

Гаккет обратился к окружающим:

— Что это, уж не рехнулся ли храбрый Кеннибол? Да ты и запоздал-то, должно быть, боясь Гана Исландца, — заметил он Кенниболу.

Кеннибол поднял руки к небу.

— Клянусь святой великомученицей Этельдерой Норвежской, не страх к Гану Исландцу, господин Гаккет, а сам Ган Исландец помешал мне прибыть сюда вовремя.

Ропот изумление поднялся при этих словах в толпе горцев и рудокопов, окружавших Кеннибола. Физиономие Гаккета снова омрачилась, как минуту тому назад при появлении и неожиданном спасении Орденера.

— Что? Что ты сказал? — спросил он, понизив голос.

— Я говорю, господин Гаккет, что если бы не ваш проклятый Ган Исландец, я был бы здесь до первого крика совы.

— Неужто! В чем же дело?

— Ох! Уже не спрашивайте лучше! Пусть побелеет моя борода в один день, как шкурка горностая, если я еще раз рискну охотиться за белым медведем.

— Уж не помял ли тебя медведь, чего добраго?

Кеннибол презрительно пожал плечами.

— Медведь! Вот страшилище-то! Чтобы Кеннибола помял медведь! Да за кого вы меня принимаете, господин Гаккет?

— Ах, сударь, если бы вы знали, что со мной случилось, — продолжал старый охотник, понизив голос, — вы не уверяли бы меня, что Ган Исландец здесь.

Гаккет снова смутился и поспешно схватил Кеннибола за руку, как бы опасаясь, чтобы он не подошел ближе к тому месту подземной площади, где над головами рудокопов виднелась огромная голова гиганта.

— Дружище Кеннибол, — сказал он почти торжественным тоном, — прошу тебя, расскажи мне толком, что тебя задержало. Ты понимаешь, что в настоящее время всякая безделица может иметь для нас важное значение.

— Это правда, — согласился Кеннибол после минутного раздумья.

Затем, уступив настоятельным просьбам Гаккета, он рассказал ему как в это утро с шестью товарищами преследовал он белого медведя почти до самых окрестностей Вальдергогской пещеры, не примечая в пылу охоты близости этой страшной местности; как на вой почти издыхающего зверя выбежал из пещеры малорослый, чудовище, демон и, размахивая каменным топором, кинулся защищать против них медведя. При появлении этого дьявольского существа, которое не могло быть никем другим кроме Гана, исландского демона, кровь застыла от ужаса в жилах семерых охотников; шесть его злополучных товарищей пали жертвой обоих чудовищ, а Кеннибол спасся лишь поспешным бегством, благодаря своему проворству, утомлению Гана Исландца, а главным образом, благодаря покровительству патрона охотников, святого Сильверста.