Девичье поле

Бабушка уже ворчала:

— Вот тебе и Натка! Сквельная девцонка! Длянная! Зачем зе так, потихоньку? Лязве мы ей цюзые? Я бы все лявно на свадьбу не поехаля, а все зе хоть бы телегляму плисляля. А то — здляствуйте: я тепель узь больсе не вася Натка, а мадам Анли Делоне!

Анна Петровна, подняв голову от газет, с удивлением спросила:

— Как? Что? Наташа вышла замуж?

Александра Петровна с улыбкой кивнула ей головой и сказала:

— Да… пишет.

Для Анны Петровны это было полной неожиданностью, и она от удивления не нашлась сразу даже, что спросить ещё.

А бабушка, сняв очки и утерев слезу, говорила уже ласково:

— Ведь этакая сквельная девцонка: как быля здесь, говолиля мне по секлету, сто у неё есть там какой-то хахаль, а вот не сказала, сто флянцус… Ах, нет, ведь забыла: сказала, сказала!

И, немного помолчав, добавила с сердечной покорностью, точно готовясь уснуть:

— Ну, сто зе, если холёсый человек, так и слява Богу. Ей люцьсе знать.

Александра Петровна многозначительно улыбнулась: она видела теперь, что Наташа и бабушке, как и ей, сказала так же по секрету и так же неопределённо о ком-то, уже тогда владевшем её сердцем.

— А ты — знала, Лина? — спросила Александра Петровна, видимо очень заинтересованная.

Лина, вся ушедшая в чтение письма, на вопрос матери, сначала только взглянула на неё, потом спросила:

— Что?

— Что у Наташи был там жених.

Лина, как-то точно все ещё не уясняя себе вопроса, помолчала, потом оторвалась от письма и торопливо ответила:

— Да, да, — и принялась опять читать.

Александра Петровна смотрела на неё с кроткой улыбкой и думала:

«Оказывается, все знали! Ах, Наташа, Наташа!»

Несколько времени тому назад Наташа прислала ей письмо, которое начиналось прямо словами: «Секрет. Никому не читайте». Она свято исполнила желание дочери. После двухдневных размышлений сама с собой, она послала ей формальное разрешение на вступление в брак с французским гражданином Henri Delaunay, и устроила это так, что никто из домашних и не догадывался. Если это было испытанием материнского доверия, это испытание выдержано. И материнское сердце с неиссякаемым доверием ждало теперь радости.

Александра Петровна старается сейчас уяснить себе, к чему Наташе понадобилась эта игра в прятки. Вероятно, Наташа не хотела лишней болтовни в случае, если б брак не состоялся.

В полном неведении осталась одна только Анна Петровна. И немного недовольная всей этой таинственностью, она, оставив на время газеты, с оттенком невольной отчуждённости спросила:

— Да кто же, кто? Как, что, расскажите.

— Вот, подробности у Лины, — продолжая улыбаться, ответила Александра Петровна.

Бабушка нетерпеливо обратилась к Лине:

— Да сто зе ты в самом деле — лязсказывай!

Лина, не отрываясь от чтения, ответила:

— Сейчас, сейчас, бабушка, вот ещё немного дочитаю.

Все ещё помолчали. Потом бабушка опять спросила Лину:

— А это сто еьсцё за газеты у тебя в письме-то?

— Сейчас, сейчас, бабушка, кончаю, — отозвалась Лина.

И бегло дочитав последнюю страничку многолистного письма, она обвела теперь сияющим взглядом всех и сказала:

— Ну вот!.. Да — вот здесь его портрет.

Она стала развёртывать присланные Наташей в письме газеты и, роясь, говорила:

— Это все вырезки из французских газет с отзывами о картинах Наташи и… её мужа.

Между вырезками оказалась в особом конверте кабинетная фотографическая карточка. Лина, взглянув на неё, просияла как-то ещё больше и не удержалась от восторженного возгласа:

— Какой он славный!

Чтоб не томить любопытством других, она передала портрет сидевшей рядом с ней Анне Петровне. К той сейчас же потянулась с своей костлявой, сморщенной рукой бабушка:

— Дай-ка, дай-ка мне посмотлеть.

И Анна Петровна, молчаливым кивком головы одобрившая портрет, передала его Ирине Николаевне.

Из бабушкиных рук его скоро не выручишь, и Александра Петровна встала с своего места, подошла к бабушкину стулу и из-за её спины смотрела на карточку.

Бабушка говорила, слегка покачивая головой:

— Холёсий… холёсий… клясавец. Флянцусь… флянцусь… зивой флянцусь! Ну дай Бог, дай Бог!

И крепко держа одной рукой портрет, другой она достала из кармана платок и утирала набегавшие слезы радости.

А Александра Петровна смотрела на это красивое лицо на карточке, и ей было как-то странно, как-то не то, чтоб не верилось, а было непонятно, что вот этот незнакомый мужчина теперь муж её любимой дочери. Она напряжённо вглядывалась в черты этого человека, завладевшего сердцем Наташи. Сердцем, которое было так свободолюбиво. Это не мальчик, это, очевидно, сильный человек. Большая голова, смело откинутая назад; широкий и высокий лоб, и крупные, небрежно падающие, переплетающиеся пряди густых, должно быть, чёрных волос, а на одном виске красивая прядь преждевременной седины: быть может, случайный след пережитой случайной бури. Из-под густых усов чуть заметна нижняя губа; красивый, гладко выбритый подбородок удлиняет овал лица и придаёт ему впечатление большой энергии. Энергия, ум, что-то таинственное, властное в этих глубокосидящих глазах. Но властное не пугающее, не подавляющее, властное-манящее.

Чем больше смотрит Александра Петровна на «зятя», тем больше он ей нравится.

И всё-таки — чужой!.. Чужой!..

Странно это. Потому ли чужой, что незнакомый? Только ли? Нет, ей как-то смутно чуется, что есть что-то чужое в нем, такое, что дорого Наташе и что всегда было и будет чуждо ей. Ведь и в Наташе есть это чужое… только там оно как-то всегда тонуло в своём, родном, близком, привычном. А здесь это неведомое «чужое» выступает ярче. Самый факт этого брака — разве тут не сказалось «оно», чужое. Александре Петровне чуется, что она никогда не догадается, что это такое, что отделяет её от дорогой, страстно любимой дочери. Да душа и не просит доискаться: точно это что-то свыше её сил, её способности постижения.

А бабушка говорит Лине:

— Ну сто зе она писет-то? Говоли сколей.

Лина перебирает присланные Наташей газетные вырезки, разглаживает их, чтоб читать. Вся раскрасневшаяся и от удовольствия и от напряжённого чтения письма, с улыбающимися, горящими глазами, она теперь рада отвечать. Торопливо, точно спеша отделаться от большого запаса охвативших её самоё впечатлений, точно желая не терять времени, чтоб читать ещё вот о ней, о Наташе же, в этих газетных вырезках, Лина говорит:

— Да… муж её — тот самый художник, её учитель, о котором она нам говорила здесь.

Точно сказав этим все, она запнулась. Потом продолжала:

— Ну так вот: Наташа работала у него в мастерской. Он собственно никаких учеников никогда не брал и не берет, а только Наташе и стал давать указания. Потом он так привык к ней, что уже советовался с ней о всех своих работах. Ну, понятно, как это их сближало. А он вон какой славный! — восторженно произнесла Лина.

И наклоняясь к плечу тётки Анны Петровны, в руки которой теперь опять перешла карточка Анри Делоне, Лина взглянула на красивое, вдохновенное лицо художника и сказала:

— Сразу влюбиться можно. Даже нельзя не влюбиться, грешно.

— Плявда, плявда, — тихо с покорностью согласилась бабушка, — на месте Натки и я бы влюбилась.

— Ну, конечно, бабушка! — с ласковой улыбкой поддержала её замечание Лина, и продолжала: — Дальше Наташа пишет, как она привезла отсюда свои зимние этюды нашей усадьбы, как работала над ними. А её Анри писал в это время картину альпийских снегов. Понятно: работа вместе, общее настроение… Ну, и кончилось тем, что они повенчались.

Лина на минуту остановилась, лицо стало немного серьёзнее, и она более спокойным тоном сказала:

— To есть, собственно не повенчались, а подписали брачный контракт в мэрии. То есть — гражданский брак.

Это слово пронеслось по комнате, как дуновение холодного ветерка.

Бабушка задумчиво сказала:

— Вот сто!.. Не надует он Натку-то?