Страница 64 из 68
— Святой Патрик?
— Святой Патрик, Александр Македонский, царь Леонид, король Артур, Наполеон Бонапарт и многие другие.
— Значит желание стать врачом утратило свою прелесть.
— Оно никогда не имело своей прелести. И когда я понял это, то сообщил отцу, что не пойду в медицинскую школу. Я держал рот на замке до самого выпуска, спокойно строя свои планы, в то время, как мой отец продолжал расписывать мое будущее. Я сказал ему, что хочу преподавать, если повезет, то в университете. Я сказал, что хочу писать и читать лекции, а в конечном итоге получить докторскую степень по истории. Он понял, что я общался с биологическими родителями, и повесил вину за перемены во мне на эту поездку. Он разозлился на меня и на маму. Мы поссорились, мы накричали друг на друга, я ушел из дома, а моего отца вызвали в больницу. Больше живым я его не видел. Об этом ты уже слышала. — Уилсон тяжело вздохнул и запустил руку в волосы.
— Ты это имел в виду, сказав, что встреча с биологическими родителями была ужасна… потому что она повлекла за собой множество других вещей?
— Нет. Хотя, полагаю, так можно подумать. Это было ужасно, потому что я был невероятно смущен и потерян. До того момента я никогда не испытывал подобных чувств. Я знаю, что жил без забот и хлопот. — Уилсон пожал плечами. — Я встретил двух людей, совершенно не похожих на тех, среди которых я рос. Не лучше и не хуже. Просто других. И это ни капли не повлияло на мое отношение к отцу и матери. Они были хорошими родителями и любили меня. Однако мой мир пошатнулся. С одной стороны, я не понимал, почему Дженни и Берт не могли дать мне того же. Неужели я был настолько не важен для них, что они предпочли отдать меня богатому доктору и его жене, и отправиться дальше, сняв с себя всякую ответственность за меня?
Я поморщилась, понимая умом, что речь не обо мне. Но все равно почувствовала себя виноватой. Я подумала, не задаст ли однажды Мелоди мне тот же самый вопрос? Уилсон продолжал.
— С другой стороны, я внезапно осознал, что не совершенно не хочу того, чего, как всегда думал, хотел. Я хотел заниматься вещами, которые мне нравились, мне хотелось свободы, которой я никогда не испытывал. И я знал, что этот путь сильно отличался от того, на котором находился я.
— Я прекрасно тебя понимаю, — прошептала я.
— Да, я знаю, — взгляд Уилсона встретился с моим, и в нем была такая пылкость, что мое сердце медленно сползло вниз по моей груди. Как ему удается смотреть на меня так, в то же время обнимать всю ночь, ни разу не поцеловав?
— В последнюю неделю в Англии я покинул Манчестер и поехал в Лондон. Элис меньше всех в моей семье пеклась обо мне. Она тогда пожала плечами и сказала что-то вроде: «Повеселись, не убейся и будь здесь, когда настанет время лететь домой». Я встретился с несколькими приятелями из школы, провел неделю в пьяном угаре, делая вещи, о которых мне неловко говорить.
— Например? — спросила я, отчасти удивленная, отчасти взбудораженная тем, что Уилсон не так чист, как кажется.
— Я дорвался до общения. Я расстался с девственностью, но не помню большую часть процесса. На этом я не остановился. Ночь проходила за ночью, один клуб сменялся другим, одна девушка — другой, а мне становилось только хуже. Я старался вернуть себе равновесие за счет вещей, которые вызывали головокружение. Довольна?
Я кивнула, понимая, что он имел в виду. Я знала о головокружении не понаслышке.
— Кончилось тем, что один из моих приятелей довез меня до Манчестера. Он убедился, что я сел в самолет и благополучно долетел до Соединенных Штатов. А в следующие полгода я пытался остановить мельтешение в своей голове и снова обрести равновесие во многих вещах. Так что во многом отношения с тобой и твое путешествие стали и моим путешествием тоже. Я понял себя и своих родителей — обе стороны, — и сейчас мне намного лучше.
Долгое время мы ехали молча. Затем я спросила его о том, что мучало меня с тех пор, как я проснулась в одиночестве днем ранее.
— Уилсон. Что произошло в Рено? Я думала, ты хочешь… в смысле разве ты не испытываешь ко мне влечения? — Я чувствовала себя так, словно приглашаю лучшего квотербека на выпускной бал, мои коленки дрожали. Уилсон рассмеялся в голос. А я съежилась, стараясь не стечь вниз по сидению и прикрывая лицо, дабы не обнаруживать своего смущения. Судя по всему, Уилсон заметил унижение в моем выражении лица, потому что, развернувшись в неположенном месте, да так, что завизжали тормоза, он съехал на край дороги, рискуя всем и вся. Повернувшись ко мне, он покачал головой так, словно не мог поверить в услышанное.
— Блу. Если бы дело было только во влечении, мы с тобой не уехали бы из Рено. Мы бы до сих пор были в том жутком отеле, занимались бы сексом и питались бы местной едой… или пиццей из пиццерии через дорогу. Но для меня секс с тобой не является целью. Понимаешь?
Я покачала головой. Нет. Я никак не могла этого понять.
— Когда ты забралась ко мне в постель в Рено, я мог думать только о том, как чувствовал себя в Лондоне в ту ужасную неделю, когда у меня было столько секса, сколько не может вообразить себе ни один подросток. И как мерзко я чувствовал себя в конце. Я не хотел, чтобы наш первый раз стал для тебя таким же. Ты была эмоционально подавлена в Рено, так же, как я в Лондоне, ты нуждалась во мне. Но не в сексуальном смысле. Однажды… и я надеюсь, очень и очень скоро, потому что я сгораю от нетерпения провести с тобой ночь, мы займемся сексом, но только тогда, когда ты будешь хотеть меня потому что любишь, а не потому что ты потеряна, отчаялась или боишься. Вот моя цель.
— Но, Уилсон, я люблю тебя, — возразила я.
— А я люблю тебя… люблю и люблю, — ответил он, привлекая меня к себе за волосы.
— «Гордость и предубеждение»?
— Как ты узнала? — улыбнулся он.
— Я испытываю слабость к мистеру Дарси.
В ответ сам Дарси завладел моим ртом, на практике доказывая, как сильно он меня любит.
Глава 29
Истина
Если бы не пролетевший мимо дизельный грузовик, оглушивший субару своим гудком, мы бы приехали к моей бабушке очень и очень поздно. Как бы то ни было, немного поколесив и обратившись за помощью к верному навигатору Уилсона (который, по-видимому, не очень хорошо ориентировался в штате Юта в целом и в индейской резервации в частности), мы-таки нашли дом Стеллы Хидальго на окраине резервации индейцев Шайвутс. Я была в городе Сент-Джордж лишь однажды, на школьной экскурсии, но до сих пор помнила эти красные скалы и выступающие плато, отделяющие голубое небо от песков пустыни. Они были настолько же грубыми и суровыми, насколько красивыми, и я слегка удивилась тому, как моим предкам удавалось выживать на этих землях сотни и сотни лет до сегодняшнего дня. Воды было в обрез, еды — и того меньше, а вырастить что-либо было почти невозможно.
Мы подъехали к дому Стеллы Хидальго, представлявшему собой коробкообразный одноэтажный дом с белыми стенами и красными жалюзи, которые нуждались в покраске. Он был чистеньким и аккуратным, но невзрачным, а во дворе лежали красные камни и росла юкка. Мы вышли из машины в настолько плотную тишину, что я могла слышать стук собственного бешено бьющегося сердца. Стелла Хидальго открыла дверь прежде, чем мы поднялись по ступенькам.
Это была худощавая женщина среднего роста. Скорее всего, ей было ближе к шестидесяти, однако она была так ангельски красива, что судить было сложно. На ее коже не было морщин, а серебряные пряди волос перемежались с черными. Она носила их просто перекинув на одну сторону и распустив по плечу. На ней была свободная белая туника и белые брюки, смуглая кожа контрастировала со светлым нарядом. На ногах она носила белые сандалии, а в ушах, на запястье и шее — украшения из бирюзы. Она выглядела как женщина, которая знает, как себя подать, и уверена в своем отражении в зеркале. Она пригласила нас в дом, и единственным показателем того, что она нервничает не меньше, чем я, была дрожь в руке, когда она подозвала нас к себе.