Повесть будущих дней

Юзик обиделся.

— Не думал я, что ты такой товарищ, — буркнул он.

— Ну хорошо! — отважился Мотэль. — Я видел это у отца. А он не знает, что я видел.

— Может, твой отец встречается и с коммунистами? — поинтересовался Юзик.

— Встречается.

— Ну? Где? — аж подскочил Юзик.

— Здесь.

— А может и ты сам видел коммуниста? — допытывался Юзик.

— Видел, — спокойна ответил Мотэль.

— Настоящего? Живого?

— Совсем живого и здорового, — засмеялся Мотэль.

— Кто же это?

— Это, брат мой, опять же очень серьезное дело.

— Да чего ж ты издеваешься! — чуть ее заплакал Юзик. — Неужели еще не знаешь меня?

— Знаю, — серьёзно сказал Мотэль, — но знаю также, что выдать человека самое большое преступление.

— А ты слышал, чтобы я где-нибудь говорил то, что не следует? — задиристо сказал Юзик.

— Я не слышал. Поэтому с тобой и разговариваю. Ну так вот: коммунист этот — Антэк.

— Антэк?! — вскрикнул Юзик.

Мотэль испуганно оглянулся и тыкнул Юзика кулаком в бок.

— Тихо, ты черт — прошептал он. — Придется пожалеть, что сказал дураку.

— Жалеть не будешь, — ответил Юзик и рассказал Мотэлю разговор Антэка с отцом, о тайном деле под молотилкой и свою беседу с Антэком.

— Видишь, я умею держать язык за зубами — закончил он. — Об этом я никому, ни отцу, ни матери не говорил. Даже и тебе до сих пор.

— Это хорошо, — с удовлетворением сказал Мотэль.

— Но откуда ты все это знаешь — спросил Юзик.

— Я несколько раз слышал их разговоры.

— Может, и твой отец коммунист?

Мотэль снова оглянулся вокруг.

— Думаю, что да, — прошептал он.

— А мой отец даже был в Советском Союзе, но остался таким, что от него нужно прятаться с этими делами, — грустно проговорил Юзик.

После этого разговора Юзик словно постарел года на два, стал более серьезным, вдумчивым и начал даже гордиться собою, больше себя уважать: вот он какой! Знает такие важные вещи и никому не говорит.

Хотя все три парня работали вместе, Юзик с Мотэлем не могли сказать Максимке то, что говорили между собой.

Зато Максимка был более искренним. Он сказал, что его старший брат Иосиф и еще один парень куда — то исчезли из деревни. Никто не знает, куда они делись, но у Максимки есть сведения, что они убежали в лес, где собираются отряды партизан против панов.

Через некоторое время Юзик сам нашел прокламацию возле своего дома. В ней также смело и бодро призывали рабочий народ к борьбе с буржуями. Нельзя сказать, чтобы Юзик чувствовал ненависть к панам. Паны, как паны: живут себе во дворцах — и все. А батраки, конечно, работают — как же иначе? Если пан гонит их из своего сада, тоже ничего удивительного нет, — конечно, сад господский. Сам отец говорит, что пан хороший.

Эти прокламации привлекали и интересовали Юзика своей таинственностью и смелостью; они были похожи на те геройские истории, которые он любил читать. И он хотел бы поучаствовать в них также, как и в книжных событиях.

Он побежал к Мотэлю. Тот прочитал и говорит:

— Зачем нам с ней прятаться? Мы ее на улице нашли, и никто нас не может за это обвинить. Передавай, читать другим, пусть радуются хорошие люди. Давай я это сделаю.

— Нет, я сам! — не согласился Юзик.

И в тот же день он прочитал ее родителям. Боже ж мой, боже! — вздохнула мама. — Что на свете делается?

— Где ты ее взял? — накинулся на него отец.

— Да тут у нашего дома нашел.

— Давай ее сюда! За такие вещи в тюрьму нас всех посадят. Если второй раз найдешь, то вообще не трогай. Это тебя не касается.

И отец порвал бумажку на мелкие куски. Так и закончилась Юзикова пропаганда.

Однажды парням попала в руки целая белорусский газета.

— Вот где, наверное, много интересного написано! — Сказал Максимка. Спрятались и стали читать. Узнали, что предводитель Пупский обедал у французского посла Хлусье, что в Варшаву приехала некая итальянская артистка Макарони, что в Вильне состоялось торжественное богослужение с участием варшавского епископа, что в Америке, Англии, Франции какие министры что-то такое сказали.

Парни ожидали, что здесь будет много чего задиристого, как в тех прокламациях, а вместо этого видели, что-то непонятное и неинтересное. Еще больше удивились они, когда прочитали такие строки:.

«За последнее время снова зашевелились различные бандиты, стремящиеся залить кровью всю нашу страну. Видимо, они получили новый приказ и деньги из-за границы. Они недовольны тем, что белорусский народ в братской Польше живёт спокойно, улучшил свое положение и пользуется всеми удобствами культуры».

Хотел бы я, чтобы ты так жил, как мы! — буркнул Максимка.

— Но тут же совсем не так как пишут, как тогда, — смущенно сказал Юзик, — хотя и по-белоруски напечатано.

— Да это же те самые паны пишут! — сказал Мотэль.

— Тут же ж по-белоруски написано, — повторил Юзик.

— А ты думаешь белорусских панов нет? — пылко сказал Мотэль. — Отец говорил, что все паны составляют одну свору — и польские, и белорусские, и еврейские. Отец раз смеялся от одной еврейской газеты, которая писала, как раз также, как и эта.

Максимка и Юзик еще больше удивились.

— Неужели?! — воскликнули оба.

— А что же тут удивительного? — спросил Мотэль.

— Ну какой же пан еврей или белорус? — засмеялся Максимка. — Паны же бывают только поляки: Загорский, Пшэзьдецки, Монтвил. А. где же ты видел еврея или белоруса?

— Неужели ты думаешь, что во всей Польше нет богатых евреев или белорусов? Возьми хоть вашего Захара.

— Ну, какой он пан. — аж покатился со смеху Максимка.

— Но ведь он стоит за господ?

— Стоит, так как получает от этого пользу.

— Ну так вот, все те, что получают пользу, и пишут вот такие вещи, — и белорусы, и евреи.

— Вот оно как! — задумчиво произнёс Юзик. — Никогда об этом не подумал бы. Все видят и знают, что паны — только поляки.

— Видят, но не понимают, — горделиво ответил Мотэль.

Оба юноши ясно чувствовали превосходство Мотэля.

Сразу видно было, что его отец много чего ему объясняет. А Юзик с Максимкой ничего такого от своих родителей не слышали.

Максимка лучше всех знал бедственное существование своей деревни, сам страдал от такой жизни, чувствовал обиду и ненависть к несправедливости такого жизни. Но он был словно в темном лесу: что-то чувствовал, но ничего не знал. Теперь же он многое понял, значительно развился и мог смотреть на мир совсем другими глазами.

У Юзика же не было ни знания Мотэля, ни практики Максимка, не понимал он окружающей жизни, а жил подвигами различных древних польских героев, о которых читал в книжках. И вот теперь он увидел, что на свете жизнь идет совсем не так, как он видел до сих пор. Что где-то есть другие люди, которые стремятся к чему-то другому, интересному, справедливому, которые заботятся о всех бедных, которые идут против всех господ. Удивительней всего было то, что эти люди чувствовались где-то рядом, вокруг. Вот Антэк, отец Мотэля, брат Максимки, а там еще и еще. Может рядом с ним есть и еще много таких людей, которых Юзик каждый день видит, но не знает, кто они, как не знал до сих пор об Антэке.

Особенно интересно было Юзику чувствовать, что и он имеет какое-то отношение к этому делу, знает, что-то такое, чего другие не знают, и что он никому об этом не говорит.

Встречаясь с Антэком, Юзик всячески проявлял к нему благосклонность. Со своей стороны, и Антэк полюбил мальчика и осторожно, понемногу бросал ему в голову те или иные светлые мысли. Но такие моменты были редкие и короткие, потому что нужно было остерегаться Юзикова отца, да и вообще Антэк не мог рисковать и высказываться больше чем можно было перед мальчиком.

Постепенно у Юзика начал меняться взгляд на различные жизненные явления, на которые он до сих пор или совсем не обращал внимания, или считал, что так оно и должно быть. Сейчас Юзик уже не воевал с сельчанами, чтобы захватить корову, а если это делали без него, то он возмущался и злился. Чаще задумывался о том, почему все вокруг работают на пана, а тот живет себе и ничего не делает. Заметил, что те, кто меньше работают — более богатые, и очень стоят за пана. Одним словом, понемногу начал разбираться в жизни.