Девушка с веслом

Вред я ощущала и на себе, ещё как, но старалась продолжать лечение. Наивно полагая, что с углублением отношений его огромный эгоизм рассосется за ненадобностью защищаться. А зря. «Два года лечила пациента от желтухи, а он оказался китайцем». У него это, оказывается, и вправду основа мироощущения. Он спрятался в броню и, глядя на то, как я разрушаю себя, постепенно схожу с ума, стараясь вызвать чувства у него – утверждался в своем мнении, что чувства вредны, их выражение ещё вреднее, приоритет чьего-то благополучия перед своим крайне вреден... брать на себя чужую боль – нецелесообразно... и ещё много мерзости, утверждающей подлость и эгоизм, противопоставление себя всему миру. Таких тварей немало, я общалась (неслучайно, разумеется) с несколькими более лёгкими больными, но только один из встреченных выстроил на своей болезни «религию», которую «проповедует» (терминология его). В огромной переписке, которую я тщательно сохранила, встречались такие фразы: «За меня – весь Мировой порядок, это Бог!» Понятно, чем мы с ним мерялись?

Как вам понравится такой «Мировой порядок»:

- не обращать внимания на чужую боль – правильно и правомерно, потому что высшая ценность – сохранить себя в неприкосновенности;

- целесообразно не вникать в причины конфликтов, а «разбегаться без всей этой фигни»;

- реагировать на то, что тебе не нравится – неправильно, необходимо жёстко контролировать свою реакцию и учиться забивать;

- каждый сам по себе и сам за себя, не должен нести ответственности за других и т.д.

Потом, стараясь выглядеть человеком в глазах общих знакомых, Борисов говорил им, что «эти тезисы я приписываю ему незаслуженно». Но у меня все ходы записаны. Он намеренно старался доказать правильность своей идеологии и сделать так, чтобы моей не существовало. Документально зафиксировано в переписке. Единственное он не понял: что уничтожить мою антитезу можно только вместе со мной. А убивать он не собирался – ведь по его понятиям он проповедовал «добро».

Убить как раз удалось легко. Потому что я от отчаяния стала пытаться изменять его насильно. Тут он и взялся мне доказывать, почему мои действия по направленному изменению НЕВОЗМОЖНЫ и НЕПРАВОМЕРНЫ. А изменение мира к лучшему (как я понимаю лучшее на текущий момент) – это тот самый смысл моей жизни. У меня так, и я знаю это с раннего детства. Но: у меня всегда были сомнения в возможности тех изменений, которые я должна произвести в людях (в себе в частности – я тоже человек, и себя исправлять эффективнее, чем других), потому что я не видела хороших примеров того, что похоже на результат моих усилий. Всю сознательную жизнь ищу и пробую разные методы, с переменным успехом. Сомнений в том, что я ДОЛЖНА, нет и не было, потому что всё другое ощущается как забава, игрушки, цветочки у дороги. Оно важно и интересно, но теряет всякий смысл, когда главное ощущается невозможным. Понятно излагаю? Многие завидуют мне сейчас, когда я говорю, что точно знаю, зачем мне жить. Но не очень-то здорово узнать об этом таким способом. У меня не было чёткого понятия о смысле моей жизни, оно было довольно расплывчатым до тех пор, пока этого смысла меня не лишили. Сильное слово «смерть» – наиболее подходящее в этом случае.

А насильственность, конечно же, означала неправомерность. Да, в этой жизни изредка приходится делать то, на что не имеешь права. Вот именно это – нельзя, но надо – и вызвало такой глубокий внутренний конфликт у меня, что я сломалась совсем.

Зачем я вам рассказываю о «личном»? А чтобы с вами такого не случилось. Мне это не всё равно. У каждого свой пунктик, вот у меня такой.

Время, когда я чувствовала себя трупом – несколько месяцев, около полугода. Тогда я не делала вообще ничего, совсем. Только уничтожала, разрушала всё, до чего могла дотянуться. Собиралась покончить с собой я ещё до этого. А тогда мне было всё всё равно.

Спасли никакие не друзья, а совершенно посторонние люди. Которые после этого приобрели для меня значимость. Олег Калашёв, партнёр по походам, с которым у меня до этого не было почти никаких отношений из-за его обычной сдержанности, неожиданно стал нянчиться со мной, как говорил Карлсон: «Ты мне должен стать родной матерью». Ох, что ему пришлось вытерпеть… В отчаянии – ну не может такая живучая тварь не делать совсем ничего – я стала писать о своей беде в рассылку спелеоклуба «Барьер». И некоторые люди проявили участие. Помогли просто тем, что неравнодушны (надеюсь, понятно, почему это так важно?), показали мне, что я МОГУ изменить что-то к лучшему, вызвать у кого-то чувства – и этим вывели из состояния безысходности.

А ещё – почему-то многие так любят скрывать, что на них повлиял именно этот человек! Это же неочевидно. Когда я разослала письма и плакалась о своей беде всем подряд, совершенно неожиданные люди стали рассказывать, что вот здесь и вон там это была я, кто... Столько дифирамбов за всю жизнь не слышала. Вот и спасли. Конечно, дозы требовались слоновьи: реанимация – это вам не профилактика.

На этом, однако, ничего не кончилось, а только начиналось. Надо же было нейтрализовать опасность для других – а мне это никак не удавалось, потому что я вела себя как псих, и мне никто не верил. Не верил, что этот Борисов может уничтожить ещё кого-то. Либо просто очень испортить жизнь, как тем, кого я упоминала. Он ведь совсем не избегал сближения с людьми!

Каждому хочется малость погреться,

Будь ты хоть хомо, хоть тля.

А сами пострадавшие старались не вмешиваться. Им хотелось забыть…

Вам, наверно, трудно поверить, но в течение пары лет я на это тратила почти всё время, свободное от обеспечения физиологии. Но эффект получался противоположный: я всё больше зверела и совершала неадекватные поступки, народ уставал и раздражался тоже, и вместо доказательства своих идей я их дискредитировала… А Борисов, перепугавшись, захоронил и без того жалкие остатки своей человечности так глубоко и тщательно, что теперь уж не достать.

Возможно, врачи или парамедики, у которых кто-то умер от неправильных действий, поймут меня.

Ещё один маленький побочный эффект: с тех пор я больше не могу подойти к воде. Так, только умыться или от жары окунуться. В моём восприятии водные путешествия неотделимы – не от отношений с мужиком, как почему-то хочется думать недалёким людям, а от образа. Когда всё ассоциируется с тем, кто умер... Те, у кого погиб на маршруте кто-то близкий, меня поймут.

«Ведь наш с тобой катамаран погиб не на воде» – пел А.Иващенко, но здесь погибло не судно (отношения), а человек, которого я считала другом. Умер дома, на суше, а похоронен мной на Эльбрусе. Его душу, его личность никто и ничто не спасёт, потому что, как я убедилась, его «друзьям» нет до этого дела. Поэтому не имеет значения, живо ли его тело или кормит рыб.

Видимо, это последний мой рассказ из жизни водников.

май 2003 – август 2010

БЕЛАЯ РЕКА

I

Белая река –

Капли о былом…

Дело было в 1999 году, в мае. Давненько, однако. Тогда в моем активе было две серьезных реки: Большая Лаба на Кавказе и Урик в Саянах. И не скажу, что меня там активно чему-то учили или давали много погрести. Но белая вода мне уже нравилась не по-детски, причем однозначно в роли катамаранщика. Каякером мне изначально быть не хотелось: публика эта снобская и распальцованная, к тому же для хорошей техники каякинга необходимы постоянные тренировки в бассейне, а я ленивая, скупая на деньги и не люблю жизнезаменители – бассейн вместо реки, скалодром вместо скалы, чат вместо чаепития. А еще я сразу почувствовала привлекательность работы в команде, когда дело касается риска – для меня очень важны такие отношения, когда можно доверять друг другу свою и чужую жизнь, здоровье, например, большие деньги… важно прикрывать чью-то спину и не беспокоиться за свою, и всё такое. На этом я и погорела, наивно посчитав, что на «друзей, выбранных методом Высоцкого», можно полагаться и в домашних условиях. Но это совсем другая история, и совершенно не забавная.