Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 20 из 30



• Почему широкие слои населения больше не привлекаются к управлению общественной жизнью?

• Почему считается, что авторитетное мнение высказывают лишь юристы и политологи?

Конечно, на нескольких страницах невозможно адекватно рассказать о развитии административного управления в США в XIX веке. Однако сегодня, когда мы говорим о необходимости возврата к осознанию ценности компетенций граждан, а совокупный «интеллект общества» представляется фундаментом для институциональных инноваций, важно понять, как и почему ежедневное, обыденное участие граждан в политическом процессе утратило свою популярность.

Передача государственной власти в руки профессионалов в конце XIX – начале ХХ века должна была перевести управление на научную основу и одновременно создать барьер для коррупции, кумовства и неэффективности. Публика при этом неумышленно оказалась отрезана от сколько-нибудь осмысленного участия в процессе. Теодор Рузвельт сокрушался:

Это факт, хотя и неприятный: если необходима упорная работа и внимание к деталям, обычные граждане, для которых участие в политике всего лишь обременительная обязанность, всегда проиграют организованной армии профессионалов, для которых политика – и бизнес, и долг, и удовольствие[184].

Исключение общества из управления привело к уверенности – и теперь поддерживается ею, – в том, что люди не хотят или не могут участвовать в самоуправлении, за исключением мероприятий в поддержку той или иной партии или борьбы за личные интересы.

Опора на профессионалов в вопросах общественного управления возникла в контексте трех основных социальных тенденций середины XIX века:

• индустриализации и появления общественных институтов с возможностями, адекватными масштабу и сложности современной им жизни;

• стандартизации мер, весов и инструментов контроля социальных условий;

• развития программ профессиональной подготовки в университетах.

Эти три тенденции, наряду с зарождающейся идеологией профессионализма, сыграли важную роль в формировании современных политических институтов и механизмов государственного управления. Благодаря им профессионализм стал ключевым условием легитимности действий правительства, а участие общества в этом процессе – скорее исключением, чем правилом.

По самой своей природе профессионалы склонны отсекать тех, кто к ним не относится, от доступа к корпусу знаний, которыми предположительно обладают члены цеха. Хотя определение профессионализма остается предметом горячих академических дебатов, у понятия есть общее смысловое ядро, возникшее в конце второй половины XIX века, когда на эту тему писали больше всего[185]. Социологи, изучающие профессионализм (в отличие от политологов, которые этим вопросом не занимаются), предлагают довольно схожие определения ключевых характеристик этого феномена: способность к деятельности, построенной на основе когнитивного сочетания обученности и осведомленности в рамках конкретной предметной области[186]. Другими словами, профессионализм связан с групповой компетенцией, основанной на знаниях[187].

Специализированное обучение в отрыве от рабочего места, чаще всего в университетах, стало основным отличием профессионала от дилетанта. Чем более стандартизировано обучение, тем сильнее позиции профессионала. Чем меньше конкуренция на рынке услуг и товаров, производимых профессиональной группой, тем сильнее позиции профессионала. Чем шире состав обслуживаемых аудиторий и чем глубже идеология профессии пронизывает доминирующую идеологию своей культурной среды, тем сильнее позиции профессионала.

Хотя в профессионализме, в силу его исключительного и уважаемого статуса, есть и явные экономические преимущества, существует и нечто, не относящееся к экономическим факторам: практическое воплощение долга перед обществом, реализация предназначения – то, что внушает обществу уважение. Вот почему с профессиональной компетентностью и добросовестностью мы связываем способность поступать ответственно.

Монополия на какую-то область знаний легко превращается во власть и контроль над теми, кто от этих знаний зависит. Этот феномен отмечал и социолог Пол Старр[188]:

Для большинства из нас такая власть выглядит легитимной: когда профессионалы авторитетно высказываются о том, как устроена реальность, будь то структура атома, самоидентификация личности или вселенная, мы обычно соглашаемся[189].

Но почему?

Профессионалы – это организованные сообщества экспертов, чьи знания недоступны нам, простым смертным. У них есть детально разработанные системы передачи знаний и умений. Они выработали и чтут некий этический или поведенческий кодекс, который, как правило, строже, чем наш – кодекс обычного человека[190]. Они неукоснительно поддерживают свой исключительный статус с помощью поддерживаемых государством профессиональных ассоциаций, что позволяет профессиональным сообществам ограничивать вход посторонних и регулировать и даже подвергать цензуре высказывания своих членов[191]. Чем больше политического контроля получают такие сообщества, чем выше степень их исключительности, тем быстрее их работа трансформируется из обычной занятости в профессиональную деятельность[192].

Американская медицинская ассоциация[193] и Американская ассоциация юристов[194], например, считают профессиональный авторитет своих членов ключевым фактором своей независимости и компетентности.

Внутри профессий установлены и применяются эпистемологические – связанные с систематизацией знаний – правила, по которым определенные виды знания создаются и распространяются среди профессионалов, в результате профессия накапливает гигантскую политическую силу. Способность к организации практической деятельности эффективным и предсказуемым образом, поясняет Роберт Пост, декан Йельской школы права, – главное в том процессе, от которого зависит устойчивость и благополучие демократии[195].

Однако в отличие от сферы права, здравоохранения или градостроения, где государство делегирует профессиональным организациям возможность подтверждать квалификацию специалистов и таким образом устанавливать и контролировать барьеры для входа в профессию, государственная служба сама устанавливает эти профессиональные границы и поддерживает свое узаконенное доминирование (а заодно – держит остальных на расстоянии) с помощью юридических барьеров и эзотерического «языка посвященных», которые защищают политическую практику от вмешательств извне.

Особая роль профессионалов государственной службы заложена в самом законодательстве. Оно помогает так контролировать информационные потоки, поступающие в государственные организации и исходящие из них, чтобы не поощрять граждан к участию, – то, что Пьер Бурдье[196] назвал бюрократическими «стратегиями официализации» (officializing strategy)[197]. Многочисленные законы и правила ограничивают право на высказывание в общественном секторе кругом государственных служащих и осеняют их решения авторитетом юридической нормы. Например, основные законы об информации целенаправленно ограничивают информационный обмен и сотрудничество, делая государственную службу принципиально закрытой сферой, обособленной от других.

184

Theodore Roosevelt, «The Works of Theodore Roosevelt: American Ideals and Other Essays» (New York: Scribner, 1906), 145.

185

Понятие «профессия» – «по своей сути неоднозначное, многогранное понятие, у него нет единого толкования, и попытки вычленить его суть никогда не будут убедительными», – отмечается в: EliotFreidson, «The Sociology of the Professions: Lawyers, Doctors and Others», ed. Robert Dingwall and Philip Lewis (New Orleans, LA: Quid Pro Books, 2014), 32. Для получения подробной информации об определениях загадки см.: Andrew Abbott, «The System of Professions: An Essay on the Division of Expert Labor» (Chicago: University of Chicago Press, 1988); Howard S. Becker, «The Nature of a Profession» in Sociological Work (Chicago: Aldine, 1970); Robert K. Merton, «Some Thoughts on the Professions in American Society» (Providence, RI: Brown University Papers 37, 1960); Robert K. Merton, «Social Theory and Social Structure», 2nd rev. ed. (1949; New York: Free Press, 1968) Talcott Parsons, «‘Professions’, in International Encyclopedia of the Social Sciences», vol. 12, ed. D. Sills and R. Merton (New York: Macmillan and The Free Press, 1968), 536-47.





186

Заметным исключением среди политологов является Frank Fischer, «Democracy and Expertise: Reorienting Policy Inquiry» (Princeton, NJ: Princeton University Press, 2009). Подробнее о выявлении компетенций см.: Dingwall and Lewis, «Sociology of the Professions»; and K. Anders Ericsson et al., eds., «The Cambridge Handbook of Expertise and Expert Performance» (Cambridge, UK: Cambridge University Press, 2006).

187

Dietrich Rueschmeyer, «Professional Autonomy and the Social Control of Expertise», in: Dingwall and Lewis, Sociology of the Professions, chap. 2.

188

Пол Старр – профессор социологии и публичной политики Принстонского университета, лауреат Пулитцеровской премии. – Прим. ред.

189

Paul Starr, «The Social Transformation of American Medicine: The Rise of a Sovereign Profession and the Making of a Vast Industry» (New York: Basic Books, 1984), 4.

190

Abbott, «System of Professions».

191

In: Stuart v. Loomis, 992 F. Supp. 2d 585, 588 (M. D. N. C. 2014). Федеральный окружной суд постановил, что государство не в силах принудить поставщика медицинских услуг, работа которого регламентируется правилами медицинской профессии, настаивать на вынашивании беременности в угоду государственной идеологии.

192

C. L. Gilb, Hidden Hierarchies: «The Professions and Government» (New York: Harper and Row, 1966).

193

The American Medical Association. – Прим. ред.

194

The American Bar Association. – Прим. ред.

195

Robert C. Post, «Democracy, Expertise and Academic Freedom: A First Amendment Jurisprudence for the Modern State» (New Haven, CT: Yale University Press, 2012), 95. См. также: Alexander Meiklejohn, «The First Amendment Is an Absolute», Supreme Court Review 245 (1964):245–266; Owen M. Fiss, «Free Speech and Social Structure», Iowa Law Review 71 (1985–1986): 1405.

196

Пьер Бурдье – французский социолог, этнолог, философ и политический публицист, один из наиболее влиятельных социологов ХХ века. – Прим. ред.

197

Pierre Bourdieu, «The Logic of Practice» (Palo Alto, CA: Stanford University Press, 1990), 131.