Страница 56 из 79
Глава шестая
В больнице Андрей пролежал неделю. Он измучился за эти дни — не столько от болезни, сколько от сознания, что в такую пору вынужден бездельничать. Ему казалось, что работа на полях без него остановится, а когда он поднимется, то вместо работы начнется прокурорско-следовательская суетня.
«Невезучий я! — злился на себя Андрей. — Первая весна — и такая неудача! Лежу колодой по милости какого-то дурака».
И хотя Вера взяла с него слово выдержать предписанный срок, чтобы, как говорили врачи, «окончательно ликвидировать последствия черепно-мозговой травмы», он добился выписки из больницы на два дня раньше срока.
— Андрей Никодимович, да вы с ума спятили? — закричал на него Боголепов, когда тот появился в конторе.
— Замнем, дорогой Константин Садокович. Подумаешь, событие! Еррунда! В тридцатых годах в деда из обреза стреляли, а тут — по загривку камушком шибанули!.. А может еще и сам споткнулся и об борону… И лежать!.. Не могу я больше… Я там окосел с тоски. Хватит!.. Рассказывайте, что тут у вас.
Похудевшего, с желто-багровыми полосами на носу и на лбу, с отросшей черной бородой, Андрея трудно было узнать.
— Эх, нет на вас Веры Александровны… — вздохнул Боголепов. Он был убежден, что Вера сумела бы заставить Андрея полежать еще в постели несколько дней.
При имени Веры лицо Андрея загорелось, а Боголепов, как назло, не сводил с него глаз.
— Так, значит, ливни не давали сеять? Говорят, тракторы на пахоте тонули? А ну-ка, Константин Садокович, покажите сводочку по бригадам. Уж так я по этим показателям соскучился!
Директор вынул из стола сводку.
Злые шутки весны не кончились ураганным ветром и проливными дождями: в ночь с девятого на десятое мая повалил снег. От необычной белизны за окном в комнате стало светло. Андрей проснулся раньше положенного времени, оделся и вышел из конторы. Крыльцо, двор, крыши мастерских, комбайны, нефтяные баки — все засыпало снегом.
На рассвете ветер расчистил небо, ударил мороз.
Андрей долго стоял на крыльце, потом, оставляя глубокие следы на искрящемся снегу, пошел в поле. Он давно ждал всходов на первых полосах и теперь волновался за них. Степь была белая, мертвая. Словно вымело с нее птиц и все живое. Как в декабре, крутилась поземка, слепила глаза, секла, обжигала лицо.
Андрей повернулся к горам. Еще вчера казавшиеся ожившими, темно-зеленые громады их снова выглядели по-зимнему бесприютно.
Не задерживаясь, агроном направился к первой полосе. Впереди что-то чернело. Это был брошенный в поле культиватор. Его занесло до половины колес. Наструганный сугроб курился под ветром. Андрей разрыл снег на выгоне. Прижавшись к самой земле, зябко стелилась травка. Не очень застылая, мягкая, она как-то робко еще жила, зеленела, надеялась.
Андреи огляделся. Скрючившись от холода, понуро опустив головы по ветру, в засыпанные снегом поля шел голодный худой скот. Мелкие лужицы, забитые снегом, схватило морозом, и они похрустывали под ногами. Из кромки лесной полосы выскочил давно перерядившийся в серый летний пиджачок заяц и поскакал по пороше. В теклинке, у куста полыни, Андрей увидел двух синиц. Чтобы не спугнуть птиц, он свернул в сторону, но синицы уже заметили его, вспорхнули и сели тут же поблизости на бровку. Ветер заломил синицам хвосты и распушил перышки. Андрей наклонился над полынком и у его корня, в крохотном гнездышке, увидел три пестрых яичка: синицы, видно, согревали их своим теплом от внезапно вернувшейся зимы.
…На стогектарке пшеницы Андрей разрыл рядок. Он не тревожился за проросшие зерна, так как знал, что они лишь быстрее отъяровизируются. Агроном опасался за зерна непроросшие, но разбухшие от чрезмерной влажности почвы: в мороз они могли лопнуть и погибнуть.
И вот оно, проросшее, беспомощное, как спеленатый ребенок, зернышко пшеницы, на ладони агронома. Десятки раз видел его раньше Андрей на опытных полях академии, но никогда зерно не волновало его так, как сейчас. Он внимательно рассматривал это хилое зернышко, оценивал мощность корешков, только-только возникших из «пуповины». В сморщенной желтой фляжке было еще материнское молочко. Восково-белый стебелек с острой и прочной зеленой головкой упирался в тяжелый потолок, рвался к свету…
Агроном долго рылся в снегу, в земле, пока не убедился, что временное похолодание не только не погубит, но даже не повредит посевов.
Точно камень свалился с души Андрея: «С Верочкой бы вместе порадоваться!»
Андрей живо представил ее себе, озабоченно склонившуюся над заснеженным полем.
«Великое это счастье, что я поехал сюда и встретил ее! Сколько в ней гордости, благородства и какого-то полного, беззаветного самоотречения!» — с нежностью думал Андрей о Вере, возвращаясь в контору.
На другой день на рассвете Андрей снова тревожно поднял голову с постели и заглянул в окно: черно — ни снежинки! «Оттеплело!» — радостно подумал он и, успокоенный, заснул. Проснулся от громкого говора в коридоре:
— Ну, сегодня снова зашумит степь!
Одевшись, как и вчера, главный агроном пошел на поля. Дул теплый, южный ветер. За ночь двор совершенно просох. У нефтебазы его поразило необычное оживление. Там скопились подводы горючевозов: шла погрузка бочек, гудели автомашины, расходясь по разным направлениям.
Боголепов был тут.
Из-за небывалой распутицы нехватка горючего могла помешать массовому севу. Вот почему и прибежал сюда с полуночи директор.
Константин Садокович был без шапки, в каком-то стареньком, выгоревшем пиджаке, пропахший бензином, измазанный автолом. От бессонницы глаза его были красны и злы. Его раздражали неповоротливые (в большинстве старики) горючевозы и слишком замедленная, как ему казалось, заливка бензовозов.
— А ну, дед, посторонись, — директор отодвинул горючевоза, прилаживавшего жерди, чтобы закатывать по ним бочки с солидолом, взял бочку в беремя и поставил ее на подводу. Потом так же поставил другую и, крикнув изумленному старику: «Вваливай!», побежал к сгрудившимся у ворот трехтонкам.
— Сучок! Митя Сучок! — еще издали закричал директор шоферу. — Немедленно загружайся у чапаевцев семенами и — в Панькину бригаду: там зерна теперь не больше чем на три гона осталось… Мироненко! Накатывай вторую бочку! — обернувшись, крикнул он отъезжавшему уже было горючевозу. — По дороге сбросишь ефремовцам. Да прихвати магнето для Горбатовского.
Распоряжаясь в одном месте, Боголепов, казалось, видел, знал, что делается не только в другом конце нефтесклада, но и во всех двадцати четырех отрядах, разброд санных на огромной территории.
В воротах Боголепов столкнулся с Андреем.
— Андрей Никодимович! — обрадовался он. И тотчас: — Смотрите! Смотрите!
Андрей поднял голову. Невысоко, растянувшись веревкой, летели гуси.
— Всю ночь валом валила птица! Буду прямо говорить, изорвался я весь. А здорово бы — бах-бах! — Боголепов как-то по-детски озорно вскинул руки, изобразил прицел и, нажимая раз за разом на воображаемую гашетку, «сделал дуплет» по летящей стае.
Андрей смотрел на охваченное охотничьей страстью лицо великана и живо представил его себе на охоте таким же яростно-неукротимым, каким он был на работе.
— Так бы и маханул в заветное свое местечко, да вот все некогда. А уж до того истосковался! Но подождите, отсеемся и свое возьмем! Есть у меня одно драгоценное… — Боголепов успокаивающе потрепал агронома по плечу и направился в контору.
Андрей пошел к полям. Солнца еще не было видно из-за редких высоких облаков, но близость его возвещали бесчисленные жаворонки. Точно надутые южным ветром, они трепетно кружились над серыми своими подружками, и так был радостен многоголосый их хор, что казалось, только сейчас занимается розовая заря весны.
А вот брызнуло и вырвавшееся из долгого плена солнце. И, словно покрытая лаком, по-новому заискрилась измереженная узкими лесными полосами степь. По молодой яркой ее зелени рассыпным строем пошли отары (сибирских) мериносов. На лысом увале высунул из норки коническую головку суслик, жадно нюхая теплый влажный ветер. Точно впервые после зимней спячки, он с любопытством осматривал мир черными быстрыми глазками.