Ручьи весенние

Когда думаешь о хорошем, всегда забываешь и о холоде и о времени. А пока трактор стоит, можно чуточку понежиться после сытного обеда и, может быть, даже на одну минутку вздремнуть. За пять часов так накачало, что и сейчас еще кажется будто едешь. Еще полсмены, а потом в тепло — и спать… По раскрасневшемуся на ветру лицу девушки поплыла радостная улыбка.

Наконец заревел мотор. Маленькая прицепщица снова закачалась на железном сиденье, и снова хлестал ее ветер, швырял в лицо и за воротник снегом, пронизывал насквозь, леденил руки и ноги девушки. Но вот кончилась длинная загонка. Поля повернула трактор, а Груня подняла рычаг и перевела плуг в нерабочее положение. Пока трактор делал разворот и заходил в борозду с другой стороны загонки, Груня стряхивала с себя снег и утирала лицо. Теперь пурга била ей не в лицо, а в правый бок, и стало много легче. Оттого обратный путь показался ей вдвое короче, точно машина шла под гору.

Шипят под лемехами, опрокидываются маслянистые пласты, зыблется по черным волнам плуг, качается, как в лодке, прицепщица. Ветер и пурга злятся по-прежнему, но сейчас они менее страшны. Груня внимательно следит за глубиной вспашки, за рельефом залежки: в низинах заглубляет плуг, в гору приподнимает. Пусть агроном хоть с линейкой по пашне ходит, глубина везде одинаковая. Не за тем Груня Воронина ехала из Москвы на Алтай, чтобы землю портить!

Пристроившись спиной к ветру, прицепщица отдается воспоминаниям.

Вот она, Груня Воронина, маленькая, нелюбимая в семье с детства. Все ласки, заботы матери и отца выпали на долю старшей сестры Люсечки. А потом мать умерла, и отец, токарь по металлу, стал пить. Часто он пропивал большую половину получки и в злобе бил Груню чем попало. Люсечку он никогда не бил, в ней он видел покойницу жену. Груня помнит мать: красивое, надменно-холодное, с приподнятыми бровями лицо.

Люсечка, так же как это делала мать, отобрав у отца остатки получки, уходила обычно к подруге, а девятилетняя Груня оставалась с глазу на глаз с пьяным отцом. Он не раз сбивал девчонку с ног. И все-таки, все-таки она любила отца! Трезвый он бывал добр, а иногда и ласков. Груня помнит, как его внесли в комнатку замерзшим, с лицом и руками белыми как бумага…

Груня пошла на завод, где работал отец, а Люсечка, бросив мужа, второй раз вышла замуж. «Могла ли я упустить такой редкий случай, дуреха! — говорила она Груне. — Ленечка и красив и молод, да ведь он же гол как сокол, мой распронесчастный лейтенантишка. К тому же его из Москвы направляют в дальневосточный какой-то городишко… А тут подвернулся солидный инженер. Правда, он не молод и у него старая, безобразная жена и двое детей — их он, конечно, кинул! Но уж состоятельный по-настоящему! А уж как ценят его — можешь судить: квартиру старой жене оставил, так ему теперь новую дают!»

А через год Люсечка, разведясь и с этим мужем, выгнала его из новой квартиры и стала мечтать о более счастливом браке…

Впереди начиналась ложбинка. Груня заглубила плуг и с напряжением следила за лемехами. «К черту Люсечку! И тут она не дает мне покоя. Не желаю! Мы построим тут новую жизнь без такой дряни! Буду думать о Саше.

Груня прикрыла веки, и тотчас перед ней встал Саша Фарутин.

«Смешной он со своими стихами… Мы с ним чем-то походим друг на друга. Говорят, кому на ком жениться, тот в того и родится… Может быть, это потому, что он научил меня мечтать о хорошем. Что бы я делала, если бы ты не научил меня этому, милый Сашенька? Ах, опять этот противный бугорок! Вечно он не вовремя!» — недовольно прошептала прицепщица и приподняла лемехи.

Ветер как будто стал тише… Ей очень хотелось, чтобы» ветер стих и чтобы хоть немножко потеплело. Но нет, это только показалось, что стих. Вот опять наваливается на правый бок, захлестывает в лицо… Но теперь уж скоро!: Не более двух кругов — и смена. «Буду мечтать о новой жизни!» — Груня прищурилась, представив себе эту новую жизнь.

«Мы, конечно, с Сашей… А что особенного? И квартира будет — настоящая, с удобствами, и свой автомобиль. Оба работаем, подкопим деньжонок и купим. Когда он за; рулем, когда я. Нет, это слишком мелко, Грунька! Это что-то больно похоже на Люсечку… Нисколько не похоже! Ей до общественных интересов дела нет, а мы с Сашей… Да ведь и вся страна будет совсем-совсем иная: в садах, в цветах. Предгорное тоже будет в садах. А сейчас — грязная, серая, унылая деревнешка. Ну как им не стыдно так жить! Смирились… Домишки подслеповатые, один на другой похожие, как близнецы. Никакой фантазии! Ну погодите, все перетрясем! И Предгорное перестроим, и сады и цветники разобьем, и электричество, и музыку… Ой, батюшки, сколько же нам надо сделать!»

— Гру-у-ня! — услышала прицепщица крик высунувшейся из кабины Поли. — Груня! Уже полторы нормы, слышишь? Скоро пересменка!

— Слышу, слышу, — неохотно отозвалась прицепщица, отрываясь от своих счастливых и тревожных дум. И сразу почувствовала, как она продрогла. — Заходим на последний круг.

Пересменка проходила под проливным дождем и под тем же сбивающим с ног ураганным ветром. Вдруг выяснилось, что на тракторе Поли нет сменной прицепщицы. Говорят, девушка обварила себе ногу кипятком, и ее спешно отправили на перевязку…

Подменить Груню вызвалась Маша Филянова: она чувствовала себя виноватой — не сумела вызвать из МТС Замену пострадавшей.

Крепясь изо всех сил маленькая Груня на негнущихся, закоченевших и онемевших ногах подошла к Маше и с деланным смешком в голосе сказала:

— Если каждую вышедшую из строя прицепщицу будет заменять бригадир, надолго ли такого бригадира хватит? А сев еще впереди.

Превозмогая слабость, Груня занялась протиркой мотора. Все ждали агронома и учетчицу: они должны объявить результаты выработки за смену.

«Кем же, кем подменить Груню?» — мучительно размышляла Маша. Подменить было некем. Только самой занять место прицепщицы.

Угадывая мысли бригадира, Груня сказала:

— Я выдержу вторую смену.

Поля и Маша с недоверием уставились на нее:

— Ты? В такую погоду?

— Подумаешь, погода! Что я, неженка? Николай Островский, слепой, разбитый параличом, романы писал; молодогвардейцы перед казнью пели, а тут — погода! Что я, принцесса?

— Да ведь ты же с сиденья свалишься!

— А я привяжусь, — сердито возразила Груня. — И хватит об этом. Подумаешь, геройство!

В серой сетке ливня показались две фигуры. Это шли Вера Стругова и учетчица.

— Не работа — загляденье! — похвалила учетчица Полю и Груню.

Груня обычно радовалась таким похвалам, а сегодня как будто и не слышала слов учетчицы. Необычно возбужденно она закричала на замешкавшуюся сменную трактористку.

— Запускай, нечего время терять!

Маша Филянова отозвала Веру в сторону и что-то сказала ей. Вера помолчала, подумала и утвердительно кивнула головой. Если бы Груня была меньше возбуждена, то могла бы расслышать слова Веры:

— Это подвиг. Пример другим. Обязательно сейчас же прислать ей горячий ужин, а я свой плащ на нее накину.

Так прицепщица Груня Воронина осталась в ночь на вторую смену.

…Утреннюю пересменку Маша Филянова провела на полтора часа раньше обычного, Груню Воронину сняли с сиденья, и подруги повели ее к дрожкам. Она растерянно улыбалась посиневшими, одеревеневшими губами и с трудом передвигала ноги.

— Ну как? — негромко спросила она учетчицу.

— Выполнили! Да иди же ты, иди, садись вот на дрожки, повезу тебя скорее в тепло!

Груня с помощью девушек взобралась на повозку и тотчас закрыла глаза. Дрожки куда-то поплыли…

Долго ли ехали? Кажется, очень долго, но она этого хорошенько не помнит. Помнит только, как вошла в полевой стан; тут было очень жарко, как в бане. Но эта жара почему-то не согревала Груню. Ее бил озноб.

Девушки раздели ее. Катя Половикова стояла с дымящейся миской в руках. Но Груня не могла есть — не было ни сил, ни охоты. Она попыталась взобраться на печь, но не хватило сил. Подруги хотели помочь ей.

— Не надо, я сама, сама… поеду в Крым[2].— И, не договорив, не подобрав ног, уснула.

2

На языке прицепщиков «поехать в Крым» — забраться на горячую печь. — Автор.