Камаэль

Плоть и мошонка мужчины были крепко перехвачены тонкой верёвкой, но живорез не стал ждать, пока они потеряют чувствительность или хотя бы немного онемеют. В специально раскалённой жаровне нагревались острые щипцы для металла, и вскоре палач взял их в руки. Вопли Морнемира перешли в самые настоящие рыдания, и он не прекращал обещать мне самые жуткие кары и пытки, какие только сможет придумать его извращённый мозг. Однако быстро он захлебнулся криком, когда заплечных дел мастер отрезал его мужскую гордость. Я не отводил взгляда, не вздрогнул, лишь испытал особое удовольствие, понимая, что он будет жить с этим позором. Не долго, но будет. Бельё и брюки ему не стали возвращать и прямо так повели через площадь в замок, где ему приготовили ошейник раба. Он не мог идти сам, ноги его волочились по мостовой, и до меня ещё долго долетали его стенания. Кто-то из слуг с видимым отвращением забрал отрезанный кусок плоти и, положив в шкатулку, побежал следом. На площади царило странное оживление. Светлые и Тёмные переглядывались, кто-то злорадно улыбался. Мало было тех, кому Морнемир не навредил, чью жизнь не успел испортить.

Вскоре передо мной стоял Джинджер. Сломленный, пустой, с выцветшими глазами и кожей, и я не узнавал в нём того молодого мужчину, что умудрялся соблазнять толпы женщин одним лишь только взглядом. От былого лоска осталось одно лишь воспоминание. Тишина стояла гробовая. Все смотрели в нашу сторону, мы не сводили друг с друга взглядов. Когда-то я считал его своим братом. Озлобленным и коварным, но братом. Он вырастил меня, пусть и не так, как было бы положено делать старшему ребёнку в семье. Именно благодаря ему я стал собой. Я думал привести приговор в исполнение собственноручно, но от меня он и так уже получил достаточно страданий.

– Есть ли что-то, что ты хочешь мне сказать, брат? – робкая надежда поселилась в моей груди, и я смотрел на него почти с болью.

– Если ты когда-нибудь сможешь меня простить… – он заговорил и осёкся, голос его затих, и он опустил голову.

Я поднялся со своего места, приблизился и обнял его, несмотря ни на что. Заключил истончившееся тело в объятия и прижал к своей груди:

– Знай перед смертью. Я прощаю тебя.

Плечи его расслабились, он опустил голову ещё ниже, а затем я отпрянул, но не стал садиться. Джинджер сошёл с возвышения сам, отказавшись от эскорта стражи. Сам взошёл на эшафот и, поглядев пару мгновений мне в глаза, опустился на колени, уложил голову на плаху и закрыл глаза. Топор палача блеснул и со свистом тяжело опустился на тонкую шею. Ровно в час дня Джинджер Мерт расстался с жизнью.

Последующая неделя утонула в утомительных переговорах и заключении соглашений между Светлыми и Тёмными, на которые я смотрел сквозь пальцы, жалея, что должен присутствовать на подобных заседаниях. Однако же, в них был толк. В итоге Тёмные и Светлые наладили торговые отношения – наши лесные запасы и предметы искусства на их металлы и драгоценности. Так же мы пришли к соглашению, что вампиры отныне будут несколько ограничивать себя в питании и должны содержать свои кормящих слуг на высоте. Мы же в свою очередь предлагали им провинившихся и опасных преступников в качестве «материала». Конечно, такого у нас было не много, и я надеялся, что с вводом этого нового правила их станет ещё меньше, но это несколько умаслило недовольных детей ночи. Аристократия и рыцарство между собой едва не переругались, однако же, я выдвинул предложение отныне проводить турниры, в ходе которых будут выбираться лучшие бойцы, но каждая сторона могла назначить своего особого претендента в рыцари в любой момент. Каждый такой случай я обязывался рассматривать лично. Так же было решено выстроить Академию и Библиотеку, где бы обучались магии и военному делу молодые поколения, где бы каждый желающий мог почерпнуть знаний. Конечно, не в безграничном количестве, согласно особым допускам, которые бы выдавали служители библиотеки. Это всё было сырым чертежом, однако же, и Светлые, и Тёмные загорелись идеей.

Словно со стороны я наблюдал за тем, как прежде враждовавшие фракции внезапно начинают находить общий язык, как они постепенно привыкают друг к другу и учатся пониманию. Не всё было гладко, не всё получалось сразу. Но я верил, что всё получится. В груди грелась надежда, которая так давно не посещала мою душу. Я наблюдал, как из пепла сожжённых городов и тел возрождается совершенно новый народ. Совершенно иная цивилизация. И мне было приятно думать, что я положил ей начало.

Поздно считать ошибки – никто не даст мне новой попытки

Поздно молить о смерти – кричи, не кричи – никто не ответит

Поздно, послушай, не ты ли хотел быть один, Властелин Ничего?

Отзовётся одно лишь эхо – ни женской улыбки, ни детского смеха не будет отныне,

Ты один в холодной, мёртвой пустыне.

Поздно, послушай, уже не спасёт никого Властелин Ничего.

Поздно…

========== Эпилог ==========

Забыв свой дом и род,

Забыв про свой покой,

Я слышал голос твой

Над каменной грядой.

Здесь, заброшенный в снега,

Для каждого слуга,

Путем, что был неведом,

Я шел к тебе одной,

Чтобы узнать о том,

Каким горят огнём

Глаза Идущих Следом!

В полумраке шептались тени. Негромко, сладко, тихо, точно вздохи мужчины, что раскинулся на постели, дрожащий в сладостной истоме абсолютного наслаждения. Он изогнулся всем телом, впиваясь пальцами в изголовье кровати, издал гортанный, полный наслаждения стон и в изнеможении упал на смятые простыни. Светлые его волосы, отстриженные до плеч, слегка вились от влаги испарины, разметались по подушкам, обрамляя хищное лицо, великолепное потусторонней красотой. Ресницы его мелко трепетали, губы, изогнутые в сладкой улыбке, были слегка приоткрыты, влажно и соблазнительно поблескивали. Он медленно приоткрыл светлые глаза с алыми зрачками, приподнялся на локтях и, протянув худую руку, коснулся моей щеки, и я бережно поцеловал раскрытую ладонь.

– И почему всегда, когда я готов заездить тебя до смерти, ты уходишь? – проворчал он не без улыбки, слегка покачивая ногой, позволяя мне любоваться крепкими бёдрами, покрытыми россыпью засосов.

– Потому что Империи нужен Император. – Я качнул головой и запустил пальцы в коротко стриженые волосы, забирая их назад, затем тяжко вздыхая. – Иногда мне начинает казаться, что я не имею права не то что на супружеский долг, но даже на дыхание по собственной воле!

– А ты думал, всё будет так просто.

Аэлирн ещё немного повалялся в постели, соблазняя меня обнажённым телом, а затем всё же с недовольным вздохом поднялся, потянулся, заразительно зевнул, и я повторил сонный жест. Хотя, за окном давно рассвело, мне всё ещё не нравился такой режим дня. Стараясь проснуться, я натянул на бёдра брюки и вышел на балкон, оглядывая Джосмаэл. Город разросся до невозможного. С верфи долетал стук молотков, дребезжание пил, швартовался корабль, на котором привезли пряности и ткани. Чуть вдали виднелись разноцветные крыши Академии и Библиотеки, крохотные точки учеников так и мелькали возле них. На главной площади возводили шатры и поднимали флаги в честь дня летнего солнцестояния. Конечно, не слишком яркий повод для праздника, но кто же откажется от возможности выпить в своё удовольствие и повеселиться всласть, отдохнуть? Я подумывал над тем, чтобы тоже принять участие в празднике и немного отвлечься от своих насущных проблем, которые с завидным постоянством и упорством сыпались на мою голову, как градины. Неторопливо раскурил трубку и вдохнул полной грудью. Хрупкое равновесие стало весьма уверенным и твёрдым за прошедшие двенадцать лет. Многое произошло. Через год после моего сумасбродного выступления в этом самом городе, когда казнили Джинджера, Морнемир повесился. Надо сказать, на мой скромный взгляд, он ещё долго продержался, но я не испытывал ни капли уважения по отношению к нему. Хоть и позволил ему работать в архивах, а должность эта, надо сказать, из весьма трудных и важных. Впрочем, очень быстро он располнел, и от его красоты остались лишь бледные следы. Пожалуй, таким побрезговал бы даже самый пьяный и отчаявшийся стражник. По Морнемиру никто не плакал и не вспоминал.