Камаэль

– Тише, – с трудом выдавил Аэлирн, крепко сжимая меня, но и это не могло отрезвить моё отравленное болью сознание. – Льюис, ты его пугаешь!

Я замолк, поднял взгляд на вампира. Казалось, ровно на мгновение в его глазах скользнула искра жизни, но то был лишь отсвет свечи. Он медленно раскачивался из стороны в сторону, обняв себя за плечи, впиваясь ногтями в кожу столь сильно, что на ней выступили идеально-округлые рубиновые капли. Подавшись вперёд, я хотел было обнять его, но Виктор застонал, замычал, замотал головой из стороны в сторону и отпрянул от моих рук. Он не понимал ничего, совершенно не осознавал, что происходит вокруг него. Мне хотелось вернуться за Морнемиром, срезать с него кожу пласт за пластом – так я ощущал сейчас собственную душу. Месть выпила все силы, но я чувствовал, что смогу дойти до полукровки. Смогу заставить его страдать. Аэлирн схватил меня за запястье, шепча что-то неразборчивое, я не мог расслышать его голос. Что если я отдам собственную душу взамен на Виктора? Какой жнец согласится отправиться в Долину, чтобы спасти смертного? Кто пойдёт на сделку с Павшим?

– Элерион! – я снова кричал, не мог остановить собственные рыдания, не мог закрыть рану, что разверзлась подобно вулкану. – Элерион, молю тебя, ты же, слышишь меня!

В ответ была лишь тишина. Я припал губами к тыльным сторонам ладоней Виктора, силясь вдохнуть в него свой жар и тепло:

– Прошу, прости меня!

Виктор не ответил.

***

В Джосмаэле царило оживление, я бы даже сказал, что оно было радостным, но сам не испытывал ни капли счастья, даже лёгкого волнения не было в моей душе. С момента захвата Лар-Карвен прошёл месяц. Нестерпимо долгий месяц, проведённый в странных, отвратительных хлопотах: сжечь тела, привести замок в порядок, очистить сажу и копоть, собрать вместе всех советников и представителей аристократии. Они косились друг на друга бешено и зло, и непременно вцепились бы друг другу в глотки, если бы только я не присутствовал между ними ледяной глыбой. На деле, мне было плевать, что они сделают друг с другом, однако же моё присутствие странно отрезвляло их и не давало идти против моей воли, которую, кстати говоря, я ещё не оглашал. Но они понимали, что прежней жизни пришёл конец. Голова раскалывалась от долгих бесед, что я проводил с вампирами, дроу и великанами, ведьмами и иными не слишком приятными существами. Светлых я не приглашал чисто из принципа, зная, что они будут против, и это совершенно не будет способствовать моей задумке. И именно тогда это было мне совершенно ни к чему. Я знал, что сейчас не время для мягкости и жалости, сейчас я собирался надеть на них строгий ошейник, держать в ежовых рукавицах, пусть это и было отвратительно для меня.

Сейчас главная площадь была заполнена ими до отказа. Многие влезли на крыши, чтобы видеть всё чуть более ясно, нежели другие. Из замка тоже выглядывали с особым любопытством и тщательностью. Аэлирн был облачён в чёрные текучие просторные одежды, и его лицо было скрыто вуалью. Для него случившееся с Виктором было едва ли не более сильным ударом, чем для меня, и сейчас он желал носить траур. Он восседал по правую руку от меня, безмолвный, холодный и пропитанный болью. Я хотел быть с ним, разделить с ним бремя, но пока что не мог себе то позволить. В этот день я с особой ненавистью облачился в белоснежную рубашку и брюки, затем скрыв их чёрным камзолом, плащом и сапогами. Переплавленные венцы Светлых и Тёмных сейчас слились в один, тёмный, тяжёлый, но пока что он лежал передо мной на небольшом возвышении, открытый взглядам всех желающих. По левую руку от меня неловко притёрлись Валенсио и Годвир, стараясь делать вид, что не замечают друг друга вовсе. Часы пробили полдень, и я медленно поднялся из своего кресла. Тишина опустилась на площадь резко, точно особый купол, и я благодарно кивнул. Передо мной был эшафот, на котором грозно высился палач рядом с плахой. Посеребрённое лезвие его топора жадно сверкало в лучах яркого солнца. Уже почти привычным жестом я усилил собственный голос простым заклятьем, а затем заговорил, не сводя взгляда с плахи.

– Сегодня я прошу вас стать свидетелями союза, невозможного, но необходимого, противоестественного и странного; нам всем придётся приложить немало сил, чтобы привыкнуть к новому положению. С этого дня, с этого самого часа, я объявляю своё право властвовать над землями Светлых и Тёмных. Отныне и впредь вы будете по праву называться братьями и сёстрами. Более никаких разделений – вы все – единый народ и с этого часа можете свободно пересекать ранее существовавшие границы – их более нет. В честь союза я объявляю Джосмаэл новой столицей Соединённых королевств, ныне – единой Империи. Прежние города навсегда останутся для нас Памятью: о тех, кого мы потеряли; и той крови, что была пролита, чтобы этот день настал. Сегодня я объявляю начало Новой Эпохи. Нового начала для вас – родившихся под счастливой звездой, той, что не угасла в сумраке, когда весь прочий свет был утерян. Я провозглашаю своих наместников.

Валенсио был по праву признан тем, кто может говорить от моего имени перед Светлыми, в то время как голосом Тёмных был благоразумный Годвир. Они медленно и неуверенно поднялись. Я старался не глядеть им в глаза, заставляя себя улыбаться тем, кто смотрит на нас. Их лица были целой гаммой. Кто был удивлён, кто-то открыто ликовал, кто-то не стеснялся выказать собственное презрение. И мне предстояло бороться с этим. Найти тот хрупкий баланс и сохранять его до конца собственной жизни. Они возложили венец на мою голову, и я, как никогда ярко, ощутил его тяжесть, испытал острое отвращение к серебру, коим он был напоен. А затем началось одна из самых неприятных зрелищ в моей жизни. Я опустился на свой «трон» и кивнул страже, позволяя вывести пленных. Морнемир и Джинджер в простых полотняных рубахах и штанах перед казнью были тщательно вымыты, причёсаны, даже слегка лоснились, однако же, я знал, какие зверские следы остались на их теле. О некоторых я позаботился самостоятельно, о некоторых позаботились приведшие их сюда Светлые и Тёмные. Я не желал знать, что с ними делали. Это меня не волновало. Первым на небольшое возвышение передо мной взошёл Морнемир. Бывший глава ныне полностью уничтоженного ордена Дознавателей даже не думал опускать голову и дерзко улыбался мне. Я отозвался ему идентичным оскалом. Он ещё не знал, какое наказание я ему приготовил.

– Морнемир, есть ли у вас, что сказать перед тем, как приговор будет приведён в исполнение? – без особо интереса спросил я.

– Я желаю знать, что ты собираешься делать с теми знаниями, что получил от меня, Император, – последнее слово он сказал особенно тщательно, подчёркивая то, как ныне я похож на своего отца.

– Сделать всё, чтобы они подверглись забвению и никогда более не привели в этот мир Павших. – Помолчав немного, давая ему возможность спросить ещё что-то, я снова поднялся. – Морнемир, я приговариваю тебя к прилюдному оскоплению, дабы ты никогда не смог произвести на этот свет жизнь, отравленную твоими лживыми кровью и семенем.

Лицо его вытянулось. Он дёрнулся было прочь, но стража уже взяла его под локти и повела к эшафоту, где палач готовился к тому, чтобы привести приговор в исполнение. Полукровка орал и брызгал слюной, вырываясь, как дикий зверь, но его держали крепко, не позволяя освободиться. На то, чтобы растянуть его и обездвижить ушло не меньше десяти минут, и я испытывал мрачное удовлетворение от того, что видел в его лице отчаяние. Видимо, он до последнего полагал, что я позволю ему просто умереть после всего того, что он сделал с Виктором. Штаны и бельё с него сорвали, и некоторые особо любопытные начали вытягивать шеи, чтобы видеть происходящее если не во всех подробностях, но хоть отдалённо. Валенсио отвернулся и закрыл лицо руками. Я чувствовал, как напрягся рядом со мной Аэлирн, стискивая руки, обтянутые перчатками, в кулаки. Морнемир выкрикивал проклятия, и палач покосился в мою сторону, словно ожидая, что я прикажу заткнуть ему рот. Но я не мог отказать себе в удовольствии послушать его вопли. Его боль.