Страница 12 из 56
2. Иисус пользовался популярностью и любовью в еврейском народе (собственно, только поэтому враги и сочли за лучшее казнить его!). Даже согласно евангелисту Матфею, приводящему слова «кровь его на нас…», их произносила лишь группа людей, специально подкупленная и сорганизованная той частью властной элиты (Мф 27:16), которая была настроена враждебно к Иисусу из-за его выступлений против коррупции и наживы в иерусалимском Храме.
3. Подавляющее большинство евреев о пасхальной расправе попросту не знали. Жители диаспоры и областей вне Иерусалима узнали о казни спустя дни, недели, а иногда и годы. Многие же из бывших в Иерусалиме либо не обратили внимания на происходящее, либо опять-таки узнали о нем с запозданием. Те же, кто был в курсе дела, часто относились к Иисусу и его ученикам с сочувствием. Согласно Евангелию от Луки, когда Иисуса вели на казнь, за ним шла целая толпа плачущего народа (Лк 23:26–27).
4. При любом раскладе абсурдно обвинять в каком бы то ни было злодеянии потомков преступника. Для каждого здравомыслящего человека очевидно, что вину несет лишь сам преступник, а его внуки и правнуки не отвечают за содеянное, — даже в том случае, если преступник произнесет сакральную фразу «кровь его… на детях наших».
5. Ответственность за распятие Иисуса лежит не только на еврейском Синедрионе, но и на римлянах: распятие было римской формой казни, а Иудеей правил Понтий Пилат. Евангелисты несколько затушевывают активное римское участие в распятии (из соображений политической безопасности?!), но необходимо отдавать себе отчет: если бы Пилат хотел спасти Иисуса, он бы его спас. Между тем никому и в голову не приходит (к счастью) винить, скажем, итальянцев за то, что один из их предков подписал указ о казни Иисуса!
Некоторого внимания требует еще фраза Мф 27:25 («…кровь его на нас и на детях наших…»). Какой смысл и вес она может иметь?
1. Прежде всего следует учитывать мнение многих историков, которые усматривают в сцене освобождения Варнавы (Мк 15:6-15 плюс дополнительные детали в Мф 27:24–25) богословскую выдумку/фикцию евангелиста или других ранних христиан. (А) Внебиблейские источники не упоминают о существовании у римлян обычая отпускать на пасху узника, о котором просят иудеи. Более того, такой обычай противоречил бы «реальной политике»: разве целесообразно оккупантам вести себя подобным образом? (Б) Сомнительно, что Пилат стал бы отпускать «известного» (Мф 27:16) бунтовщика. Если уж он боялся реакции императора, то это был как раз самый повод бояться. (В) Действия Пилата выглядят нелогичными: если бы Пилат хотел спасти Иисуса, он бы его спас или как минимум отсрочил его казнь, причем без негативных последствий для своей карьеры. Если он, скажем, боялся отпустить его на свободу, он мог отправить его на суд в Рим (как впоследствии поступили с апостолом Павлом). (Г) Далеко не факт, что Иисус был вообще опасен римским властям, коль скоро он призывал платить налоги и запрещал вооруженное восстание. Таким образом, не исключено, что фраза в Мф 27:25 вообще не была произнесена.
2. Если Мф 27:25 описывает реально происшедшее событие, в любом случае приведенные там слова суть слова человеческие. Ни из чего не видно, что они отражают волю Творца, некий приговор свыше. Мало ли что может сказать преступник в угаре или ослеплении! Значит ли это, что его потомки должны расплачиваться за его преступление, если он присовокупил к нему сакральную фразу?
3. Сам евангелист Матфей, видимо, вовсе не предполагает вечной ответственности еврейского народа (к которому он и его община сами принадлежат!) за действия описываемой им толпы. Он пишет в 80-90-е годы и, скорее всего, имеет в виду недавно закончившуюся Иудейскую войну, которая стала ужасным бедствием для страны. По его мнению, палачи и противники пророка, призывавшего народ к миру и покаянию, де-факто подтолкнули государство в пропасть, навлекли бедствие и на себя, и на своих собственных детей.
Очевидно, что седьмой миф возрос на почве суеверий и древних представлений о родовой мести, невозможных для здорового и цивилизованного человека, причем огромную роль в нем сыграло не только отсутствие здравого смысла, но и невежество относительно евангельской истории. Между тем в истории он сыграл поистине роковую роль. Будучи в том или ином виде пропагандирован христианскими проповедниками, он способствовал распространению понятия, что еврейский народ со своей религией находится под тяжелым проклятием. К евреям относились со страхом, опаской и брезгливостью: со стороны людей, проклятых за богоубийство и не покаявшихся в этом, можно было ожидать любых новых злодейств…
Вообще миф оказался далеко не безобидным, зачастую способствуя христианским гонениям на евреев или препятствуя христианам занять адекватную позицию относительно гонений. Рабби Михаэль Дов Вейсмандл вспоминает о своем разговоре с папским нунцием в 1944 году (пик Холокоста). По его словам, нунций сказал примерно следующее: «Невинной крови еврейских детей не существует. Всякая еврейская кровь виновна. Вы должны умирать. Это наказание пришло на вас за тот грех (богоубийства)».
Справедливости ради заметим, что тысячи христиан рисковали во время войны жизнью ради спасения евреев, а после Холокоста почти все основные христианские церкви отказались от попыток вменить евреям и иудаизму смерть Мессии. Например, в одной из деклараций Второго Ватиканского Собора звучит наконец голос разума: «Хотя иудейские власти, с их приверженцами, требовали смерти Христа, однако то, что было сделано во время страстей Его, не может быть вменено ни всем без различия иудеям, жившим в то время, ни иудеям нашего времени… иудеи не должны быть представлены ни отверженными Богом, ни проклятыми, как будто бы это вытекало из Священного Писания» (Nostra Aetate 4).
Пожалуй, еще более опасный для иудаизма миф представляет собой так называемый «кровавый навет»: обвинение иудеев в ритуальных убийствах. Согласно этому мифу, иудеи убивают христианских мальчиков/младенцев с тем, чтобы использовать их кровь в приготовлении пасхальных опресноков. В некоторых версиях мифа христианская кровь используется евреями для колдовских обрядов или при рукоположении раввинов.
Первый документированный случай обвинения евреев в ритуальном убийстве обычно относят к 1144 году. 26 марта, незадолго до Пасхи, двенадцатилетний мальчик по имени Уильям из города Норвича, подмастерье кожевника, был найден в лесу мертвым со следами насильственной смерти (голова его была обрита, а на теле — следы ранений). По словам его матери, тремя днями ранее он ушел с каким-то человеком, предлагавшим ему работу. Дядя мальчика заподозрил местных евреев, и пополз слух, что мальчика заманили и замучили евреи. Однако местный шериф, проведший короткое расследование, отклонил обвинения в адрес евреев. Лишь спустя шесть лет, когда в местном соборе появился бенедиктинский монах Томас из Монмута, история стала интенсивно раскручиваться в антисемитском ключе. Томас написал трактат под названием «Житие и Страсти святого Уильяма, мученика Норвичского», который представлял собой смесь жанров: отчасти агиография, отчасти детектив, отчасти попытка расследования. К сожалению, свидетельства, собранные Томасом, слишком ненадежны и недостаточны для того, чтобы мы сейчас могли понять, кто на самом деле убил мальчика, — и уж тем более, не существовало современных методов аутопсии. (Постулировать же на таком основании ритуальное убийство при мало-мальски здравом подходе вообще было бы невозможно.) Стал ли мальчик жертвой маньяка или мрачных средневековых колдовских обрядов (каких немало было и в христианском мире)? Мы не знаем. К сожалению, историческая правда и торжество правосудия в данном случае мало кого волновали: злая и суеверная сплетня, будучи однажды запущена, быстро распространилась (хотя, заметим, и не получила официальной церковной санкции). Роковую роль сыграли «признания» некоего Теобальда, обращенного в христианство еврея из Кембриджа: по его словам, вожди иудаизма собираются ежегодно во французской Нарбонне и бросают жребий, где убить на Пасху очередного христианского ребенка. У Теобальда не было на руках ни малейших доказательств, а в последующие годы его показания с лихвой перекрылись показаниями других евреев, обращенных в христианство, которые отрицали существование в иудаизме подобной практики. Скорее всего, Теобальд либо сводил личные счеты со своими бывшими единоверцами, либо был подкуплен, либо попросту психически нездоров.