Карибский брак

Возможно, мой отец был виноват в том, что мне претила судьба большинства молодых женщин. Он привил мне начатки знаний, необходимых для того, чтобы заниматься бизнесом, и благодаря этому я поняла, намного раньше мамы, что дела у нашего семейного предприятия идут плохо. Это произошло в сезон штормов, пережить который на острове всегда было тяжело. Товары, отправлявшиеся на судах в Чарльстон и Нью-Йорк, пропадали в море. Отец залез в долги, которые не мог отдать.

Он всегда был очень занят, даже когда дела шли хорошо, и у него не было времени на пустую болтовню, так что я была польщена тем, что в тот тихий вечер он пришел поговорить со мной. Я была в белой хлопчатобумажной сорочке, волосы были заплетены в косу и заколоты, лицо чисто вымыто. Отец сел в кресло с жесткой деревянной спинкой и сиденьем из тростника. На нем был темно-серый деловой костюм с жемчужными пуговицами, который он носил в своей транспортной конторе. Держался он, как всегда, с достоинством. Было ясно, что он пришел ко мне по важному делу.

– Нам придется изменить наш бизнес и наш образ жизни, – сказал он, – если мы не хотим стать одной из тех семей, которых женщины из Общества богоугодных дел кормят ужином по пятницам. Я не хочу переселяться в одну из хижин на Саванне.

Я вся обратилась в слух. До этого года дела у папы шли очень успешно, и другие приходили к нему за советом, который он давал спокойным и уверенным тоном. Он бежал с острова, где с рабами обращались так жестоко, что в конце концов они подняли кровавый бунт. Как и его предки, он знал, когда надо спасаться бегством, бросив все нажитое имущество. У него был один раб, которого звали Энрике, он-то и предупредил хозяина, что цветок революции, подкармливаемый гневом и отчаянием, распустился. Всем французским семьям на Сан-Доминго посоветовали покинуть дома, а мужчинам собраться в подходящем месте и приготовиться оказать сопротивление. Но отец не собирался этого делать. Однако он был слишком хорошо известен, и его непременно вовлекли бы в сражение с рабами. Поэтому Энрике приготовил к отплытию лодку. Мама направилась в гавань, зашив в подол платья жемчуга и бриллианты, накрыв голову платком с вышивкой и закутавшись в черную накидку. Она в это время вынашивала меня. Очевидно, тогда я впервые стала для нее обузой. Отец мог добраться до гавани только одним способом: с помощью Энрике, который спрятал его в плетеной корзине для белья и пронес сквозь толпу на улице. Таким образом, отец спасся подобно библейскому Моисею, который выбрался на свободу в тростниковой корзине[12]. Отец был так признателен Энрике, что отдал ему ключи от своего дома, чтобы он жил там. Энрике спас ему жизнь, и отныне отец должен был благодарить за каждый прожитый день не только своего Творца, но и человека, рисковавшего собственной жизнью и безопасностью. Однако Энрике отдал ключи от дома своей сестре, а сам отправился вместе с отцом на остров Сент-Томас, но уже как свободный человек. Он сказал, что восставшие убьют его, узнав, что он помогал бежать моим родителям, так что он вернется домой, когда все забудется.

Впрочем, на Сан-Доминго этого не забыли, и Энрике так и остался жить на Сент-Томасе в доме рядом с нашим, сразу за оштукатуренной садовой стеной. На нашем острове он наслаждался свободой. Около дома он посадил дерево святого Фомы с желтыми цветами в красных пятнышках. Говорили, что это капли крови святого, упавшие во время его мучений. Документ, подтверждающий право на владение домом, был подписан моим отцом на имя мистера Энрике. Когда отец организовал свое дело, Энрике стал работать у него в конторе клерком. Он ежедневно ходил на службу в черном костюме, который подчеркивал, как он красив. Многие женщины хотели бы выйти за него замуж, но он предпочитал оставаться холостяком. Революция на его острове нанесла душевную травму не только ее участникам, но и тем, кто бежал с родины.

В налоговых документах было указано, что Энрике принадлежит моему отцу, но он заработал свою свободу на пристани Сан-Доминго, где они оба заново родились. Отец говорил, что когда-то наш народ тоже был в рабстве в пустыне, но, поскольку Бог нас освободил, никто из нас не имеет права владеть другим человеком. Было записано, что каждый человек принадлежит Богу и никому другому. А как насчет женщин? Кому они принадлежат – Богу или мужчинам своей семьи? Они не могут иметь собственность и заниматься бизнесом, эта честь предоставлена только мужчинам. Они должны жить скромно, опустив глаза, и следовать назначенным им путем. Папа говорил, что я должна довериться ему и сделать так, как он велит.

– Замужество – это тоже своего рода бизнес, а в бизнесе ты, дорогая, неплохо разбираешься.

В соответствии с обычаями нашего народа отец в конце концов договорился насчет моей свадьбы. Я не верила, что он найдет мне подходящую пару. Когда он сказал, что все-таки нашел, по спине у меня пробежал холодок, хотя он и уверял меня, что выбрал хорошего человека, который будет добр ко мне. Наверное, я побледнела, но, прежде чем успела высказать протест, он покачал головой и взял меня за руку.

– Пойми, – произнес он мягко и печально, – мы уже договорились.

Стало ясно, что раз он дал обещание, то не может взять свои слова обратно. Сердце запульсировало где-то у меня в горле. Я слышала, как за окном бьет крыльями колибри. Человек, которого отец выбрал мне в мужья, был способным бизнесменом, но по воле судьбы потерял в последнее время несколько кораблей. Однако несколько хороших судов у него все еще оставалось, и он пришел к моему отцу с предложением. У отца был товар на продажу, но не было судов, чтобы отправить ром и патоку в Чарльстон и Нью-Йорк. Объединение было выгодно обоим. В этом партнерстве участвовала вся семья – как жившие на нашем острове, так и европейцы, потому что у нас было совместное предприятие и они ссужали нам деньги. Свадьба связала бы оба наши семейства прочнее, чем обычный коммерческий договор.

– Это объединение сил, – сказал отец.

Я ничего не ответила, но подумала, что это нечто большее, это объединение судеб.

Наша конгрегация была так мала, что в ней было лишь несколько неженатых молодых людей. Я предполагала, что мой жених – один из тех парней, с которыми я выросла и которых хорошо знала. Ничего подобного! Когда отец назвал мне его имя, я почувствовала, наверное, то же, что чувствуют осужденные, когда дверь тюремной камеры за ними захлопывается и ключ поворачивается в замке. Моим будущим мужем оказался Исаак Пети, который был почти на тридцать лет меня старше и имел троих детей. Младшей была девочка, и ей еще не исполнилось и года. Жена Исаака умерла, когда рожала ее. Мы все были на ее похоронах. Самого месье Пети мне тогда не было видно с моего места, но я слышала, как плачут дети.

Утраты, понесенные семьей Пети, были, казалось, выше того, что может выдержать человек. Умерли несколько детей: сначала дочь, после нее два сына, затем девочки-близнецы, не успевшие даже получить имена, и, наконец, любимый сын Иосиф. Остались только два сына, Давид и Самуил, и маленькая девочка, вскоре после рождения которой мадам Эстер Пети скончалась от родильной горячки. Я много раз видела эту стройную привлекательную женщину на рыночной площади; она любила красные цветы, распускавшиеся на деревьях делоникса царского. И еще долго после ее смерти люди оставляли вазы с этими цветами около ее дома.

Теперь они давно увяли и выброшены.

Когда я узнала от отца свою судьбу, у меня комок подступил к горлу. Я подумала о карте Парижа, выученной мною наизусть, и о моей тетради со сказками, спрятанной под матрасом. Перед моими глазами промелькнула картина: мужчина, которого я даже не знаю, подходит к моей постели. Я предпочла бы оказаться на дне морском, но знала, что должна пережить это. Возможно, другая девушка стала бы умолять, чтобы отец изменил свое решение, но я заглядывала в конторские книги и осознавала, что если не преобразовать наш семейный бизнес, то нас ждут большие перемены: не будет ни дома с садом, ни привычной благополучной жизни. Наверное, неожиданное предсказание Адели было не случайным. Мне суждено стать матерью даже раньше, чем разделю ложе с мужчиной и рожу ребенка. Меня ждали дом с красными цветами в саду, плачущие дети-сироты и печальный человек, который после смерти жены почти не уделял внимания делам и был на грани разорения.

12

Исход, 2:1—10.