Карибский брак

Когда Лидди родилась, трещина в отношениях между моей матерью и Адель стала слишком глубокой, и, несмотря на мои возражения, мать уволила ее.

– Вот и хорошо, – сказала Адель. – Я скорее умру с голоду, чем стану работать на нее.

Стараниями моей матери ни одна из женщин нашей общины не желала взять Адель на работу, и ей пришлось стирать белье морякам, что было гораздо ниже ее способностей. Мать не знала, что отец продолжает ежемесячно выписывать чеки на имя Адели и что я отдаю ей часть денег из своего семейного бюджета. Исаак никогда не задавал мне вопросов ни по этому поводу, ни в связи с тем, что я ежедневно ходила к Адели во время ее болезни. Она поразила Адель внезапно. Просто однажды она плохо себя почувствовала, словно на нее навели порчу. Посещая ее, я брала с собой мою крошку Дельфину. Адель учила ее хлопать в ладоши и махать ручкой на прощание. Когда Адель уже не могла глотать ничего твердого, я делала ей жидкую кукурузную кашу – точно такую, какой она кормила нас с Жестиной, когда мы были маленькими. Но затем она отказалась и от каши.

– Отдай ее ребенку, – сказала она.

Адель с трудом дышала и уже не могла подняться с постели без чьей-либо помощи. Как-то Жестина послала Лидди за мной, потому что Адель видела сон обо мне и хотела мне его рассказать. Я пошла в гавань, чувствуя комок в горле. Я боялась того, что могла сказать мне Адель, и надеялась, что она не будет меня упрекать за то, как жестоко обошлась с ней моя мать и как бессовестно бросил Жестину мой кузен. Детей я не взяла на этот раз с собой. Я присела на постель Адели, и она попросила меня наклониться к ней поближе, так как она хотела, чтобы это осталось между нами. Оказалось, что она собирается предсказать мне мое будущее.

– После месье Пети у тебя будет еще один муж, – сказала она. – Ты узнаешь его, как только увидишь. Не отказывайся от своего счастья. В другой раз оно не придет.

Было столько вопросов, которые я хотела задать Адели. Я не знала, кем были ее родители, как она попала на Сент-Томас и каково ее африканское имя. Я сочинила столько историй и не удосужилась узнать ни одной от нее. Кто был отцом Жестины? Может быть, я знала его? Но Адель уже не могла говорить, и было слишком поздно пытаться выяснить что-либо. Каждый вечер я сидела с ней и читала ей истории из своей старой тетради – о птице, искавшей любовь и облетевшей полсвета, о звездах на небе и о том, как Бог расположил их цепочкой между собой и нами, с помощью которой мы могли бы найти путь к нему. А пеликан разбросал эти звезды над нами, чтобы мы могли спокойно спать по ночам под этим путем к Богу.

Когда я была у Адели в последний раз, она взяла меня за руку и провела пальцем по моей ладони. Пальцы у нее были длинные и тонкие, на одном из них было золотое кольцо. Наверное, его подарил тот, кто любил ее, а может быть, она купила кольцо сама. Она не рассказывала об этом. Мы были в этот момент близки, как только могут быть близки люди из двух разных миров, и не требовали большего, боясь, что прошлое разрушит то, чего мы уже достигли. А прошлое было рядом, за дверью. Рука Адели была совсем невесомой, как прикосновение птичьей лапки. Меня пробрала дрожь – я поняла, что она прощается со мной.

Затем все заботы о матери взяла на себя Жестина, а я отвела Лидди к нам, где она была вместе с моими детьми. Через сутки я увидела Жестину в нашем дворе и поняла, что все кончено. Я надеялась, что дух Адели будет витать над нами и оберегать нас.

На следующее утро мой отец пригласил меня в свою библиотеку. Энрике сообщил ему накануне печальную новость, и отец не спал всю ночь. Мама отправилась с визитом к мадам Галеви, так что мы могли говорить без помех. Наверное, он специально решил встретиться со мной в это время. Отец попросил меня посадить розу из нашего сада на могилу Адели. С тех пор, как мама выгнала ее, он дважды в неделю посылал семье Адели продукты из нашего магазина. Теперь же он хотел устроить поминальный обед. Отец был самым щедрым человеком во всем мире. Я расцеловала его, и мы немного поплакали в объятиях друг друга. Затем он быстро вышел, не желая совсем уж раскисать передо мной, но я слышала, как он плачет в саду. Как раз в этот момент вернулась мама и, по-моему, тоже слышала это.

Я пошла на похороны на африканское кладбище. Стоя за загородкой из прутьев и проволоки, я переживала за Жестину. Она стояла в черном платье, взятом у кого-то на время, и держала за руку Лидди. Кладбище выглядело не так, как наше. На могилах стояли деревянные кресты с вырезанными на них изображениями ангелов, были выложены прихотливые узоры из ракушек и расставлены горшки с ветками красных цветов. Некоторые из африканцев были христианами, другие придерживались старой религии, распространенной у них на родине. Я знала почти всех присутствующих, и в первую очередь мистера Энрике, который по-прежнему работал клерком в конторе отца, и тот обучал его премудростям бизнеса. Только недавно я узнала, что Энрике официально все еще считался рабом, хотя отец предоставил ему свободу много лет назад. Я думаю, что просто отворачивалась от этих фактов, особенно тех, которые касались моего отца, и не хотела видеть мир таким, каким он был в действительности. Но взрослая женщина не может притворяться до бесконечности. На нашем острове существовало несколько миров, и границы между ними нельзя было переступать. На похоронах Адели я держалась в стороне, понимая, что не должна оплакивать ее вместе с родственниками и друзьями. Но чуть позже Жестина подошла ко мне и поцеловала.

Земля была так густо усыпана листьями, что ее не было видно. Это нечасто случается на острове. Можно было подумать, что деревья тоже оплакивают усопшую. Люди не помнили такого холода, какой был в этот день. Бабочки замерзали и падали на землю, по которой стлалась бело-голубая дымка. Я плакала, а слезы были холодными и впоследствии превратились в веснушки, как напоминание об этом дне. Неожиданно я заметила еще одну фигуру около загородки. Сначала я решила, что это призрак мадам Пети, но затем потрясенно узнала свою мать. Она обернула голову платком – возможно, для того, чтобы ее не узнали, так как всем было известно, что это она лишила Адель работы. Мама сделала мне знак, и я подошла к ней, но мы не стали обниматься.

Заупокойная служба кончилась, мама задумчиво смотрела вслед процессии, удалявшейся по дорожке. Женщины раскрыли соломенные и бумажные зонтики, прячась не от дождя и не от солнца, а от сыпавшихся на них листьев. Последней шла Жестина, держа за руку Лидди.

– Это и есть ее дочь? – спросила мама.

Женщины направлялись в дом Адели на поминки, которые были устроены на деньги моего отца. На Лидди было синее платье со сборками и поясом, сшитое Жестиной вручную. Это был любимый цвет Адели, цвет веры, тот самый оттенок синего, который оберегал от злых духов. Материал на платье и жемчужные пуговицы купила я. Почему бы и нет?

Мама заметила розу на могиле Адели.

– А почему ты сейчас вдруг заинтересовалась ее дочерью? – спросила я. – Ей уже почти пять лет.

– Может быть, ты поймешь, когда тебе придется заботиться о будущем твоей семьи, – угрюмо ответила мама.

– А чем я, по-твоему, ежедневно занимаюсь? – Мне еще не было тридцати, а на руках у меня было шесть детей. Мне снились шторма на море, в которых гибли мои дети. Иногда я просиживала в детской до рассвета, и Розалия поднимала меня на смех, найдя там.

– Вы думаете, ваше присутствие защитит их? – спрашивала она. Я не отвечала, но думала, что, может быть, и защитит.

– Надеюсь, ты не будешь ходить к ней, – сказала мама. – Ты только внушишь ей ложное представление о жизни.

– Жестина знает не хуже нас, какова жизнь, – бросила я холодно.

– Я говорю не о Жестине, а о девочке.

Мама все еще смотрела вслед ушедшим. Она выглядела в этот день старше чем обычно, черты ее лица заострились, глаза были полузакрыты. Я не хотела больше слушать ее. Я и так уже достаточно сделала для нее и для отца. Я вступила ради них в брак, пожертвовав своей мечтой. Отец, очевидно, не мог оторваться от работы в этот день, хотя Адель столько лет была фактически членом нашей семьи. В этот момент я чувствовала отчужденность от родителей.