Утро года

Аграфенка потеряла всякое терпение и заревела:

— Ай, мамынька моя родима! И зачем только ты меня послала с Васькой да с Яшкой! Потопят они нас с братиком… А тому аптекарю чтобы света не воз-видать!

Яшка выправил лодку и, как ни в чем не бывало, бросил шутку:

— Не плачь, Аграфенка, а то мы тебя сейчас вон туда, за борт, маханем, как персидскую княжну! Помнишь, твой тятька пел про Стеньку Разина:

Слыхала?.. Федюнька маленький и то не плачет. А еще у матери просишь, чтобы она тебе платье сшила небесного цвета. Вот продашь кукушкины слезки, тогда и платье будет…

Мы подъехали к последней гриве — это как раз на полпути к дому. Туча закрыла все небо, стало темно. Ветер, как дикий конь, рванулся с такой силой, что под самый корень сломал наш «парус». Лодка провалилась как будто в бездну и чуть не захлебнулась. Я кричу Яшке:

— Правь на гриву!

Аграфенка заревела еще пуще, а на нее глядя, точно поросенок, завизжал и Федюнька. Лодка все больше и больше наполнялась водой. Мы с Яшкой тоже струхнули, но виду не показывали, а напрягали последние силы, чтобы лодку подогнать ближе к берегу.

— Мамынька, тону-у!.. — надрывалась Аграфенка.

Яшка смерил кормовиком глубину и обрадованно, изо всей мочи крикнул:

— Не слушай ее, тетка Христинья, Аграфенка врет! Тут и воды-то всего по пояс.

Не доплыв несколько шагов до берега, лодка стала медленно погружаться на дно. Яшка и я прыгнули в воду и первым делом отволокли Федюньку на гриву. Аграфенка, вся мокрая, ухватившись за мешок, не решалась прыгнуть. Но ветер сшиб ее с ног, и она вместе с мешком шлепнулась в воду.

— Эх ты, княжна персидская! — засмеялся Яшка, подходя к ней. — И прыгнуть-то как следует не умеешь. Пойдем.

Яшка взял Аграфенку за руку и проводил до берега. А я придерживал мешок, угоняемый волнами.

Мы с Яшкой выбились из сил, но бросать мешки с ландышами нам было жалко — они для нас дороже жизни… И вот, к нашему удивлению, расхрабрилась Аграфенка. Сердито поправляя то и дело свисающие на глаза льняные пряди волос, она молча и усердно помогала нам с Яшкой вытаскивать мешки на берег.

…Пока мы сушили одежонку и мешки, туча ушла на восток. И там, где-то далеко, изредка и глухо, будто сытый зверь, ворчал гром. Дождя не было — над нами пронеслась только буря.

Вскоре стало совсем тихо, но взбаламученная вода все еще продолжала колыхаться, точно в огромной чаше, которую будто кто слегка покачивал. Отчерпали лодку, подтянули ее ближе к берегу, а потом погрузили мешки с ландышами и поехали. Мы плыли домой, полные гордости и радости. Даже Аграфенка, всегда нахмуренная, сейчас улыбалась, поглаживая Федюньку по лохматой голове. А выглянувшее солнышко скатывалось к западу. Оно было теплое и ласковое.

На второй день высушенные ландыши мы с Яшкой сложили в один маленький мешочек и отнесли аптекарю. Их оказалось всего-навсего около фунта, а у Аграфенки — и того меньше.

Ну, а за листья аптекарь не то что по пятаку за фунт, как мы надеялись, но и по копейке не дал.

Осиное гнездо

Июль шел к концу. Дни стояли знойные, тихие. В один из таких дней мы с Яшкой собрались в лес. Собирались давно, но как-то все не могли окончательно договориться. К тому же задуманное нами дело было довольно трудным. А собрались мы идти на Барский пчельник. Неподалеку от нашего села когда-то была небольшая рощица, а в ней — барская пасека. С годами рощица разрослась до того, что стала непроходимой. Овраги густо затянуло дремучим орешником, крапивой, вьющимся хмелем. По дну их бежали студеные родниковые ручьи.

Как рассказывали старики, ульи с пчелами много лет назад были вывезены с пасеки, но за рощицей укрепилось название Барский пчельник.

Никто бы, может быть, никогда и не узнал, что в этой рощице осталось несколько семей пчел, если бы не пастух дед Трофим. Однажды он удивил все село: принес из рощи два больших конных ведра, до краев наполненных душистым липовым медом. Старик случайно напал на дикую семью пчел, гнездившуюся в огромном дупле старого вяза.

— Вот это медок! — хвалился он. — Всю жизнь прожил, а такого не доводилось пробовать.

— Да как же это ты, Трофим Данилыч, напал на мед-то? — спрашивали любопытные.

— Эдак, — уклончиво отвечал старик. — В лесу, милочки мои, все есть, только не каждому дается…

— А пчелы тебя не покусали?

— Зачем кусать? Они меня знают. Я лесной бирюк, — шутил дед Трофим.

Так и повелось: кто бывал в Барском пчельнике, тот считал необходимым побродить по лесу и поискать, не попадется ли где-нибудь дупло с медом. Некоторые безнадежно махали руками и говорили:

— Шут с ним и с медом-то! Это деду Трофиму сподручно, а нам некогда.

Обычно мы с Яшкой везде ходили вдвоем, но на этот раз с нами увязался Петька Марьин. Пока я в сенях искал ведерко, Яшка рассказал Петьке о нашей затее. Петьке тоже захотелось пойти с нами в Барский пчельник. Когда я вышел на улицу, он, уминая за обе щеки пирог, спросил:

— Вась, я пойду с вами?

Яшка взглянул на меня, потом перевел взгляд на Петьку. Я понял: Яшке хотелось, чтобы мы взяли Петьку с собой.

— Ну что ж, втроем лучше будет, — ответил я.

Петька подпрыгнул от радости, рассыпал начинку из пирога.

— Только чтоб нам по пирогу, — показал Яшка на себя и на меня и, облизнув губы, спросил: — А с чем пирожки-то?

— С печенкой да с легкой, — ответил Петька.

— Принесешь?

— Принесу, — пообещал Петька.

— Ну тогда беги скорее, да смотри, чтоб мать не увидела, а то не пустит.

Мне не очень хотелось брать с собой Петьку, но я не желал обидеть Яшку. Петька был плохим товарищем: ябеда, плакса, недотрога. Чуть что — бежит жаловаться матери или отцу и ревет во весь голос. А мать у него скандальная. Ее все боялись. Петькин отец, Алеша Воронок, прозванный так за то, что был черный, как ворон, — человек тихий, но имел свои недостатки: часто пил запоем. Воронок мало работал в поле, занимался больше барышничеством: менял лошадей, резал скот, а мясо возил продавать в город.

Не успели мы с Яшкой дойти до Табунова амбара, как Петька уже догнал нас. Запыхавшись, он передал Яшке пирог и громко шмыгнул носом. Яшка удивленно спросил:

— Почему только один?

— Да… у нас у самих мало… Я боялся, как бы мать не узнала, — путаясь, ответил Петька.

— Ну ладно, — сказал я, — пойдемте.

Яшка поделился со мной пирогом, и мы отправились в путь. Шли быстро. За околицей Петька неуверенно проговорил:

— Не знай найдем меду, не знай нет… Как бы не заплутаться…

— Не заплутаемся, — сказал я. — А меду не найдем — веников наломаем.

— Каких, Вась? Чилижных? — спросил Яшка, забегая вперед.

— Маленько чилижных, маленько березовых.

— У нас веники есть, — самодовольно заметил Петька. — Хмелю бы нарвать.

— Хмелю? — переспросил я Петьку. — А мешок взял?

— Нет.

— За хмелем с мешками ходят. Другой раз пойдем — мешки захватим. Нам тоже хмелю надо.

— А за калиной сходим, когда поспеет? — спросил Яшка и, не дождавшись ответа, продолжал: — Хорошо бы ее на зиму запасти.

— И за калиной сходим, — пообещал я.

— Тогда надо примечать, где она больше растет.

— Приметим.

Петька прогнусавил:

— Я не пойду за калиной, она больно горькая. У нас изюм есть.

Палило солнце, дул легкий ветерок. Мы шли по ровной пыльной дороге и без умолку тараторили. Разговор облегчал наш путь, и мы незаметно прошли старую, покосившуюся часовню с полинявшей деревянной иконой. Эта часовня стояла на перекрестке двух дорог — как раз на полпути от села до Барского пчельника.

Ближе к роще Яшка мечтательно проговорил:

— Найти бы нам такое дупло, в котором много-много меду!