Страница 5 из 8
Бродят три кота. Один из угла выходит к центру двора, другой выжидает, пока первый остановится, идет вслед за ним, но, не доходя до центра, разворачивается и садится боком, держа его в поле зрения. Третий дремлет в сторонке, прищурившись. Центровой обходит кругом второго, внимательно смотря ему между ушей, но тот глядит в пространство. Соня потягивается, встает, отходит на несколько шагов и ложится на теплый асфальт.
Центровой отворачивается ко всем спиной и нервно моется. Второй, словно что-то заметив, перебегает в дальний угол, но вдруг забывает, куда это он, и рассеянно идет вдоль стены. Центровой заканчивает туалет и ложится сфинксом, переводя взгляд со второго на соню. Те дремлют сидя, отвернувшись от него: один у стены, другой ближе к углу.
Куратор из местной галереи говорит, что «контемпрари» — это очень смешно.
Главная тема здешнего искусства — природа и ее друзья. Много реализма, много модернистской живописи. Прогрессивные пожилые художники делают абстракцию, а те, кто больше не может рисовать всадника на коне посреди степи плюс сопки на горизонте, добавляют что-нибудь эдакое: нимб над головой, похожий на аккуратно натянутый на уши апельсин, сикараку из фантастического боевика, расплавленные куски каких-то существ или спиралевидные завихрения. Бьют сюрреализмом по кислой степной правде. Живопись появилась тут лет 50 назад. До этого рисовали минеральными красками на хлопке.
Между прочим, тряпки Тимура Новикова или Томаса Грюнфельда сильно смахивают на местные средневековые танки. Неспроста Тимофей Тимуром стал.
За полвека местные художники прошли путь от романтического пейзажа и реализма к абстрактному экспрессионизму.
То, что было до и после, здесь мало востребовано. От таких скоростей и перегрузок многие предпочитают уйти в заманчивый мир прекрасного. В салоне Художественного музея — тигры, бараны, собачки и кони да кони.
Котов, кстати, нет. Их тут едва замечают, а заметят — дадут пинка или сплюнут три раза. Зато и нет опасности отравиться пирожком с котенком. Кота еще ловить надо, а баранина да говядина — всегда под рукой.
Помимо живописи, по-прежнему вышивают. В городе на брандмауэрах много мозаик. Везде степь да степь с живностью. Баранам — аж два памятника, причем один — Королю Алтая с голой надраенной задницей. Но святое все-таки — конь. На выставке «Tiger Translation» — рекламном проекте пивзавода «Tiger» — художники из Китая, Сингапура, Таиланда и Кореи рисовали тигра на разные лады. Кто среди нажористых блюд, кто в компьютерном мочилове, кто как кислотный орнамент — а у монгола все равно конь выходит. И уши вроде как у тигра, и морда — но ни капли на тигра не похож. Галерей здесь немного, но и художников не пруд пруди. Есть выставочный зал при местном Союзе художников — двухэтажное пространство у главной площади, есть салон для иностранцев в Художественном музее, несколько частных площадок. Одна — подпольная, в подвале. Там всегда закрыто, по телефону всегда отвечают, что сегодня ничего нет, но завтра точно будет открытие. Ее бы так и назвать — «Завтра» или «Анонс».
В другую — при высоченном банке — пускают зараз. Посетителей встречает прекрасный юноша, правда, безъязыкий («ту English is little», совсем кроха).
Мы останавливаемся у холста с двумя фигурами из углов и дуг. Курос рядом, в нескольких шагах, учтиво смотрит. Под картиной название «Two HORSE». Курос поочередно указывает ладонью на обе фигуры и объясняет:
— Ту ХОРС.
— Вэри интрестинг, — понимающе качаем головой..
Делаем паузу, показывая, что рассматриваем детали, переходим к следующей. Курос следом. На картине две фигуры спиной к зрителю, окруженные абстрактными пестрыми разводами. Подпись «Seeing is Believing».
— Сиинь ис биливинь, — докладывает курос и по-хозяйски поправляет холст, который как будто накренился. Так ровнее.
* * *
Кочевой быт налаживается. Утром мы уже не морщимся от кислого тарага, который здесь за йогурт, кефир и простоквашу разом. Перестали заглядывать в путеводитель, меньше сверяемся с картой, фотографируем не каждые пять минут. Вчера в кафе кто-то сипло и пискляво чихнул несколько раз подряд — а мы подумали, что он что-то сказал по-тибетски.
Были в основных музеях, на блошином рынке тоже. Теперь остается жить своей жизнью.
Днем мы заходим к булочнику Алексу, но ненадолго. Неприятно быть среди таких же бродяг, которых случайно, по недомыслию или из любопытства, занесло за тридевять земель. Бродим по городу и окраинам, глазеем по сторонам, что нравится далеко не всем. Это раздражение очень понятно, так что стараемся не зазевываться.
Мы привыкли пить соленый чай с молоком и бараньим бульоном (в кафе старички подливают его в чай прямо из бодз). Нима зовет эту бурду гадостью. На днях съели лепешку из того же теста, что пирожки на Московском вокзале. Ее дают к супу из баранины без ничего (буряты называют его прямо, но правдиво — бухлером). Значит, у нас не только ямщики от Кубла Хана, но и экстремальная выпечка.
К сухому местному творогу мы пока что привыкаем. Это почти сыр, но жуткая кислятина. Нима настоятельно рекомендует попробовать аартц, говорит, что эту дрянь на всю жизнь запомнишь.
Вчера съели «суп с ногой» — и ничего.
Духовность здесь буквально разлита в воздухе. Так что некоторые местные носят марличный респиратор. В городе действительно пыльно, но зимой, кажется, и того хуже. С юрт на холмах в долину спускается гарь: на окраинах топят в лучшем случае углем, а так чем попало: покрышками, пластмассой, мемуарами маршала Жукова… Пока что до марличной повязки мы еще не доросли.
Перед сном, как ловкие клоуны, заманиваем на газету залетевших в окно на свет черных жуков и выпускаем на волю. Еще парочку давим в полудреме на подступах к уху.
1 NEW MESSAGE: novoe sredstvo ot volosogryzki skidki do 1 avgusta www. nohaireater. mn
FROM: MOBICOM SPECIAL OFFER
* * *
Посреди ночи мы проснулись от крика за окном:
— Да нахуя я тут жду? А-а? Гоша, блядь! Я тебя любил! Я верил тебе! Что же ты делаешь, человек? Как только способен ты на такое?
Пауза.
— Сука, блядь, ебаная! Я тебя любил! Я верил тебе! Как только ты смог?..
Удар по водосточной трубе.
— Гоша! Блядь! Ты мне был как друг! Как брат! Как мать! Голос глуше, уже издалека: