Большое путешествие Малышки

- Хороший был пес, - со всей ответственностью сообщил Малышке Меченосцев-Ванюшкин.

- О! - сказал Ф. Губерманц.

- Хорошенький, - вздохнула актриса Васечкина.

- Верный! Верный! - вскричал Паша Темирязев и заплакал.

Тем временем Василий Петрович Мокроусов вынул из кармана пакет и высыпал его содержимое на расстеленную газету - это были побывавшие в употреблении сигареты, табачный секонд-хенд, а попросту - "бычки". Он ловко раскрошил эти самые "бычки", бережно отделяя табак от фильтра, а потом, пользуясь все той же газетой, своими тонкими, длинными, нервными пальцами стал ловко скручивать так называемые "козьи ножки". При распределении "козьих ножек" возникли небольшие конфликты, быстро улаженные дипломатичным Василием Петровичем. Свою долю Малышка разделила между Меченосцевым-Ванюшкиным (у него была большая, чем у других, масса тела, требовавшая, по ее мнению, и больше табаку) и Примой, которая за последние дни много пережила. В благодарность надменная Прима даже отвела Малышку к картонному розовому кусту, под которым был похоронен шпиц. И добрую томительную минуту Малышка провела в молчании, выражая солидарность ее горю. Минута эта, казалось, никогда не кончится, и Малышка о многом успела подумать и многое вспомнить. Она вспомнила даже того ужасного шпица, который так напугал и даже укусил ее много лет назад... Впрочем, лежащий под розовым кустом не имел к нему никакого отношения, и сочувствие Малышки было искренним.

Потом в честь встречи с Малышкой пустили по кругу знаменитое пойло, ставшее со временем только крепче. А Меченосцев-Ванюшкин торжественно заварил чай, способом, который, казалось, скрывал даже от самого себя.

- Отлично! Отлично! - повторял Ф. Губерманц, прихлебывая чай.

- Просто замечательно! - вторила ему актриса Васечкина.

А Паша Темирязев, выпив две кружки чая и затянувшись "козьей ножкой", с глубоким чувством сказал:

- Куда нам отсюда идти? Это наш дом.

И тут впервые подала голос Прима, она сказала тихим, но трагическим шепотом:

- Я останусь с Ричардом...

Волосы на голове у Малышки чуть заметно зашевелились. "Да, - подумала она. - Конечно, Прима была выдающейся трагической актрисой..."

- Мне пора... - сказала Малышка и встала.

Актеры заволновались и гурьбой пошли провожать ее к приставной лестнице. Они так старались помочь ей, что лестница чуть не упала и не накрыла собой всех, а Малышка даже порвала юбку. И еще долго она слышала за спиной их прощальные голоса.

Выбраться из пещерки оказалось гораздо сложнее, чем до нее добраться. А наверху, среди развалин, засыпанных щебнем, Малышка не знала, куда и ступить. Было уже светло, в сквере появились первые посетители, и Малышка поняла, что наступило утро следующего дня, а значит, в пещерке она провела всю ночь. Василий Петрович Мокроусов бледной, дрожащей тенью шел впереди, показывая дорогу, и все прикрывал глаза рукой. Он несколько раз спотыкался, каждый раз извиняясь, а один раз чуть не растянулся плашмя.

- Простите Бога ради, - в который раз сказал ей Василий Петрович Мокроусов. - Виноват! Ведь я выхожу только когда стемнеет...

На прощанье он поцеловал ей руку и исчез среди развалин.

Малышка раздумывала недолго. Две остановки она проехала на троллейбусе, а остальной путь прошла пешком. Перед огромным зданием Холдинга она даже зажмурилась - так ослепительно сияли его чистейшим образом вымытые окна. "Ого! - подумала Малышка. - Судя по окнам, дела там идут совсем неплохо".

В вестибюле на нее набросилось сразу несколько человек.

- Я к Майору, - сказала Малышка. - Я из Театра!

- Из какого Театра? - спросили Малышку. - Есть театр на стадионе, театр при казино и театр-варьете "Двадцать пять веселых птичек".

- Я из настоящего Театра, - сказала Малышка.

И ей ответили:

- Такого нет!

На Малышку смотрели с возмущением и большой подозрительностью, более того, ее чуть не арестовали и арестовали бы наверняка, если бы неизвестно откуда взявшийся Фадеев не закричал:

- Она со мной!

Он схватил ее за руку и потащил куда-то в сторону по коридору, затолкал в один из кабинетов, плотно затворил за собой дверь и даже запер на ключ.

- Что тебе здесь надо? - спросил Фадеев и посмотрел на Малышку недовольно и с упреком.

Малышка вырвала руку, прошла по кабинету и села в мягкое кресло. Здесь было неплохо, совсем неплохо, очень даже неплохо... Фадеев стоял напротив, и выражение недовольства и упрека все не сходило с его лица. Он был прекрасно одет и даже немного похудел, но глаза его все время бегали - с одной точки на другую, с одного предмета на другой, то он смотрел на нос Малышки, то на ее колено, то на локоть, то на угол кресла, то куда-то "за" - и все это, конечно же, выдавало его постоянное внутреннее беспокойство.

- Ну? - сказал Фадеев. И повторил: - Ну?

Фадеев отлично знал, что если Малышка не захочет, из нее не вытянешь и слова, поэтому он отступил, открыл дверцу бара и вытащил бутылку прекрасного французского коньяка. Он плеснул себе и Малышке в пузатые бокалы и выложил на маленький столик швейцарский шоколад и бельгийское печенье.

- Похоже, ты неплохо устроился, - сказала Малышка.

- Не жалуюсь, - сказал Фадеев. - Презентации, юбилеи, то-се в ресторанах, на стадионах, что закажут... Часто приглашает Анжела Босячная, у нее варьете "Двадцать пять веселых птичек".

- А как у остальных? - спросила Малышка.

- Тоже ничего, - сказал Фадеев. - Только Шнип-маленький, говорят, стал сдавать.

- В смысле? - спросила Малышка.

- Квасит по-черному и ездит на кладбище. Еще немного - и его Анжелка просто выгонит.

- Я предполагала что-то в этом роде, но не была уверена.

- Что ты предполагала? Что?! - закричал вдруг Фадеев отвратительно-визгливым тоном семейного скандала, но, сообразив, что они давно уже не состоят в супружеских отношениях, заткнулся и плеснул в бокалы еще коньяку.

- У Примы умер шпиц, - сказала Малышка.

- Я знаю, - сказал Фадеев, опять начиная раздражаться. - Ее я бы еще мог понять. Ты была у нее в квартире?

- Нет, - сказала Малышка.

- Воняет старыми афишами. Склеп! А Ф. Губерманц? Семья! Родители! Старая жена! А он что, молодой? У Мокроусова еще со старых времен роскошная квартира в центре! Что он бомжом-то прикидывается? А Пашка Темирязев, тот вообще! Фадеев опять плеснул себе коньяку и выпил.

- Что - вообще? - поинтересовалась Малышка.

- Мерзавец! Мерзавец и скандалист! - в голосе Фадеева опять послышались визгливые интонации, а выражением лица, довольно помятого и от коньяка раскрасневшегося, он живо напомнил свою тетку из Житомира.

Неизвестно, догадался Фадеев или нет, о чем подумала Малышка, только он спросил:

- Как там дочь?

- Неплохо, наверное, - сказала Малышка.

- Она у нас - молодец! - сказал Фадеев с гордостью.

- Ага, - сказала Малышка.

И еще Малышка спросила, не слыхал ли Фадеев что-нибудь об Иване Семеновиче Козловском, не вернулся ли он с этих самых, каких-то там островов.

- Вернулся, - сказал Фадеев. - Говорят. Сам не видел, - и плеснул себе еще коньяка.

- Не слишком ли? - спросила Малышка. - Разве французский коньяк так пьют?

- Много ты знаешь, как пьют французский коньяк! - сказал Фадеев и выпил.

Взгляд его остановился и помутнел. Малышка поняла, что Фадеев напился и больше ей здесь делать нечего. Она подошла к двери и открыла торчащим из нее ключом.

Малышка прошла огромный вестибюль и была уже у выхода, как впереди нее скорее почувствовалось, чем увиделось и услышилось волнение, большие двери раздвинулись и навстречу ей метнулась внушительная человеческая толпа. В центре этой толпы шел Майор, и, хоть телохранители Малышку тут же ловко оттеснили к стене, он заметил ее.

- Вам что-нибудь нужно? - спросил Майор, и в его голосе послышалось что-то похожее на участие.

- Да, - сказала Малышка. - Мне нужен маленький белый шпиц.