Страница 31 из 191
- Не в этом страх заключён. Он сам себя так называл, и одно упоминание его имени вызывало у людей ужас…
- С чего бы это его бояться…? – с настороженностью спросил юноша, не сводя испуганного взгляда с девушки.
- Нет имени его страшнее: то был судьбы жестокий след… нетленная душа становиться мрачнее, глаза чернели вслед, приобретая блеск железа…
- Всё хватит! Ты меня пугаешь ещё больше, чем этот Дзержинский… Поэтому ты оттягиваешь изучение архивов про него?
Виктория злобно ухмыльнулась.
- Спокойнее, трусишка. Смотри, и правда испугался…
- Тебе смешно?! Ты… у тебя был… такой взгляд. Ну… понятно всё.
- Что тебе может быть понятно?
- Ты сумасшедшая фанатичка! Такая же, как и все эти большевики! Чокнутая, повёрнутая, стихи им посвящаешь… И давно ты этим увлекаешься? Когда тебе в церковь сходить нужно было?
Но Виктория совершенно равнодушно проигнорировала вопрос Миши, чем сильно задела юношу.
- Ты спрашивал о Феликсе. Он не появляется, потому что ещё не пришла его очередь, а вообще… Феликс играл огромную роль, почти главную… для наших поисков.
Миша смекнул, что в голосе Виктории прослеживается некая мягкость и даже нежность, и решил её этим скомпрометировать.
- Ты в первый раз большевика по имени называешь…
- И что?
- Да… нет, ничего.
- Ты во всём ищешь какой-то подтекст? Хотя, не мне судить, у каждого свои тараканы в голове, но… как тебе в голову могло придти то…
- Всё, не кипятись!
- …что я влюблена?
Наступило молчание. Миша ошарашено неотрывно смотрел на бледную Викторию, мысли в голове были смешаны, как и чувства. «Да она практически призналась…» – с коварной насмешкой подумал он.
- Орлов, надеюсь, ты не решил, что это так и есть… то есть подумал, что я испытываю нездоровую симпатию…
- Значит, правда… Мать твою, ты серьёзно крэйзи! Тебе никогда не отпереться!
- У меня нет ни сил, ни желания оправдываться. Думай, как тебе угодно.
- Ладно, тогда я лучше в гугле прочитаю про… Феликса, – важно сказал Михаил, слащаво выделив последнее слово, театрально обиженно уходя в коридор.
- Ты всё равно ноутбук не найдёшь! – быстро крикнула Виктория вслед Мише. – А… раз тебя наконец-то что-то заинтересовало, могу рассказать и так.
Миша развернулся, тут же кинулся на диван, устроившись поудобнее.
- Пипец ты историк, я в шоке. Как можно всё это запомнить? – наигранно поразился парень. – А… может, ты мне заодно и про революцию расскажешь?
- А вот фиг тебе, – мягко отрезала Виктория. – Сегодня я делаю исключение и только потому, что ты спросил об этом сам, без своего нытья по дому.
Михаил немного приуныл: он действительно скучал по дому, по своей жизни до ареста отца. Но кто знал, что его судьба сложиться именно так: теперь он должен скрываться по всяким углам, объявленный шпионом, сыном «врага народа». Сергея после штаба он больше не видел, а ныть в плечо Виктории было даже для Миши ниже плинтуса. Ему больше некому было высказаться, он оказался совсем один. Знать бы, где упасть, подстелил бы солому. А с Викторией он поговорить не мог. Дело в том, что все Мишины девушки были похожи одной чертой: они были очень женственны, не очень умными, но посочувствовать в тяжёлые времена могли.
Виктория же напоминала ему тех революционеров, о которых она с таким пристрастием говорила: девушка прошлого века, старомодных традиций. Она даже разговаривала не так, как разговаривают сейчас, практически не использовала матерные слова (если дело не касалось эрудиции Миши), зачастую употребляла в речи сложные обороты. Миша не догадывался, что Виктория специально упрощает свои слова до элементарного, чтобы юноше было более понятно. Она нерешительно коснулась его руки и проговорила:
- Я знаю, что тебе сейчас нелегко. Не знаю, чтобы сделала я на твоём месте…
Светло-карие глаза Миши с мольбой устремились в холодные серо-голубые глаза Виктории.
- Сейчас же можно использовать любые маски, я видел в фильмах, парики там разные. Никто меня не узнает, просто… я не могу больше здесь… как в тюрьме…Хоть бы в центр на мгновение… К своим, маму увидеть.
Голос Миши дрожал, он затих, понимал, что не смог сдержать эмоции перед девушкой-бронёй, но в её голодных, стальных глазах он всё же пытался разглядеть блеск сочувствия или хотя бы понимания.
- Михаил, я понимаю, такой резкий переход из холёной привычной жизни в жизнь реальную. Но за тобой слежка полиции, за тебя живого назначено вознаграждение в сто тысяч рублей, а за мёртвого – пятьдесят. Нельзя так рисковать, я не позволю. Если с тобой что-то случиться… – Виктория запнулась на секунду, а затем тут же железным голосом продолжила: – В конце концов, не ты был первым, не ты будешь последним. Никакого риска, пока обстановка не наладиться и с тебя не снимут клеймо преступника.
Миша обреченно вздохнул. Как бы ни было тяжело, Виктория права – рисковать было нельзя, но её слова произвели на него многозначительный эффект. Он почувствовал в них долю своеобразного, хотя и железного сочувствия, на том и спасибо.
- И долго мне так?
- Не знаю. Но мы сделаем всё, чтобы ускорить день твоего освобождения. Я же знаю, что тебя совсем не привлекает роль историка, да и меня не привлекает такой сотрудник…
- Всё! – Миша сразу же опомнился, как только снова стал слышать от девушки колкости, как бы намекая «мы отходим от основной темы». – Не будем времять теря!
- Упоролся, что ли? – с иронией спросила Виктория, встав с дивана. Она пересела на кресло, стоящее в углу, приняла некий загадочный вид. – Надеюсь на ближайшие два часа тебе никуда не нужно? Потому что если ты меня перебьешь три раза, я не буду продолжать.
- А спрашивать-то можно, бро?
- Если уж совсем невтерпёж. И я тебе не бро. И… это был первый раз.
- Прости… – прошептал Миша, вгибаясь в спинку дивана. Видимо, Феликс действительно был для Виктории важен, раз она так заметно засияла и даже начала проявлять снисходительность к «обреченному дураку». «Интересно было бы узнать про идеал этой «бетонной стены», особенно с её слов», – подумал он, откинувшись назад.
…Некий 1877 год… Ничего интересного, лишь начало русско-турецкой войны и дебют балета «Лебединое озеро» Чайковского. В тот год выдалась холодное лето, особенно в Польше. Тогда, в аристократической семье мелкопоместного дворянина Эдмунда Дзержинского родился его четвёртый ребёнок. Каждые родители, наверное, хотели бы для своих детей счастливой и благополучной судьбы. Жена Эдмунда – Елена, не исключение. Она любила всех своих детей и каждому желала счастья. Ей нравилось имя Феликс, что с латинского переводится как «счастливый», и именно это имя она дала своему сыну.
Само имя Феликс довольно заметно среди других имен, как ты уже заметил, что, с одной стороны, обеспечивается его редкостью, а с другой – тем, что оно предполагает некоторую интеллигентность своего носителя. В самом деле, при всем желании это имя нельзя назвать простонародным. По энергетике оно довольно спокойно, однако, это спокойствие только кажущееся. Прежде всего, в нем можно уловить призыв не показывать вида при столкновении с трудностями, быть спокойным или даже улыбаться, когда на душе кошки скребут, но все это до поры до времени, пока не пришло время показать когти и ощетиниться. Конечно, энергетика имени – еще не характер человека, но все же очень трудно, осознав себя именно Феликсом, не подчиниться завораживающей мелодии своего имени. Феликс осторожно и расчетливо стремится дойти до своих высоких целей, он не горячится, не работает локтями и полностью соответствует сложившемуся в обществе образу интеллигентного человека. Хорошо бы при этом еще не забывать, что интеллигентность – это более внутреннее состояние, чем видимость; если с воспитанием Феликсу не будут привиты искреннее уважение к людям, понятие справедливости, подлинное благородство и честность, то в этом случае его интеллигентность будет всего лишь маской, за которой скрывается хищник, усыпляющий бдительность добычи своим спокойствием. Тогда рано или поздно эта маска слетит, и останутся только его железные когти. Быть может, это и поможет ему урвать свою добычу, но вот только вместе с этим он рискует однажды попросту остаться одиноким и никому не нужным как человек.