Страница 26 из 191
- Вы – диктатор, сидите и ждёте того момента, чтобы заполучить всю власть и никогда не отступитесь, но когда вы эту власть получите и взойдете на трибуну, место для нового диктатора будет вакантным…
Коба внимательнейшим образом прослушал и записал всю речь Вождя, отрывисто глядя: то на Ленина, то на коллег-большевиков, то в блокнот, но последнее высказывание Церетели его отвлекло. Он перелистнул страницу в блокноте, записав это высказывание, и подчеркнул двумя чертами. Их-то он и запомнит на всю оставшуюся жизнь... для себя.
-Ох, денёк сегодня был… – протянул Каменев, когда второй день съезда был завершён, итоги были подведены, и все расходились по домам. – Только попробуйте сказать, что день был не потрясающим.
- Не буду, потому что ты абсолютно прав, друг мой, – кивнул Зиновьев, идя чуть ли не вприпрыжку. – Даже лучше, чем те славные недельки в Куршавеле в 1912. Я чувствую, этот съезд мы возьмём!
- А мне, как не хотелось бы портить такую идиллическую обстановку, так не кажется. Надо смотреть на вещи реальнее, Григорий, а как Ильич не старайся, всё равно – мы в меньшинстве. И, скорее всего, я не уверен, но предполагаю, будет взята резолюция меньшевиков, – осторожно предположил Каменев, на что услышал ответ:
- Ты неслыханный пессимист!
Каменев сделал отбрасывающий жест рукой, в своё оправдание:
- Я просто высказал своё мнение.
- Йось, я надеюсь, ты записал речь нашего любимого Ильича? Нужно будет напечатать её в следующем выпуске «Правды». Можно бы даже сделать «Специальный выпуск», посвятить его двум первым дням съезда, – резко переключился фамильярный Зиновьев с Каменева на Кобу, который молча шёл рядом.
- А ты где был? Я не поверю, что ты так заслушался красноречивым обращением Вождя, что забыл обо всём на свете и о том, что ты журналист, – с укором ответил он.
Зиновьев отстранился ото Льва, «подлетел» к Кобе и по-товарищески приобнял его.
- Ты только не подумай, что я так легкомысленно отношусь к своей работе. Ничуть. Я очень бдителен, всё-таки не дилетант, не первый год этим занимаюсь…
Коба сощурил глаза, подозрительно покосился на Каменева, затем снова на Григория.
- Недоговариваешь, Евсеич. Давай без этих затянутых церемоний.
- Он всё это время наблюдал за Троцким, – признался Каменев вместо Зиновьева, за что ему был подарен обиженный взгляд.
- Это очень грубо сказано, я не наблюдал, а проверял его реакцию… – стал оправдываться Григорий, но на лице у Кобы уже появилась снисходительная ухмылка.
-Проверил? Даже не единой цитаты не записал, видимо, действительно что-то важное заметил.
Зиновьев немного затянул с ответом, видимо, неловко было признаться о своей некомпетентности в этой ситуации. И без того его в коллективе не очень любили, а теперь и вовсе задавить могут.
- Ну да, я пристально контролировал все действия объекта, но… никаких подозрительных признаков замечено не было.
Кобе понадобилось все его актерские навыки, чтобы не рассмеяться, при этом сдерживать понимающее спокойное лицо. А вот Каменев сдержать себя не смог.
- Что вы, в самом деле! Да, я до сих пор не доверяю этому меньшевику! Не понимаю я здесь Ильича: как можно доверять бывшему врагу?! Если вы все и потеряли бдительность, то товарищ Зиновьев нет! – ответил уязвленный в самое сердце Григорий. Коба сочувственно закивал головой.
- Согласен с вами. В таких делах нам зоркий глаз не помешает.
Вдруг Каменев замолчал, остановился, тяжело дыша. Коба и Зиновьев обернулись на него.
- Что с тобой, Лёва? – равнодушно спросил Коба, а Каменев, посмотрев на него, промолвил:
- Когда вы упомянули зоркий глаз, я вспомнил… что на заседании забыл пенсне…
На этот раз Зиновьев, решив отомстить Льву, начал смеяться. Коба, подкатив глаза к небу, преспокойно ответил:
-Ничего, завтра заберёшь. Что с твоим пенсне (слово «пенсне» большевик специально выговорил коряво, по-грузински) может случиться?
- Ахах… ну… теперь-то, согласись… нужна… бдительность… партии…- задыхаясь от приступа смеха, проговорил Зиновьев, держась за сердце.
Прохожие недоуменно смотрели на него, осторожно обходя троицу. – Что у нас за власть? Одни шуты. Тьфу… – выругался один рабочий, своей жене.
- Да, ты прав, Иосиф. Кому нужны чужие очки? – проигнорировав выпад Зиновьева, грустно сказал Лев. – Вот только без них я ни черта не вижу.
Коба бесцеремонно взял практически падающего на асфальт Зиновьева за локоть и подтолкнул к Каменеву.
- Гриша-зоркий-глаз, проводи Льва до дома, раз ты у нас сама бдительность, – на манер индейской речи проговорил Коба.
- Так, Коба, я могу на тебя рассчитывать? – на прощание просил Зиновьев. – Ты… записал речь?
- Записал, и не только речь. Не волнуйся, товарищ Зиновьев, выпустим и статью… и газету, и стихи к ней напишем...
- Ты моё спасение! – Зиновьев хотел уже броситься обнять Кобу, но тот сделал предупредительный жест.
- Не стоит, лучше не потеряйте нашего «временно ослепшего» товарища. Сохраните его в целости и сохранности. Завтра нам предстоит ещё один сложный день. До свидания, товарищи.
Теперь, оставив Зиновьева и Каменева, Коба мог спокойно подумать и провести мысленный итог дня. Хоть и было лето, темнело быстро, но большевика даже больше устраивали вечерние сумерки: сосредотачиваешься на мыслях и не отвлекаешься на солнечный свет. «Неужели эти двое действительно рассчитывают взять власть после Ленина? Мне становиться страшно за страну, в таком случае…», – думал про себя Коба, не спеша идя по тротуару. Каменев и Зиновьев вовсе не были ему неприятны, как товарищи они его устраивали, но как коллеги по власти…
- Ловко вы их отшили, Иосиф Виссарионович…
Коба остановился: он слишком хорошо запомнил этот голос, сказанный в его сторону лишь однажды, но этого было совершенно достаточно, чтобы сохранить его в памяти и возненавидеть раз и навсегда…
- Вам не спиться, Лев Давидович? Завтра вам тезисы читать, а клевать носом будет непозволительно с вашей стороны, – медленно ответил он, чуть повернув голову.
-Тезисы читать, как вы сказали, мне вовсе не завтра, и для сна мне вполне хватает четырех-пяти часов…
Троцкий поравнялся с Кобой неспешной, вальяжной походкой. Голос его был спокоен, холоден, равнодушен, но не навевавший сон.
- Вы мните себя Наполеоном. Что вы тут делаете? Любите гулять ночью? – так же сдержано, монотонно спросил Коба. Он не ожидал встретить Троцкого, не боялся его, но на всякий случай держал ухо востро.
- Ночь я не люблю, темнота угнетает. Я хотел поговорить с вами.
- Со мной? С чего бы вы меня удостоили такой честью? – спросил Коба, изобразив удивлённость.
- Это не блаженное снисхождение с моей стороны, как вы подумали. И я не считаю себя Наполеоном. Напротив, я к вам обращаюсь наравне… к товарищу.
- Интересно, о чём вы хотели поговорить со мной, как с товарищем? Я думал, у вас сложились «тёплые, дружеские» отношения с товарищами Каменевым и Зиновьевым.
- Вы любите язвить, Иосиф, а ведь я к вам искренне… вы ведь вовсе не считаете их товарищами.
- С чего такой смелый вывод?
-Это видно невооружённым взглядом, таким же, как у Каменева сегодня вечером…не думайте, я не собирался наговаривать на них, но вы же видите, Иосиф, что эти два объективно совершенно недалёких человека рвутся к власти: они – вторые после Ленина, и, скорее всего они и будут его наследниками… не ваш дружок Каменев, так Зиновьев.
- А вы, Лев Давидович, значит, считаете меня далёким?
- Я в том смысле, что вы лучше соображаете. По вам это видно. Вы выделяетесь среди них.
- Странный комплимент. Вы следили за нами? Давно?
- Это получилось само собой. Можно считать, в отместку настырному Зиновьеву, но, клянусь, мне просто было с вами по пути…
- Так же, как вы «по пути» оказались на милости товарища Ленина? – Коба сощурил глаза. Слишком затянулась до тошноты вежливая прелюдия. – Зачем вы хотели поговорить со мной? О Зиновьеве и Каменеве? Или пооткровенничать не с кем?