Двадцать и двадцать один. Наивность

- Развей её. Пусть скажет своё слово. Находит она в чём-то утешение.

Юдина хмыкнула и махнула рукой. Орлов промолчал и ещё несколько минут постоял рядом с ней. Он хотел предложить ей встречаться, однако разве настоящая ситуация позволяла устраивать сентиментальные признания? Неподходящее время в неподходящем месте. Анна тайно горевала о Петербурге, в который не могла вернуться; Миша разбирался с Гражданской войной, да и то: времени хватало только на политическую стратегию – тактика и сражения вряд ли могли принести какую-то пользу в поиске гиперполитопа. Какие тут могут быть факты, когда за окном – здесь и сейчас, при кровавом небесном закате разливалась самая настоящая Гражданская война?

Прибыв на место встречи, Орлову не пришлось долго ждать. На алом горизонте пустующей трассы появилась знакомая фигура. Виктория никогда не заставляла себя долго ждать; и на этот раз она появилась точно в назначенное время. Длинные, осветлённые после длительного срока, волосы рыжей, огненной копной развивались на ветру, когда социалистка покинула салон автомобиля. В последний месяц экстремистка отдавала предпочтение чёрному пиджаку с длинными, узкими рукавами, с единственной пуговицей, которую, впрочем, не застёгивала. Под пиджаком ровно под нынешний оттенок неба она надевала красную майку; на шее преданно блестело “Сердце революции”.

Период её реабилитации прошёл хуже, чем у Анны. Узнав про то, что на прогулке Старцева пырнули лезвием, Виктория замкнулась в себе. Конечно, никто не знал об этом, и потому все считали, что девушка тяжело переживает время заключения. Она не отвечала на телефонные звонки, не открывала дверь. Мише и Анне пришлось переселиться в штаб. “Подвал, родной подвал”, – бормотал про себя Орлов. Уж слишком он переживал, что Виктория могла находиться в таком состоянии, в котором до суицида не далеко. Благо, что Миша всё осознал и понял, что ошибался. Девушка готовилась к настоящей революции.

Она прекрасно знала, куда идти. Не раз лицезрела митинг центристов с синими флагами, на которых был изображён медведь. Излюбленным местом сбора московских единороссов было пересечение 1-ой Тверской-Ямской улицы и Бутырского вала. Этот пятачок можно было смело приравнивать к площади, ибо периметр перекрёстка составлял более 1000 метров по обе стороны, а движение по этому участку дороги было ограничено. И теперь сбор партии, председателем которой являлся сам премьёр-министр, осуществлялся именно здесь – на импровизированной сцене, оборудованной тематическими украшениями и прожекторами.

- Ну, вот и они, – прошептал Орлов, наблюдая за этим сборищем из-за угла здания “Аэрофлот”. “Умнице” пришлось поспешно надеть очки, потому что толпа находилась на порядочном расстоянии от того места, где таились провокаторы. Сборище суетилось, но на типичный митинг или даже пикет такое собрание не было похоже: не было плакатов с лозунгами, минимум флагов с соответственной символикой, и лидер этой группы – человек в бежевом элегантном костюме, поправляющий белоснежный воротничок рубашки, не кричал призывы, а вкрадчивыми жестами что-то разъяснял своим людям.

- И как ты думаешь забрать ордер? Здесь Шустов, без него нынче ни одно собрание консерваторов не проходит, – спросила девушка, прищуривая глаза. – У этого лиса, даже если бы мы взяли с собой Аню, тихо своровать бы не вышло.

Парень на мгновение задумался: он прекрасно помнил, что преступление и раскрутка лица Виктории в Московской прессе была нешуточная, и появись она при всём параде в центре толпы, то её бы непременно кто-нибудь, да и узнал. А «беловоротничный», как потом выяснилось, вопреки предубеждениям курировал расследование по делу о покушении на жизнь следователя Нефёдова.

- Шустов? – переспросил Миша, разглядывая внешне привлекательного организатора митинга с идеальными, белоснежными воротничком и манжетами, мобильно раздающий указания подчиненным. – Это случайно не тот юрист-гос.вед, который накануне так громко вышел из состава ГосДумы? Насколько я слышал, он разочаровался в ЕР.

- Следил за прессой всё это время? Похвально.

Адвокат по специальности Герман Евгеньевич Шустов мог бы стать лучшим юристом в Москве, если бы в свои тридцать лет не ударился в политику. Он ворвался в неё подобно ветряному шквалу; быстро и прочно в ней засел благодаря исключительным особенностям характера, а не потому, что его родители ещё с советских времён занимали важные руководящие посты: отец – генерал в отставке, а мать была председателем организации «Союз женщин России». Больше ничего о семье молодого политика известно не было.

О характере такой личности, как Шустов можно было написать целый дифирамб, и ровно такой же трактат можно было бы составить о его политическом пути, но дабы не отнимать драгоценное время у читателя, постараюсь обойтись общими фактами. Он был исключительным оратором, однако очень редко выступал на митингах, предпочитая смотреть за коллегами и со змеиной наблюдательностью выглядывать все их ошибки. Герман Евгеньевич видел и запоминал всё, ибо был злопамятным человеком и пользовался любой информацией, чтобы дискредитировать в полемиках неудобное лицо.

А его внешность была запоминающейся, ибо видный, высокий шатен с насмешливыми, серо-голубыми глазками, которые с дикой нервозностью и вниманием бегали туда-сюда с Гермесовой скоростью, просто не могли не привлекать внимания. Миловидное, смазливое, заострённое личико, а точнее мордочка Шустова идеально подходило для роли депутата Государственной Думы, ибо у него была очень полезная привычка: с кем бы он ни вёл диалог, будь то дружеская беседа или жестокая полемика с заклятым конкурентом – на тонких губах сияла ослепительная улыбка.

Чтобы мимика Германа была такой живой и максимально естественное, он занимался НЛП с помощью матери с юных лет, а также каждый раз в зеркале работал с подачей той самой улыбки. Несмотря на то, что при разговоре тот улыбался всегда, улыбка его для каждого собеседника была особенной. Когда-то эта была искренняя – во все зубы, в других случаях – змеиная ухмылка лишь одним краем губ. И одной только улыбкой он мог взбесить собеседника, вывести из себя, внешне оставаясь совершенно спокойным.

Митингами Шустов руководил с удовлетворением от лишней возможности поруководить, ибо власть для него было сладостной целью, к которой он так уверенно шёл. Во всяком случае, это было веселее, чем бесконечная бумажная волокита, с которой он встретился в адвокатской конторе. А с таким огненным, энергичным стилем Герман Евгеньевич, распираемый бесконечными амбициями, устраивал разнообразные афёры и интриги, лишь бы избавиться от рутины.

С первого взгляда это лицо с дугообразными бровями, которые делали взгляд высокомернее и простодушнее, могло вызвать не самое положительное впечатление. А первый взгляд, бывает, не часто обманчив. Герман был отнюдь не прост, а его врождённой авантюристичности и хитрости мог позавидовать сам Мавроди. Однако те, кто был поумнее, и кто разбирался в психологии, отмечали в Шустове что-то змеиное: какую-то внутреннюю гниль, лицемерие, которые неосознанно отталкивали. Он тонко, но больно жалил сарказмом и именно так, что собеседник просто не мог найти слова, чтобы сказать что-то в ответ.

Биография Германа Евгеньевича вообще была полна тёмных пятен. Существуют даже версия, что Шустов – не настоящая его фамилия, а всего лишь псевдоним, так как в народе поговаривали, что истинная фамилия была слишком говорящей.

- Нужно, чтобы они ушли отсюда, слишком открытое и людное место. Да и они более чем собраны, могут заметить… – быстро бросил Орлов спустя некоторое время наблюдения. – Отвлеки их.

- Серьёзно? – Виктория недоуменно покосилась на Мишу. Меньше всего она, как считала сама, подходила на роль провокатора. В своей статье она указывала на отличные физические данные, коими, будучи частично искренней к самой себе, она не обладала.

- Да. Я дам сигнал, – ответил он, ничуть не смутившись.

- Каким образом, гений? – пыталась возражать она. – Они меня не будут слушать или того – снова арестуют.