Страница 8 из 29
Вспомнилась Москва!
Москва христианская, незарубежная, Москва сытая хлебосольная, а не голодная, разграбленная и изнасилованная душегубами.
Опять не рискнул окликнуть его. А он шел крупным шагом передо мной и приятно попыхивал сигарой. Поклонился какой-то даме и зашел в парикмахерскую. Я понуро побрел дальше. На крыше многоэтажного дома трепалась грязно-красная тряпка.
«Р. С. Ф. С. Р.»
Как будто внезапный порыв ледяного ветра остудил мою грудь. Я окинул взглядом красный дом и подумал:
«Там работают Розентали и Фишманы по подготовке восстания».
Почти напротив советского логовища высилась массивная фигура великого певца свободы Финляндии — Рунеберга… Какая ирония!
Прошел всю Эспланадную улицу — повернул обратно по Александровской, мимо Сенатской площади. Как и раньше, памятник Царю-Освободителю в каменной ограде! Как и раньше, живые, чуть тронутые морозом цветы на пьедестале памятника!
Белые колонны Сената — все по-старому, но в новых вехах истории.
Идя по Александровской улице, я увидел в окне музыкального магазина Фацера громадную афишу на финском, шведском, французском и русском языках. Остановился и прочел:
«Бал-маскарад при участии примадонны Шведской оперетты Э. Гистет, Джиральдони, балерины М. Пайшевой, Г. Ге и др. лучших артистических сил. Сбор поступит в пользу Русской детской летней колонии. Дамский комитет. Председательница А. Васильева».
Продажа билетов была у Фацера. Купил два билета по сто марок. Вернувшись домой, сообщил «жене», чтобы готовилась на бал.
Удобный случай явиться неузнаваемым в маске и домино.
В случае чего можно было покинуть бал до полуночи…
Немало пришлось приложить усилий, чтобы уговорить «жену» идти на бал.
Но до бала случай свел меня с неким господином Марухиным, назвавшимся бывшим певцом Императорских театров…
Бритый брюнет, средних лет, пожалуй, красивый, с манерами, говорящий свободно по-французски и шведски, познакомился со мной в кафе-ресторане на вокзальной площади. Разговорились, и оказалось, что он принимает деятельное участие в устройстве вышеупомянутого бала. Я сказал, что охотно пошел бы с супругой, да боюсь скучать. Знакомых, дескать, нет. Купил у него два билета по двести марок и пригласил навестить меня на следующий день. Познакомиться с моей супругой.
Зашли мы с ним в ресторан «Кямп» и выпили там кофе. Спирт оказался у нового знакомого в серебряной фляге.
Крепкий пунш развязал язык моему артисту. Он начал бахвалиться своими связями в обществе, как местном, так и эмигрантском. В особенности его речь изобиловала именами дам из высшего, по его словам, общества.
Расстались мы с ним поздно вечером — добрыми приятелями.
На следующий день он прибыл в автомобиле — надушенный, в шикарном жакете и полосатых брюках. И сразу очаровал «жену». Кого не знал этот типик — все лучшие модистки, маникюрши, парикмахеры и гадалки были у него в «свежей памяти»; городские сплетни, новости театра, тайны клубов и ресторанов — все в изложении артиста превращалось в быль, уснащенную богатой фантазией. В этот вечер мне можно было написать большую часть первого доклада Розенталю.
Из болтовни «артиста» многое, оберегаемое от большевистского уха, стало ясным как день. После ужина Марухин предложил нам поехать в ресторан «Берс» потанцевать.
Поехали…
В роскошных, залитых светом залах танцевали под великолепный румынский оркестр Рафаэля.
И правду сказать, «артист» был там свой человек. Редкой дамы он не знал и не раскланивался с ней. Невзирая на «сухой режим» — на столиках были стаканы с ликером и в чашках кофе… спирт. В одной из лож я увидел Бобрищева в компании каких-то дам и жгучих брюнетов.
Дамы были очень шикарно одеты, с крупными бриллиантами в ушах и со множеством колец на пальцах.
Я нарочно спросил «артиста»:
— Кто эти дамы там, в третьей ложе?
Марухин умело вооружился моноклем и протянул брезгливо:
— Большевички. Я их знаю. А этот маленький лягушонок в смокинге — их секретарь Коренец. Пьянчуга. Недавно в «будку» угодил. На улице спать вздумал, каналья. Дипломатический паспорт от штрафа спас.
Осведомительность была изумительна! Я уже заподозрил своего нового приятеля в причастности к полиции. Напрасно.
— Вот видите, почти около выхода сидит лысый господин в визитке. Это гроза Гельсингфорса. Начальник политической полиции Хольмстрем, — продолжал Марухин, мигнув невооруженным глазом в сторону двери.
— А что, господа большевики часто бывают тут, пьянствуют? — спросил я, не интересуясь начальником полиции.
— Эта сволота-то? Почти каждый день. Только вот этот пижон, сидящий возле «ювелирного магазина» в белом платье, редко заглядывает сюда. Он пьет по второразрядным кабакам. Это же бывший полковник, атташе бандитов. Говорят, что он валютой торгует. Долларами, — ответил «артист» компетентно и перевел взгляд на молоденькую даму в соседней ложе.
— Разрешите пригласить вашу супругу на вальс, — обратился он ко мне, учтиво поклонившись, и встал.
— Пожалуйста.
Моя «супруга» и «артист» влились в танцующую массу.
Я рассматривал веселые, радостные лица гостей и мысленно позавидовал им.
«Вот бы послать снимок в московскую «Правду» и показать одураченному пролетариату, как «живет и работает» Ардальон Александрович Бобрищев — военный агент рабочекрестьянской армии, — подумал я, задержав взгляд на компании советчиков в ложе. — В высокой хрустальной вазе — фрукты, дамы в шелку и бриллиантах, и, наверно, там, на улице, их ждет какой-нибудь «фиат» с товарищем шофером».
Марухин подвел к столу «жену», поблагодарил и рассмеялся:
— Ха-ха-ха. Ваша супруга премилая дама. Она пригласила меня на второй вальс. Говорить, что десять лет не танцевала.
— Что же делать, мы жили в таких условиях. Турция… Болгария, Сербия и, наконец, Париж — это наши этапы скитаний, — произнес я из осторожности.
— Париж — моя мечта, — вскинув голову, патетически вздохнул Марухин и истомно призакрыл глаза.
Около полуночи мы покинули ресторан. Расстались с Марухиным и поехали на такси в Мункснес.
Сайма, открыв нам дверь, сообщила, что в наше отсутствие был Фишман и оставил для меня письмо.
Когда я прошел в кабинет, Сайма принесла письмо с явными следами сажи на конверте.
— Я спрятала на всякий случай, — сказала она с какой-то горделивой улыбочкой.
Разорвав конверт, я извлек из него зашифрованную записку и длинную полосу цифр на тонкой шелковой бумаге.
Работа началась.
Дешифровка дала мне содержание записки:
«Немедленная ваша необходимость посетить Арвола и получить прибывшие вещи. Инструкция подлежит исполнению до 15 января.
Фишман-Орген».
Еще раз прочел содержание нелепо составленной Фишманом записки и подумал:
«Кто же на самом деле мой «хозяин»? Фишман, Розенталь или Бобрищев?»
Предписание, по расшифровке, гласило:
«Весьма срочное: Москва запрашивает точный адрес, деятельность прибывшего из Польши Колонеля Мицкевича. Близок кругам генерала Миллера. Приобретите фотографию. Расходы четыреста долларов получите у резидента по счетам особо. Второе: установите связь англичанина Бойса с эмигрантским разведотделом Выборга. Знаем, офицера кличка «Перман» — кто он. Уничтожьте и сведения шифром ЦИ-КАР, имя автора безошибочно. Начоперотдела».
Уничтожил, как и предписывалось. Имена запомнил и с нелегкой душой отправился спать.
— Что вы получили? — спросила по злой воле Лифшица ставшая моей супругой.
— Поручение и сообщение, что наши вещи прибыли, — ответил я.
— Какое поручение? — спросила Залькевич с нескрываемой тревогой.
— Не сложное. Установить кое-что, и только.
— Знаю я эти поручения. Они не сложны, но за ними постоянно дежурит смерть, — произнесла Залькевич.
— Вы, мадам, очень пессимистично настроены, — тоном полного безразличия к данным заданиям сказал я, — эти поручения действительно не рискантны.
— Хорошо, но надолго ли? Скоро на вас возложат исполнения, инструкции оперативного отдела. Эти «задачи» уже решаются за счет чьей-то жизни. Нет, мы начали опасную игру. У вас не было лучшего выбора. Получить в затылок пулю или стать шпионом. Но я могла остаться там… Мне не грозил еще… подвал… Андрей Павлович, не кажется ли вам, что этот пшютоватый Марухин шпик? — произнесла Залькевич глухо.