Мычка

Мычка взглянул на подземника. Тот некоторое время молчал, покачивая головой, словно прислушиваясь к словам ученика, отзвучавшим, но не исчезнувшим совсем, затем шевельнулся. В глазах Филина отразилась глубокая грусть, он сказал чуть слышно:

- Такие вещи нельзя понять. Разум бессилен. Как можно познать водную стихию, не будучи рыбой, как узнать силу пламени, ни разу не обжегшись? Лишь рожденный в степи знает, что это за счастье, видеть золотые переливы травы, ощущать задиристую игру ветра, купаться в изливаемых светилом горячих лучах. А бесконечная чаша небосвода, пронзительно синяя в полдень, багровеющая к вечеру, и слепящая сонмом звезд ночью!

Мычка с замиранием смотрел на наставника. Он видел его и в гневе и в радости, но такой пронизывающей тоски не замечал. Словно подземник рассказывал не о диковинных краях, а делился чем-то глубоко личным, обычно скрытым от сторонних глаз за маской уверенности и спокойствия.

Внезапное понимание ослепило, смешало мысли. Наставник не стремился напугать, или поразить ученика небылицами, не пытался внушить трепет и страх впечатлительному юнцу, он просто рассказывал то, что чувствовал, выплескивая в словах накопившуюся на душе горечь и боль. Мычка задохнулся от нахлынувших чувств, настолько остро вдруг ощутил бесконечную скорбь учителя, вскричал:

- Почему же ты до сих пор здесь? К чему дом, шкуры, уединенная жизнь, если это лишь путы на ногах и руках, не позволяющие вернуться? Как можно жить, зная, что где-то тебя ждет счастье, и все что нужно - всего лишь... вернуться?

Филин повернул голову. Блики догорающих в очаге поленьев превратили лицо наставника в причудливую маску, не то растекшуюся в подобие жуткой улыбке, не то кривящуюся в вымученном оскале. До Мычки донеслось чуть слышное:

- Решившись уйти, не стоит возвращаться, даже если позади тебя ожидают все блага мира. Если же там не осталось ничего, кроме остывшего пепла, не стоит возвращаться тем более.

Огонь вспыхнул и погас. Рассыпались, затрещали угольки. Донесся усталый полу-вздох полу-стон. Скрип топчана потонул в шуршанье шкур, и все стихло.

ГЛАВА 2

Повеяло теплом. Высоко в небе, плохо различимые за раскидистыми кронами сосен, потянулись косяки птиц. С каждым днем солнце задерживалось на небосклоне все дольше. По утрам сияющий краешек светила возносился над верхушками деревьев все раньше, а вечерами опускался в глубь леса немного позже обычного.

Мир наполнился жизнью. Засуетились птицы, в предчувствии теплых дней, запищали веселее, громче. Оживилась мелкая лесная живность. Рыжими мохнатыми комками по веткам скачут белки, распушив хвосты, надолго замирают, греясь в набирающих силу теплых лучах. В поисках коры деловито бродят зайцы, еще белые, но на боках уже проступили первые серые шерстинки - предвестники лета. Глубоко в берлогах, скрытые от глаз, зашевелились беры. Время хозяев леса еще не пришло, но уже подходит к концу накопленный с осени жир, а ноздри подергиваются, ощущая пробивающуюся под снежное одеяло весеннюю свежесть.

Укрытые пологом ветвей, сугробы еще свежи, блистают холодной белизной искорки-снежинки, величаво возвышаются венчающие кусты тяжелые снежные шапки. Но весна неумолима. Там, где ветви недостаточно плотно переплетены, где в оставшиеся пятна просвета устремляются лучи солнца, сугробы исходят проплешинами, проседают, не в силах сопротивляться всесокрушающей мощи светила.

Уже журчат скрытые от глаз ручьи, исподволь подтачивая питающую снежную плоть. Деревья оживают, загустевший в морозы сок разжижается, бежит по ветвям, питая зародыши веточек и листвы, а под корой, упрятанные глубоко в древесину, пробуждаются толстые личинки, шуршат, старательно выгрызая все новые и новые ходы, чтобы к моменту, когда придет время превращения, вдосталь набраться сил.

Филин как будто и не заметил изменений, все также кутался в шкуры, и, всякий раз, выходя наружу, кривился, будто делал нечто неприятное, или неимоверно мерз. Мычка смотрел на наставника со смешанным чувством удивления и жалости. Весна - чудесное время. Душа ликует, исполненная сладости волнующих чувств. И не усидеть, даже если по горло дел, а снаружи непролазная грязь из набрякшей от влаги земли и остатков снега.

Мычка днями пропадал в лесу, забыв о тренировках. В очередной раз вернувшись под вечер, натыкаясь на укоряющий взгляд наставника, он спохватывался, клятвенно обещал себе взяться за меч с самого утра. Однако, наступало утро, Мычка исчезал из дома, а оружие оставалось на прежнем месте, лишнее в царящем снаружи празднике жизни.

Прислушиваясь к затихающим вдали шагам, Филин лишь качал головой. Там, где он жил когда-то, времена года менялись не столь ярко, можно даже сказать - почти незаметно. Однако, был молод и он, и странное головокружение и волнение крови переживал не раз. Потому подземник не препятствовал ученику, лишь время от времени, выходя за охапкой-другой веток взамен сгоревшим, пристально вглядывался в сугробы. И всякий раз его губы кривились, а в глазах отражалась печаль, будто вместе с исполненной жизни и радости весной приближалось нечто гнетущее, но неизбежное.

И вот день настал. Поднявшись с утра, Филин вышел из дома, долго стоял на пороге, всматриваясь в разбросанные тут и там остатки сугробов. Его лицо потемнело, а под глазами залегла сеть морщин. Подземник закрыл глаза, долго стоял, словно принимая нелегкое решение, затем тяжело вздохнул. Веки медленно поднялись, лицо разгладилось, он повернулся, решительно шагнул обратно.

Мычка с удивлением взглянул на наставника. Что-то в лице подземника неуловимо изменилось. Он пристально всматривался в знакомые до боли черты, не в силах понять, отчего вдруг защемило сердце, а в груди возникло и разрастается предчувствие невосполнимой потери.

Сглотнув, Мычка произнес с тревогой:

- Что-то случилось?

Филин взглянул на ученика, сказал со значением:

- Я вижу, ты собираешься на прогулку. Подожди, нам нужно поговорить.

Непривычная торжественность, с какой наставник произнес слова, удивили. Однако, заплечный мешок уже оттягивает руки, а в груди зудит ставшее уже привычным стремление оказаться один на один с лесом. Мычка нетерпеливо передернул плечами, сделал шажок к двери, с трудом сдерживаясь, чтобы не выскользнуть из дома, оставив нудные наставления на потом. Но что-то в интонациях подземника удержало. Мычка вздохнул, вернувшись, уселся на топчан, застыл в ожидании.

Филин кивнул, словно и не ожидал другого, шагнул к постели, рывком приподнял крышку. Мычка невольно вытянул шею, пытаясь заглянуть через плечо наставнику. Тот никогда не открывал сундук в присутствии ученика. Мычка же никогда не пытался заглянуть внутрь, хотя сундук не запирался, а хозяина часто не бывало. И хотя неоднократно возникал соблазн посмотреть хотя бы глазком, Мычка отметал даже возможность воспользоваться доверием отшельника. К тому же... что интересного может хранить затерянный в лесу охотник: потрепанные шкуры, старый засапожный нож?

Филин продолжал рыться в ящике и мысли отвлеклись, потекли в прежнее русло. Перед глазами замелькали деревья, зеленые островки едва проклюнувшейся травы, ноздри наполнились свежестью влажных испарений. Мышцы ног начали невольно подрагивать, будто уже несут хозяина через многочисленные ручьи и сучья, пальцы рук сжались на невидимом, но ощутимом древке лука. Вот белым пятном в кустах замерцал заяц. Рука дрогнула, потянулась к стреле.

- Ну вот и все.

Голос отшельника ворвался в мир грез, разметал, разрушил иллюзию. Мычка встрепенулся, подпрыгнул, готовый куда-то бежать и что-то делать, но, наткнувшись на пристальный взгляд учителя, снова сел, со вздохом повернул голову и замер. На столе, что вот только был пуст, громоздится куча вещей, совсем небольшая, но, стоило лишь увидеть, и взгляд не оторвать.