Снохождение

Тело Хайдарра совершенно растаяло от вкрадчивых и очень нежных ладоней Миланэ.

— Львицы говорят, — рассёк тишину её тихий голос, — если не упомнишь, как было, так значит лев — хороший любовник.

— Да ладно, — сказал он глухо, но таким самодовольным тоном, что Миланэ невольно улыбнулась. — Проклятье, как ты это делаешь?

Она волною провела ладонь от его затылка до основания хвоста, а потом легонько пристукнула ладонями по плечам. Всё. Ей не жаль ещё, но пора уж.

Хайдарр, чуть пожелав, сонно поднял голову и посмотрел на светлое утреннее окно. Внутри него словно разжался тугой стальной стержень воли, и он весьма быстро поднялся, и как-то хищно отдёрнул занавеску и выглянул наружу, пригнувшись, словно спал не в постоялом дворе посреди Империи, а очнулся от краткого сна в осаждённой злейшими врагами цитадели.

Миланэ начала аккуратно и неспешно укладывать вещи в скатку. Она успела уложить сущие пустяки и лишь повернулась к шкафу, чтобы глянуть, не забылось ли что, как он уж был полностью одет и даже подпоясан, только меч продолжал сиротливо валяться у другой кровати, которая в эту ночь никому не понадобилась, кроме покоящихся на ней вещей.

— Так, Хайдарр, пора уходить, — вежливо, но настойчиво молвила Ваалу-Миланэ-Белсарра.

— Тогда пошли.

— Нет, — ребро её левой ладони рассекло воздух перед ним, — ты сначала выйди и подходи к дилижансу.

— Стесняешься со мной выходить?

Почувствовала настоящую обиду.

— Нет, не стесняюсь, — как можно убедительней молвила. — Но так требуют приличия. Лучше выйди первым, — и отвернулась к окну, приложив тонкие пальцы к щеке.

Взял меч и начал выходить.

— Вообще, никогда так не думай, и будешь иметь успех у львиц. Ты можешь.

— Как не думать?

— Вроде этого самого: «…стесняешься со мной выходить». Ты должен быть уверен в себе по самые уши, даже если она — дочь Императора, — Миланэ обернулась к нему на миг, а потом вернулась к созерцанию вида за окном. — Даже мысли не допускай, что она может стесняться с тобой куда-то пойти.

— Я — реалист, — бряцнул оружием, подцепив ножны к поясу.

— Дурак ты. Зачем нам реалисты? Нам нужны самцы, — вдруг подошла и игриво толкнула его бедром.

Он начал льнуть к ней в поиске нежности, но Миланэ скрестила руки перед собою, ладонями вверх к нему, отвернулась: не слишком сильно, чтобы не причинить обиды, но и не слишком слабо, чтобы не воспринял как игру.

— Хайдарр… всё… Всё. У нас было наше время.

В коридоре кто-то начал противно трезвонить в колокольчик.

— Я тебе потом всё скажу, — сказал он охрипшим голосом.

— Говори сейчас, — кивнула, мол, говори что хочешь.

Посмотрел в сторону, челюсти сжались в решении и раздумье.

— Нет, я должен обдумать. Я не могу сказать абы что и не умею говорить так, как ты, сходу… До Сармана ещё есть время. Позже.

Он тут же вышел, прихлопнув дверью, и Миланэ осталась в одиночестве.

Некоторое, кратенькое время она занималась тем, что проверяла и перепроверяла, всё ли взяла, ничего ли не забыла. Была с нею эта привычка, больше схожая на манию: всё ли при себе, ничего ли не утеряно. Вынула кошель из сумки, зачем-то подержала его на весу, попробовала тяжесть. Поставила на стол, села, облокотившись о него, сложила ладони вместе и спрятала в них лицо. Миланэ чувствовала, как дыхание струится сквозь пальцы; концентрация на дыхании — одно из упражнений, оно полезно во множестве самых разных случаев.

На улице кто-то бряцал ведром, смеялся, лилась какая-то жидкость.

Открыла глаза, посмотрела на стол свежим взглядом. Грязную чернильницу, дощечку для написания и перья она сколь возможно аккуратно сложила у краешка стола; это было жалким извинением — скатерть и пол оказались замараны хуже некуда. Ах, вот что — бумагу с цитатой-то забыла. Сложив вдвое, небрежно сунула в сумку.

В дверь осторожно постучали.

— Входите, прошу.

— Сиятельная видящая Ваала, экипаж скоро будет отъезжать, — это горничная.

— Уже иду. Благодарность львице.

За письменные принадлежности и уборку Миланэ отдала пятьдесят империалов, хотя сонная хастисса ни за что не хотела их брать.

Вышла на крыльцо и даже не успела осмотреться, как подбежал извозчий, сумбурно пожелал красивого утра и впихнул её вещи в дилижанс, чтобы сиятельная не вздумала ещё тут задерживаться.

Погода — точь-в-точь, как вчера. Лишь появился первый пух тополей.

Львица-мать с дочерью избегали смотреть на Миланэ. Фуй, стыд-позор, ох уж эти Ашаи-Китрах. Нотар, который, наверное, тоже спал в комнате рядом, теперь сидел напротив Миланэ и плохо старался скрыть свой шальной-несбыточный интерес, предаваясь каким-то фантазиям. Марионеточный мастер всё так же сидел, согбенный, лишь ящика не было на коленях. Подросток в капюшоне ещё поболее зарылся в свой угол, никак не желая участвовать в жизни маленького общества. К этому обществу, кстати, подсел восьмой: толстый лев с грустной, осунувшейся мордой; Миланэ поняла по одежде (поношенный халат непонятного цвета) и виду (усталость вместе с равнодушием к окружающим), что он либо счетовод, либо очень мелкий чиновник, на котором покоится всякая нудная, пыльная работа.

Хайдарр в этот день был совсем другим, нежели вчера, и сыпал штуками, рассказывал различные (интересные и не очень) истории; без жестоких подробностей, нецензурщины, с весельем описывал какие-то сражения и всякие военные дела; в лице чиновника он нашёл хоть какого-то собеседника, так как тот тоже служил в Легате, правда, невесть когда давно, лишь по обязанности, и только полтора года; тем не менее, у них нашлась общая тема для беседы, и Миланэ пришлось без особого интереса слушать их болтовню, а потом она погрузилась в созерцание пейзажей за окном. Когда, давно уж после полудня, замелькали усадьбы Сармана и вдалеке явился в мечтательной дымке Мараманарский холм, Миланэ воспрянула настроением и оживилась. Начинается почти родная земля, вторая родина, которую она знает очень хорошо.

Верно, даже лучше, чем свою истинную родину.

Хотя…

Сейчас будет пост стражи, через который проходит почти весь въездной и выездной транспорт. Сарман — город богатый, город для отдыха, оздоровления: здесь полно зелёных аллей и лесов, минеральных источников, всяческих магазинов, лечебниц и терм, домов отдыха, и один тайный-всем-явный бордель, только очень пристойный и дорогой, вежливые стражники, чистые улицы, дома не более чем в три этажа и почти нет всяких «нежелательных особ», как здесь благочинно называют ворюг, пьянчуг, разбойников, любителей всяких подпольных игр и бойцовых сборищ, нищих и всяких прочих. Совсем рядом, в пятнадцати льенах, есть дисципларий Ашаи-Китрах, Сидна, один из крупнейших центров медицины во всей Империи и средоточие жизни жриц Ваала. Говорят, там разве что мёртвых не воскрешают, а так можно вылечиться от чего угодно, да-да.

Стража остановила дилижанс. Такой экипаж они не могут пропустить.

— Доброго всем дня, — казённо молвил стражник, просовывая любопытную голову с коротко подстриженной гривой. Резкое движение, дилижанс качнулся, и вот одной лапой он уже внутри. Хайдарр без утайки скривился: как и все настоящие воины, терпеть не мог стражу. Но тот, мгновенно оценив всех путешественников, сконцентрировался лишь на одном.

— Тааак… Попрошу выйти.

Подросток упорно делал вид, что смотрит в окно, но стражник без особых церемоний подёргал его за рукав.

— Он со мной, — внезапно заявила Ваалу-Миланэ.

Опытный страж равнодушно вздохнул:

— Зачем сиятельная дисциплара выгораживает его?

Близость дисциплария делает своё дело. Местные стражи отлично знают, кто есть кто, и прекрасно различают учениц-сталл от учениц-дисциплар, учениц-дисциплар от сестёр, сестёр от старших сестёр-сестрин, свободных Ашаи от тех, кто учился в дисципларии, и так далее.

— Настроение хорошее.

Чего врать-то.

— Пусть слышащая Ваала согласится — это не повод.

— Будет вам. Найдите милосердие, найдите в сердце огонь общности Сунгов. Он едет с нами прямо из Марны. Милый, только молчаливый.