Снохождение

Хайдарр увидел, что Миланэ, дотоле сидевшая прямо и ровно, держа на колене протянутую к нему ладонь в странном жесте просьбы-воззвания, вся отвернулась влево; Ваалу-Миланэ уже больше не сидела, закинув лапу за лапу, она убрала лапы с пола, вся присела на кровати, Хайдарр видел её теневой силуэт в ярком огне свечей.

Сложила ладони вместе, вдохнула и отвернулась в сторону, чтобы ему не было нечаянного вреда; закрыв глаза, выдохнула на них, зная, что всё получится — ладони неистово покалывало; её игнимара, чуткая к состраданию и щемящим чувствам, вспыхнула.

Он тихо наблюдал за нею, и вдруг показалось, что среди пустого, тёмного пространства есть только она, он и жёлтый свет; странно она выглядела, жрица вечного начала львицы. Потом увидел, как вспыхнул бледно-фиолетовый огонь на её ладонях; он раньше никогда не видел игнимару в такой интимной близости, и зрелище, к которому он дотоле вроде как привык, совершенно сразило, обволокло, поймало необъяснимостью и бесконечной тайной. Странность: огонь этот вовсе не добавлял света ни пространству, ни душе, а придавал больше тихой тьмы, и на миг показалось, что сейчас провалится куда-то назад-вниз; он возжелал этого провала, и стало понятно: лишь дотронься к ней, к её игнимаре, и она увлечёт в эту пропасть; ну и пусть увлечёт, кровь с ним, что ещё брать от жизни, если не чувство полёта в долгопадении вниз и назад…

Ей хотелось показать ему игнимару, но она не забывалась: понимая, что долгий огонь истощит её силы и очень захочется спать, потушила пламя сильной встряской рук лишь через три удара сердца. Снова села обратно, к нему, снова вскинула лапу за лапу, а хвост упокоила на колене, только теперь не стала держать руки при себе, а странно-игриво опёрлась о кровать. Но не могла иначе: ладони чуть жгло и покалывало, требовалось дать ладоням отдых.

— … и однажды она сделала это, и смогла доказать это на Совершеннолетии, — продолжила, как ни в чём не бывало. — Она стала дисципларой. Вот что сестра тебе показывала, — так сказала Ваалу-Миланэ-Белсарра, указав на Хайдарра пальцем вытянутой руки.

Всё, Хайдарр, ты можешь идти. Я вижу, что ты уже не питаешь к сестринству ни малейшей обиды, никакой злобы, ты всё понял, тебе всё стало понятно; твою тьму я осияла светом понимания; или же твой свет угашен тьмой покоя — понимай, как хочешь. Моё незаметное служение исполнено, я свершила всё, что должно, проследовала за канвой своего мимолётного дневного сна-снохождения, и ты…

Вдруг он поймал её руку, словно хищник добычу, преклонился у лап и хвоста. Сладкий, истомный испуг самки волной прокатился по телу Миланэ, разлился теплом внизу живота, и ей стало стыдно, что она захотела так испугаться. Он поцеловал её ладонь, а потом запястье; вдруг Миланэ подумала, что пока ещё не надо забирать руку, несмотря на покалывание, не надо, нет-нет, он может решиться и выш…

Хайдарр оставил руку, сел обратно, словно ничего не произошло, развалясь, будто такой вольной позой хотел скрыть робость собственного порыва.

Последовал запоздалый и слабый протест:

— Ой, да погоди… Нельзя, после игнимары, ай… — капризно потрясла ладонью Миланэ.

Это не лукавство, это — правда. Нельзя. Сильно закололо всю ладонь и руку. Любое чужое касание так действует после возжжения огня Ваала.

Ещё потрясла рукой, чтобы ушло противное ощущение.

А Хайдарр улыбался, и наконец-то эти глаза просияли радостью:

— Как у вас всё непросто… Я теперь понимаю, — начал сбивчиво. — Послушай, такая штука… прости. Я не знаю, как тебя зовут.

— Шутишь, — вспыхнули молнии в глазах Миланэ, чуть прижались уши. — Нет, ты не шутишь? Я не представилась?

— Нет, увы, не имел чести.

— Какой ужас, — она в действительном ужасе схватилась за переносицу, а потом прикрыла рот ладошкой. — Мой Ваал, предки мои. Ваалу-Миланэ-Белсарра. Ваалу-Миланэ. Эм… Миланэ.

— Очень приятно.

— Не могу поверить, — качала головой с закрытыми глазами, с тем самым видом, когда хватаются за лоб, зажмуриваются и подсчитывают всякие убытки.

— Да ерунда. Ну что ж, за знакомство, — засмеялся он и взял бутыль.

— Нет, мне, пожалуй…

— Да-да-да. Да. Вот.

— Хайдарр, не настаивай, — Миланэ постаралась прозвучать грозно и строго. Но получилось грозненько и строгонько.

— За добрых Сунгов.

Поднял свою кружку, вторую протянул ей.

— Проклятье, никак не могу привыкнуть.

— К чему?

— Обращаться к тебе на «ты», Ваалу-Миланэ.

— Я согласилась, значит, можно. И можно просто «Миланэ». Любая Ашаи-Китрах — это такая же Сунга, как и все.

— Не скажи. Не скажи, — покачал он головой. — Два имени… Ты из Андарии?

— Да.

— У нас был такой боец, Астар-Хомлиани, так всего его звали просто — Хом… Я, насколько помню, первое имя выбирает отец, а второе — мать.

— Это для львёнков. Для львён первое имя выбирает мать, второе — отец.

— Значит, «Миланэ» выбрала тебе мама?

— Верно.

— Мама хорошо угадала с именем. Ты очень мила, Миланэ.

Комплимент был простодушным и нескладным, но ей понравилась эта искренность.

— Спасибо.

Она снова взяла дощечку и перо, а чернильницу придвинула поближе к краешку стола; в комнате не холодно, но и не очень-то тепло — время уже близилось к полночи, а потому есть выбор: мёрзнуть дальше либо возложить лапы на кровать и разлечься. Чуть подумав, Миланэ выбрала второе. Сколько можно сидеть-то? Формальности и приличия соблюдать стоит, конечно, но он и так уже сидит у неё много дольше, чем полагается, так что ханжиться поздно да незачем.

Ну не идёт он прочь, что поделать. Что же мне, мёрзнуть что ли? И чего ради?

Хайдарр усердно делал вид, что его очень интересует поверхность стола. Тем временем Миланэ без спешки себе улеглась, стянула себе ночнушку пониже, уткнула её складку меж бёдер и взяла дощечку с бумагой. Продолжила: «Но что тебе до того, верна она или нет?».

— Строго у вас там, в дисциплариях? — внезапно спросил он, всё ещё не глядя на неё.

— Когда как, — шевельнула Миланэ хвостом. — В зависимости, что ты видишь в слове «строго».

— Имел в виду, трудно ли, это всё… Как оно — быть Ашаи?

— А вот спрошу: как оно — быть воином?

Вдруг Миланэ поняла, что не может не сотворить какой-то игривости; что она просто просится наружу, вырывается. И, вопросив, дотронулась к его плечу нему коготками лапы. Хайдарр тут же посмотрел на неё, Миланэ сразу-снова испугалась и чуть пожалела об этом.

— Иногда кажется, что ты проклят. А иногда кажется, что живёшь совсем не зря.

— Так и у нас. Всё то же.

— Выходит, судьбы у нас разные, но чувства одни. Странно, что львы не могут быть, ха-ха-х, братьями-Ашаи, — Хайдарр начал перебирать в руках все предметы, что мог найти на столике, по одному; и, чуть потрогав, отбрасывал их с презрением к вещам мира.

— Откуда у вас, глупышей наших, взять понимание? — молвила Миланэ со странной, серьёзной улыбкой.

— Как откуда? — резко, с вызовом возразил лев. — Ты глянь: все учёные — почти сплошь львы. Как что придумать, что смастерить — так это к нам, самцам.

— О да, аргумент, — так же улыбалась Миланэ.

— А что? Разбавили бы немного вашу империю самок. Глядишь, и вам было бы… — улыбнулся он и вдруг по-хозяйски придвинул стул поближе к ней, — …веселее.

— Нам и так не скучно. За наше сестринство?

— За ваше сестринство, — мгновенно согласился Хайдарр.

Залпом осушил кружку. А вот Миланэ не будет повторять его трюка, ни в коем случае.

— Миланэ, ты за своих сестёр — и не до дна? — подняв голову, старался он подглядеть в её кружку.

— Хайдарр, скажу вот что: я — всё, — она укрыла от него кружку, ведь там было ещё больше половины.

— Нечестно, — погрозился он, постучав когтем по столу. — Когда ты будешь сдавать меня в надзираловку, то я обязательно упомяну об этом. Глядишь, и помилуют. «Она не хотела пить до дна за своё сестринство!», — вот так я запою.

— Даже так. Хм. Тогда не дам тебе никаких шансов.