Снохождение

Хайдарр хмыкнул.

— Да не убедила. Всё равно несправедливо.

— Что именно?

— То, что Мессали так себя вела.

— Я не собиралась отрицать, что это может показаться несправедливым. Тем не менее, давай вместе согласимся: твой командир — взрослый лев; и Мессали — тоже; и его супруга, и все-все-все. Мы вольны выбирать то, что хотим. Разве мы не можем взять ответственность за то, что вершим? — с горячим убеждением молвила Ваалу-Миланэ.

— Ладно, хвост с ним. Пусть, — махнул лапой. — Почему Мессали ни разу… скажем… я ни разу не видел, чтобы она заботилась в лазарете? И никогда не слышал, чтобы она там была? Не видел, чтобы зажигала где-то огонь. Или кому-то сказала доброе слово.

— Кто знает, в чём заключалось её служение. Могло быть так, что эта Ашаи попросту не успевала.

— Ну, разве что иное я мог услышать? За верных Сунгов.

Последние слова были полны острейшего сарказма, а сам он беззвучно смеялся. Миланэ, тем не менее, выпила до дна.

— Плевать на Мессали, — продолжил он. — Но почему Вестающая была столь… пошлой, наверное, да? Она ведь не какая-то патрицианка, у которой кроме денег, мужа и происхождения — ничего нет. Зачем паланкин, зачем вся эта дурная мишура? Охрана. Суета… У неё же должно быть нечто такое… Не знаю. Неимоверное, удивительное. Ей должно быть плевать, — и он наглядно изобразил, как именно ей должно быть всё равно, — на этот светский балаган, на богатство, роскошь.

«Что ему сказать в защиту?», — думала Миланэ.

— Вестающие нуждаются в защите, Хайдарр. Я хорошо это знаю, — вдруг вспомнила о погибшей ученице Вестающих. Ученица. Книга. Кровь. «Снохождение».

Зашумел шальной ночной ветер за окном. Сильно подавшись на стуле к окну и отвернув занавеску, Хайдарр бесцельно выглянул туда. Потом снова взглянул на дочь Андарии и воспринял её молчание за вежливое недоумение.

— Ты не понимаешь, о чём я, — с безнадёгой махнул он лапой. — Ладно, пойду.

Заметно, ой как заметно, что уходить не хочет — даже не шевельнулся.

— Не уходи, — чуть погодя, молвила Миланэ, взмахнув хвостом. — Мы ещё не закончили.

— Этого тебе хватит, чтобы упечь меня куда подальше, — сказал он, показывая на писчую дощечку, которую Миланэ отставила подальше на кровать.

— Попытаюсь объяснить. Даже я, дисциплара, даже сёстры вполне не знают, чем живут Вестающие. Ясно одно: к миру они относятся с равнодушием, с холодом, они — отрешённы. Потому они могут совершать странные поступки, вестись странно, и вообще воплощать многие странности, даже пороки. Но пойми: такова их судьба; это вовсе непросто — почти каждую ночь уходить в сон и там встречаться с другими Вестающими. А Ваалу-Мессали — так попробуй пойми, что там было. Может и так. Может, она была совершенно плоха, даже омерзительна. Такое бывает. Я не могу отрицать. И прошу у тебя прощения от имени всех Ашаи, если кто из нас причинил тебе зло.

Он протёр глаза.

— Не извиняйся. Как-то я далеко зашёл. Я — Сунг, я верю в вашу искру, вы всегда мне нравились. Потому иногда жду слишком многого от вас… сам не знаю, чего жду. Знаешь, моя родная сестра — тоже Ашаи, она в Айнансгарде.

— Ты тоскуешь за нею? — тут же ухватилась Миланэ за важное в разговоре.

Как всякая Ашаи, Миланэ хорошо чувствовала важные повороты в любом разговоре; многие слова — лишь прелюдия, мишура, игра, прежде чем будет сказано главное.

— Очень. Она — всё, что у меня есть.

— С этого и надо было начать.

Взяла по-быстрому перо.

«…тогда и увидишь свою истину, сверкающую в лунном свете».

Отставила.

— Давно вы не виделись?

— Два года. Ей двадцать сейчас. Или двадцать один.

— Едешь к ней?

— Да. Сначала к ней, потом домой, в Йонурру.

Он скрестил руки, хвост его задёргался.

— Сестринство забрало сестру, когда мне исполнилось восемнадцать, а ей — одиннадцать. В девятнадцать я стал воином, и с того времени видел её очень мало, можно по когтям пересчитать. Последний раз, когда приехал, мне показалось… что мы такие разные. Она стала иной. Не могу сказать — плохой. Просто иной…

— У неё теперь своя жизнь, — стараясь дать понимание, мягко молвила Миланэ.

— Я люблю её. Она — вся кровь, что у меня осталась. Но боюсь, что теперь я ей уже не нужен. Я писал много раз, она — очень редко; всё оказывалась очень занятой, это чувствовалось, у неё было полно каких-то дел, и её утомляло, что с братом надо посидеть, поболтать. Виви была мила со мной в последний раз, но я чувствовал — она отбывает задачу, роль, держит себя, управляет собой, и эти жесты, вот постоянно: сидит так, а потом вот так, а потом рукой так, вот как ты, — кивнул он Миланэ, — и всё просчитано до мелочи, а зачем, спрашивается? Ведь только надо, чтобы она меня обняла…

Вздохнул, посмотрел наверх, на потолок. Стало очень тихо, можно вслушаться в каждый шорох.

— Пусть всё это будет не зря. Пусть она станет хорошей Ашаи.

Миланэ внимательно выслушала его, совершенно неотрывно глядя ему в глаза.

— У тебя был только один день?

— Да. Так получилось.

— Два года назад?

— Да.

— Вы встречались в стаамсе дисциплария?

— Стаамсе? Хм… Это то главное, красивое здание? Высооокое такое…

— Верно, оно.

— Да, в нём. Вот там сидели.

— Хайдарр, послушай меня, — дотронулась к его плечу, одновременно приложив ладонь к груди. — Посмотри на меня.

Со сложновыразимым мучением-вопрошением он посмотрел на неё, молодую, одновременно с недоверием, но — и с верой.

— Ученица после Совершеннолетия всегда занята, особенно первый год. Хайдарр, то, что она пригласила тебя вовнутрь, говорит о многом, и я объясню тебе, что случилось и почему. Ты ведь знаешь, с древнего: «Ашаи-Китрах» — «сёстры понимания»? Не знаешь? — она ухватила кончик хвоста, не его, а свой. — Мы всегда стараемся понять, что и почему происходит. Сестра не могла принять тебя в своей комнате или доме в дисципларии — это запрещено, туда даже мать родная войти не может. Она не ушла с тобой куда-нибудь из дисциплария потому, что — я полностью уверена — не могла этого сделать. У нас бывают свободные деньки, но бывает такое, что ты обязана, обязана, обязана делать то, что говорят наставницы, и не только они. И у неё был такой день. Она не ушла с тобой в прекрасные сады Айнансгарда или любое иное тихое место, которых полно в любом дисципларии, твоя сестра ушла с тобой в стаамс, чтобы сразу показать: вот, погляди, теперь это часть меня, часть моей жизни. Она присела с тобой недалеко от входа, а ты рассматривался вокруг, глазел на витражи, и также смотрел на неё, она пыталась показать собой: гляди, брат, чему я научилась, среди чего живу, чем я живу, чем есть и чем я стану. Сестра-Виви показывала тебе жесты, одежду, осанку, свой голос и взгляд — всю себя. Перед этим ты стоял у входа в дисципларий, и ты пришёл, конечно же, не в день посещений, поздно вечером, рано утром или вообще в неудобное время, и она спешила к входу, чтобы сообщить привратным стражам, чтобы они впустили тебя вовнутрь, да убедила, чтобы они не забирали оружия, хотя им так положено, и чтобы провести тебя вовнутрь стаамса не в день посещений, ей пришлось стамповаться у стражей, и всего этого ты не видел. Она сидела с тобою, не имея возможности полностью отдаться чувствам, поскольку это неприлично в стаамсе; верно, многое хотела сказать, столь многое, что не знала, с чего начать. И пока вы так сидели — время истекло, пришлось ей уходить.

— Но письма? Что тогда с письмами? — попытался Хайдарр сказать обычным голосом, но получилось плохо.

— А уверен ли ты, что все они доходили? И твои, и её?

Взмахнул головой, закивал, словно узрев великую правду, узнав истину, которая всегда была рядом, но он её не видел из-за слепоты.

Ваалу-Миланэ продолжила:

— Многое, очень многое она отдала, чтобы пройти сквозь страхи, будучи найси, истинные трудности и отрыв от родной земли, будучи сталлой. Ей пришлось пройти через истинный ужас Совершеннолетия; очень многое отдала, чтобы многому научиться, принесла в жертву многие дни и все силы своего духа…