Снохождение

Закрыв глаза, Миланэ начала тереть переносицу:

— Лучше не идти, чем позориться!

— Пойдешь так, как есть. В свире и…

— …жёстких дорожных кнемидах? На ужин к сенатору? Я лучше заколюсь.

Миланэ возненавидела себя. Нет, ведь не забыла пласис; она намеренно его не взяла, полагая, что в Марне ждёт лишь библиотека.

Тут в дверь постучались, и Хильзе пошла открывать. Оказалось, к ней зашёл знакомый ростовщик, чтобы застамповать копию какого-то документа. Хильзе не могла отказать в услуге, и они ушли в столовую.

А Миланэ удалилась в свою комнату, прихватив письмо, зажгла свечи, ибо в мире уж было тёмным-темно; снова и снова перечитывала его, стараясь уловить цель этого приглашения. «Итак. Он не написал моё имя рода. Почему? Потому что не знает. В таких случаях его нужно указывать. Наверное, поэтому такое напыщенное обращение вначале — чтобы сгладить неудобство. Хорошо, допустим, пошли дальше. Почему он его не знает? Потому, что узнал обо мне совсем недавно и скорее всего, от Синги. Да, точно, от Синги. Сенатор узнал обо мне после сожжения, не раньше, и справок навести не успел».

Зачем она, скромная ученица Сидны, понадобилась сенатору Империи?

Синга? Его проделка?

Возможно.

Тогда отчего такие сложности? При желании можно сделать всё чище и проще. И уж вряд ли бы стал впутывать в это отца, который, тем более, явно питал презрение к родному брату.

Так, что ещё?

«Благодарность. Может, Тансарр действительно узнал, что я не взяла денег, и не хочет, чтобы его род оставался в долгу? Хотя, с другой стороны, у него и брата были даже разные имена рода».

Так, ещё версия: атлас красоты, нескромные предложения и всё такое. Миланэ ни разу не позировала художникам атласов красоты, хотя многие подруги-дисциплары делают это вполне охотно. Как знать, вдруг он каким-то немыслимым образом обнаружил, что Миланэ в атласе нет, и непременно хочет её запечатлеть для коллекции. Такое тоже может быть, тем более, что Синга мог описать её внешность. Сенаторы, патриции — они ведь ценители атласов красоты и тому подобных вещей.

— Да что тут думать, — в который раз отбросила письмо. — Не в чем идти!

Поутру, весьма рано, они ушли в город; Хильзе облачилась в светлый пласис, словно на праздник.

— Хильзе… нет… я не пойду, — заупрямилась Миланэ прямо у порога.

Они стояли возле большого двухэтажного дома-кондоминиума; район был незнакомым Миланэ, но явно небедным. Это ещё больше убивало её, так как предстояла унизительная просьба — одолжить пласис у знакомой Хильзе, которая, по словам подруги, «почти такая же ростом и фигурой».

Невозможная просьба.

— Выбора нет, — упорная Хильзе не сдавалась.

Казалось, ей больше нужен этот ужин, чем самой Миланэ.

— Если нет возможности пойти, так я не пойду. Будут другие возможности.

— Другой такой не будет. Пожалеешь на всю жизнь. Мне бы так! — блеснули глаза Хильзе. — Надо потерпеть и попробовать.

Миланэ испугалась внутри: а вдруг пожалеет? Ну вдруг действительно пожалеет? Самое худшее, что может быть с нами — жалеть об упущенных возможностях. Хотя, с другой стороны, о чем жалеть? Что не побывала на ужине у сенатора? Чушь шакалья. Но настойчиво билось внутреннее «Надо!», да и Хильзе подгоняла.

— Пошли, — потащила за руку.

Поднялись на второй этаж.

Безусловно, всё прошло закономерно плохо и унизительно.

— Что? — навострила уши, вскинула брови, осанилась Ваалу-Шентали-Майна, справедливая и честная сестра-Ашаи, истинной веры последовательница, бывшая воспитанница самого верного из трёх дисциплариев — Криммау-Аммау.

Хильзе объяснила ещё раз, теперь уже вкратце:

— Майна, нам очень нужен пласис.

Та помолчала, и это молчание не предвещало ничего доброго.

— Я знаю, наша просьба кажется странной, — решилась заговорить Миланэ, стараясь хранить достоинство во всём: в жестах, тоне, выражении. — Самые крайние обстоятельства вынудили меня пойти на этот шаг.

Выказывая злостность, Шентали-Майна швырнула веер на стол.

— Да, согласна. Просьба действительно звучит, по меньшей мере, странновато. Прости, Хильзе, но это совершенно против правил и здравого смысла. Я знаю, знаю, что ты мне не раз оказывала добрые услуги, и это ценю. Но то, что вы просите… что просит дисциплара Миланэ… Абсурд, — непередаваемо тонкой, мягкой, и тем более разящей манерой произнесла она последнее слово.

Повисла неловкая заминка.

— Могу сделать одно, — встала Майна, поднялись с кресел и дочери Сидны, — в знак нашей хорошей дружбы, Хильзе: я просто забуду об этом разговоре. Его про-сто не бы-ло, я ничего не слышала.

Хильзе чуть подумала.

— Хорошо, сделай это для меня. Забудь о нём, — улыбнулась Хильзе.

— Если желаете, то пройдёмте, утолим жажду хересом.

— С радостью, — внезапно согласилась Хильзе.

И они попили хересу.

Спешно поблагодарили, сошли вниз, на улицу, прошли шагов сто.

— Сволочь, — зло и спокойно сказала сестра-Ашаи.

— О небо, Хильзе, перестань. Тебя не красят скверные слова.

«Зачем же она делает всё это ради меня? Чем я обязана?».

— «Хильзе, я тебе благодарна навеки, обращайся по любому поводу. Спасибо, спасибо! Ля-ля-ля», — мастерски кривлялась Хильзе, точно подражая манере Ваалу-Шентали-Майны. — Вот, пожалуйста — обратилась. Я припомню это.

— Не стоит расстраиваться, сестра моя, прошу. Майну можно понять.

— Она жалеет кусок тряпки тебе, сестре-Ашаи. И мне, выходит, тоже.

— Пласис — не кусок тряпки.

Хильзе остановилась и посмотрела ей в глаза.

— Ты ещё ничего не понимаешь, Миланэ. Ничего. Но ты поймёшь.

Дочь Андарии не совсем поняла, почему именно она ничего не понимает, но пока пыталась, то Хильзе перескочила:

— Ладно, пройдёмся по лавкам.

— А смысл? — грустно спросила Миланэ, смирившись с судьбой.

Ну раз так, значит так. Значит, не очень надо-то. Меня пригласили, а я не могу. Бывает?

Бывает. Неудобно, но жизнь полна неприятностями.

А далее они ходили по Марне посреди тёплого, тусклого дня; на улицах было полно львов и львиц всех сословий и возрастов, все спешили переделать дела — Праздник Героев взял свою дань, многие выпали из колеса будничной жизни на несколько дней. Сначала зашли в одну одёжную лавку в Квартале Торговцев, потом в другую, и ещё в третью. Ни Хильзе, ни Миланэ не могли бы внятно ответить, чего они туда захаживали: одежды, подобающей случаю, хотя бы светской, и близко там не было. Хильзе предложила пойти в центр города, где есть одни из лучших в Империи магазинов; хотя, конечно, лучшие одежные магазины — в Андарии, о чём Миланэ не преминула напомнить.

— Ах, право, — засмеялась Хильзе, — в Андарии, может, и самые лучшие, но здесь — самые дорогие.

Если в предыдущих лавках делать было нечего, ибо там ничего достойного не сыскалось, то здесь, в центре, сами Хильзе и Миланэ не слишком подходили магазинам, ведь с деньгами у Миланэ не сладилось. Торговцы с радостью подскакивали к сёстрам-Ашаи, зная их любовь к нарядам и щедрость на них, зная сибаритские нравы многих здешних сестёр, они расспрашивали, показывая и то да это, а Хильзе с умным видом кивала головой, задавала всякие бессмысленные вопросы, Миланэ вовсе молчала, лишь изучая крой, ткани, где морщась, где-то признавая вкус неизвестной мастерицы; да, здесь неплохие наряды, и уже готовые, и подходящие для неё, хоть лучшее, конечно, шьётся на заказ; но Миланэ боялась смотреть на ценники, приколотые в самых незаметных местах, и заметив краем глаза цифру в пять сотен, она оставила в покое удивительно яркую юбку бирюзового цвета из органзы, а ведь органзу трудно раскрасить в любой яркий цвет, и сказала Хильзе:

— Пошли, сестра, походим ещё.

И они ушли из третьего магазинчика в центре Марны.

— Идём домой, Хильзи. Полно нам. Не знаю, как отблагодарить тебя за уделённое внимание.

— Да пустое. Толку с этого. Ну что… пойдёшь так, как есть? — неуверенно спросила Хильзе.