Снохождение

По приезду в Хамалар они расселились в разных комнатах, даже не рядом; это выглядело бы очень странно для молодой пары, но вполне объяснимо для льва и Ашаи-Китрах. Но вот они вернулись из терм в гостиный двор, Синга задержался в её покоях на мгновение, потом ещё на минутку, и Миланэ не могла отправить его прочь — это выглядело бы грубо и нелепо. Более того, она опасалась это делать: можно испортить всё дело. Нельзя говорить самцу «да», «да», медленно потакать, а потом резко преградить путь. Это вызовет не только обиду и недоумение, но и — вполне может быть — великое раздражение; тогда Миланэ может утратить влияние на него. Тогда все усилия могут полететь в пропасть…

Медленно они переместились в спальню, медленно умостились на большой и низкой кровати, обычной для найсагрийцев. Он лежал на животе в живописном халате, высоко подняв хвост и лапы; она, опершись об изголовье кровати, вытянула одну лапу, а вторую согнула в колене, хвост распустила по ткани, держала в одной руке кубок, в котором плескалось игристое вино, к которому она почти не притрагивалась, ладонь второй уткнула между лап.

— Для начала отцу стоит отдать тебе каменоломни в Сваахсе, земли вокруг Ходниана. Там прекрасные земли.

— Надо браться всерьёз. Мне надо прощаться со своим прошлым, — говорил Синга, больше сам с собой, чем с нею. — До этого я жил так-сяк, не ожидая от жизни ничего. Буду перенимать все его дела, какие смогу. Перестану писать, вообще всё это надо бросить, надо с этим кончать.

— Не переставай писать, ты с ума сошёл! — удивилась Миланэ. — У тебя получается! Имеешь дар.

— Может и так, но мне нечего делать с этим даром в суровой жизни, — он запустил себе ладони в гриву. — Если браться, так за что-то одно. Я готов измениться, Миланэ. Я готов на всё, — он подполз ближе и с трепетом дотронулся к когтям её лапы.

— Это хорошо, — отвернулась она.

— Знаешь, я влюбился в тебя с самого первого взгляда.

Миланэ вздрогнула.

— Синга… Не надо. Ты не понимаешь.

— Простой львице можно сказать: «Выходи за меня замуж». С Ашаи-Китрах это невозможно. Но я всё равно имею право спросить: ты будешь со мною?

— Что могу тебе сказать…

— Не надо ничего говорить. Я вижу, сколь всё сложно. Но знаю, что у Ашаи всегда так. Мне мама говорила.

— Откуда ей известно? — с плохо скрытой иронией спросила Миланэ.

Но Синга вдруг искренне-наивно признался:

— Она была ею. Ты не удивлена?

Миланэ попыталась притвориться, будто услыхала это впервые, но вышло не очень:

— Нет, почему… Удивлена…

— Мне так нравится твоя игра.

— Я плохая актриса. В любом театре надо мной бы посмеялись.

— Готов на всё ради тебя. Стану кем угодно, кем ты захочешь. Знаю, что у тебя есть другой. Мне безразлично, — весь он направлялся выше, к её коленке.

— Синга, оставь… Оставь.

— Я заберу тебя у него, — поднялся он ещё выше, всё сильнее подавляя её сопротивление.

— Ваал мой, Синга, что ты делаешь…

Миланэ, прижатая, посмотрела в белый потолок. Даже плохие актрисы умеют играть эту роль; каждая львица должна уметь играть эту роль!

…Миланэ, даже если бы ей пригрозили пыткой, не смогла бы вспомнить, как всё произошло.

Синга властно гладил её шею и плечи.

— Ты говорила, что тебе было хорошо.

— В самом деле? — мурлыкнула она.

Он ответил не сразу.

— Но что такое, Милани? Иногда на тебя даже больно смотреть, столь ты разбита. Знаешь, я не большой знаток душ львиц, вообще не считаю себя знатоком ни в чём, но — послушай! — вижу неладное. Не может львица после любви быть столь печальной. Тебя грызёт совесть, ты скучаешь по нему, у тебя разбито сердце? Не кори себя ни за что! Милани, милая моя, откройся наконец, — он совершил искреннюю попытку прижать её к гриве. Но Миланэ, хоть это и было очень трудно, всё же отстранилась.

Она поднялась, села на краешек кровати и тихо сказала:

— Синга, я должна тебе кое-что рассказать.

— Ждал этих слов. Поверь, неважно, что у тебя есть другой, и…

Её палец мягко дотронулся к его рту.

— Однажды в своей жизни я совершила большой проступок. Я оказалась слишком… любопытной, я увидела то, что мне не дозволено было видеть. Судьба отказалась пощадить меня, и всё это потянуло за собой большую череду событий. В итоге, после всего, мне предстал тяжёлый выбор, который передо мною поставили Вестающие. Они могут сделать… точнее, они могут не сделать того, в чём я так нуждаюсь, если не буду делать так, как они велят.

Тишина повисла для того, чтобы он мог что-то сказать; но Синга не ответил.

— Слушай же, Синга. Ты мне очень дорог, как друг, и вообще, но… Я не люблю тебя. Втай, в смысле неприязни, нет, ты для меня нечто даже большее, чем друг, в каком-то смысле я люблю тебя, как близкого по духу, ты очень приятен, как самец, но… То, что я с тобою поехала, то, что мы с тобою проводили всё это время — моё вынужденное, низкое лицедейство. Мне велели внушить, что ты должен перенять все коммерческие дела отца и непрерывно следить за всем, что происходит с тобою и твоей семьёй. Вестающие так велели, и я делаю это, потому что…

Она развела руками, будто бы сама не понимая, отчего всё делает.

— Вестающие ненавидят отца и твою семью. Точнее, они что-то хотят от вас; мне не внять, что именно, да это и неважно. Опасайся их, прогони меня. Расскажи отцу то, что услышал. Не доверяй мне, не делай ничего из того, о чём мы говорили.

— Мне всё равно, — лучезарно улыбнулся он, глядя на неё даже с каким-то подъёмом, словно всё сказанное лишь окрылило его. — Я люблю тебя.

— Ты не слышишь, Синга? Я не пришла к тебе с добром, я хотела обмануть для своих целей! — ударила она несколько раз по кровати.

— Ты самая прекрасная львица в мире, — разлёгся он, потягиваясь, играя с её хвостом.

— Разозлись же на меня, наконец! — поцарапала она кровать.

— Мне всё равно, Миланэ. Я люблю тебя. Я вцеплюсь в шанс, даже если его нет.

— О, мой Ваал… — схватилась за голову Миланэ, прижав уши.

Тонкий аромат цветов витал в комнате. За окном мягко шелестела листва кигелий. Тьма, рассеченная лишь одиноким подсвечником, призывала ко сну и покою. Постель была мягка и шелковиста. Но здесь, среди всего этого, Миланэ ощущала себя словно путешественница, страшным образом сражающаяся с химерами в ночном, скалистом, снежном северном лесу.

— Знаю, что Вестающие хотят нам прижать хвост, — небрежно-равнодушно молвил Синга, презрительно отмахнувшись. — Я знаю, что они ненавидят моего отца, а ещё больше — мать, которая даёт ему хорошие советы. Рано или поздно надо было ждать, что они вонзят клыки и в тебя, — подсел он к ней и сделал этот ужасный жест, что так не любит Миланэ — ткнул когтем прямо в центр тела, чуть выше живота.

— Они не искали меня. Я сама допустила большую оплошность…

— Какую? Расскажи! Чем именно они тебя прижали? — взял он ладони Миланэ. — Я смогу помочь, мы с отцом и матерью поможем тебе! Зачем тебе слушать каких-то Вестающих?

Она сложила ладони у рта.

— Из-за меня, Синга, пострадал мой любимый лев. Его зовут Амон. Из-за меня он очутился в заточении, и я не нашла способа вызволить его, кроме как с помощью Вестающих. Я убедила его… точнее, подтолкнула к краже одной вещи, которая была мне очень нужна. Он попался, его бросили в тюрьму. Я об этом узнала сразу после Приятия; украденная вещь находилась у меня, поэтому мне грозило изгнание из сестринства. Но Вестающие, узнав о проблеме, сами предложили помощь. Они отвели от меня все беды, но Амон остался в неволе. Вестающие пообещали, что помогут вызволить и его, если я буду послушна.

— Так, Миланэ, по порядку… — навострились уши Синги, а глаза загорелись огнём. — Значит, у тебя всё-таки есть другой?

— Да. Он в тюрьме.

— Расскажи, пожалуйста, кто он. Как вы познакомились? — размеренно спросил Синга.

— Зачем тебе это?

— Ты во многом мне доверилась сейчас, верно? Доверься и в этом. Расскажи, — размеренно, словно утверждая слова перед судом, сказал Синга.