Снохождение

Осторожные поиски действительно оказались малоуспешными: почти все ей отвечали, что ничего не знают. Одна Ашаи, старшая сестра, правда, повела ухом и ответила, что приходить на такие вечера — не в духе Вестающих; но вообще — в жизни всё возможно. Также Миланэ увидела знакомое лицо в толпе, но всё никак не могла вспомнить, где видела эту высокую львицу. Та тоже заметила Миланэ, но почему-то поспешила в другую сторону.

«Наамрая!», — осенило Миланэ. Да-да, та самая львица, что приходила наниматься в качестве домашней прислуги, и которой пришлось выслушать отказ. — «Обиделась тогда, наверное. Только что она делает на званом вечере в фансиналле?».

И когда она почти отчаялась и приготовилась вынуть мантику Карры, чтобы понять — уходить или нет — к ней подошёл статный, одетый в прислужническое платье лев:

— Яркоогненная, красивого вечера львице-Ашаи.

Вопросительный взор. Миланэ молча уставилась на него; лишь повременив, ответила:

— Доброго вечера, сир. Чем могу быть полезна?

— Меня просили передать, что встреча состоится чуть позже. Сиятельную просят немножко подождать.

«Немножко» оказалось временем после полуночи. Миланэ порядком устала, да и все уже почти разошлись, и Эманси тоже, как лев снова подошёл к ней:

— Благородную ждут на заднем дворе.

— А где это? — устало спросила она.

— Я провожу.

Миланэ последовала. Пришлось пройти через холл фансиналла, миновать два красивых коридора с прекрасными картинами на стенах и выйти в ночную прохладу холёного заднего двора, где стоял невзрачный, но добротный дормез — большой экипаж для дальних путешествий, чрезвычайно непрактичный в городе.

— Прошу сиятельную садиться, — сказал провожающий и удалился, без всяких церемоний.

Миланэ сама открыла дверцу и взошла по ступенькам. Только закрыв её, она начала осматриваться; в то же время экипаж тронулся. Напротив неё разлеглась Фрея, одетая весьма легко, даже по-домашнему: на ней был только лёгкий хитон и накидка на плечи. Вся, ну вся в золоте: подвески — золото; кольца — золото; ожерелье рядом с амулетом Ваала — золото; браслеты — золото; нахвостное кольцо — золото; венец — золото; предки, даже опоясана она тонкой золотой цепью. Жестоковластный триумф роскоши.

— У меня сегодня выходная ночь, — Фрея погладилась по загривку. — Целых три дня свободна. В иное время моё тело уже давно бы валялось в постели.

— Приветствую Фрею, — уселась Миланэ. — Превосходная была на этом вечере? Я не видела.

Она хотела закинуть лапу за лапу, но таким образом кончики нижних когтей оказались бы слишком близко к Фрее; посему Миланэ села, прижав коленки: чинно, даже церемонно; а хвост пустила вдоль дивана.

— Была. Не люблю шума, — брезгливо махнула Вестающая ладонью. — Мы с хорошими друзьями уединились в одной из комнат фансиналла…

Не желая продолжать, она взяла чашечку с подожжёнными благовониями, помешала к ней тоненькой палочкой, и поставила обратно в углубление на огромном подлокотнике.

— Люблю хорошие запахи.

— Я тоже, — вослед молвила Миланэ.

— Вот что, близкая Миланэ, — изменившимся тоном начала Фрея. — По традиции, близких к Вестающим Ашаи так и называют — «близкие». Это так, чтобы ты знала. Что хочу сказать. Для того, чтобы наша дружба стала долгой, мы должны охранять её от всякой праздной болтовни и кривотолков. «Великие дела требуют тишины» — говорил Семстарий Блистательный. То бишь мы не должны о ней распространяться где попало. Надеюсь, ты меня понимаешь, — молвила Вестающая, опустив голову вниз и чуть прижав уши.

— Да, — строго согласилась Миланэ.

— Никто не знает, что ты была у меня дома. Кроме тех, кому надо. И никто не знает, что ты сейчас едешь со мной. Кроме тех, кому надо. Для всех ты та, кто ушла на праздник в фансиналл и задержалась там далеко за полночь.

— Я понимаю.

— Надеюсь, за эти дни ты успела заметить, что все твои личные неприятности исчезли. Мне кажется, ты вполне осознаёшь, что это не просто добрая воля судьбы, а старания вполне конкретных личностей.

— Осознаю. Но ещё есть вопр…

— Я ничего не забыла, Миланэ, — взмахнула Фрея хвостом, и зазвенело золото. — Я прекрасно помню о твоих делах и надеюсь, что ты столь же ревностно будешь о помнить о делах подруг. Я знаю, что ты крайне озабочена судьбой Амона и сразу перейду к этому. Так слушай сюда. Мы сможем ему помочь, но! В первую очередь мы должны дождаться суда. Должен быть суд. Он определит ему наказание. И только после этого начнём действовать вовсю.

— Нельзя ли обойтись без суда? — кончик хвоста нервно забился, даже против сильной воли. — Фрея, нельзя ли помочь ему прямо сейчас?

Ах да, она слышала себя со стороны. Тон такой просящий, умоляющий, убивающий всякую гордость. Но Миланэ боялась задеть Фрею, загубить островок надежды.

— Миланэ, понимаю, — тон Вестающей был добр. — Но иначе нельзя, и ты сейчас поймёшь почему. До суда его дело интересует всех; если заметила, в Марне прошли определённые слухи, что случилось в библиотеке, а уж о деле самого Амона и то, что ты к нему имеешь отношение, знает не так мало голов. До суда он будет интересовать многих; после определения наказания о нём все за-бу-дут. Он исчезнет для всех.

— Но только не для меня.

— Ну конечно, конечно, — смешливо нахмурилась Фрея, будто Миланэ говорила очевидные банальности. — Только не для нас. О нём забудет Палата, Надзор, Тайная служба, Регулат закона и всякие охочие до чужой беды — для них он станет наказанным. Я устрою так, чтобы суд свершился как можно скорее; процесс затягивать нельзя, но и спешить — тоже. Можно навредить делу, а дело — весьма тонкое. Нельзя притягивать чужое внимание, а после приговора, когда он отправится отбывать наказание, у нас будут развязаны руки. И Амон освободится.

— Неужели нет иного способа… Как-то пораньше… Или к кому-то обратиться…

Тут-то Фрея пригрозила пальцем с вытянутым когтем:

— Миланэ, никто, кроме нас, тебе не поможет. Светские чинуши, политики и прочие служивые, от мала до велика — паршивые овцы, которые трясутся над личным благом и удобным местом. Никто не пойдёт на риск просто потому, что ты придёшь и попросишь; ты можешь отдать им всё, завести уйму знакомств, даже стать любовницей — это не поможет. Но мы знаем, как и где, — Фрея сделала очень неприятный и в чём-то страшный жест — ткнула себя когтем большого пальца в живот, — на них давить, поверь. В мире есть только сила, и только она правит. И Ваал сбереги тебя идти в Палату или Надзор и пытаться там что-то сделать. Если свершишь такую глупость, то мы отвернёмся от тебя, как от львицы, что делает недалёкие поступки. Это одно. Второе. Не пытайся сделать что-то своими силами, а тем более — не надо его посещать. Сейчас твоё поведение не должно вызывать подозрений, а ты должна быть бе-зу-пре-чной; любой твой интерес к Амону вызовет множество ненужных сомнений. Третье. Можно пытаться что-то сделать сейчас. Но такие попытки — не находишь ли? — всем покажутся подозрительными. Знаешь, у нас достаточно сил, чтобы вытянуть Амона прямо сейчас, безо всяких церемоний. Да, но что потом? И к нему, и к тебе, и к исполнителям будет много-много претензий; а кому это надо? Надо переждать до суда. Суд пройдёт — тогда можно действовать.

Миланэ заметила, что потирает ладони, приглаживает их; чересчур резким движением она перевела их в покой, в жест аратта-гастау — «сдержанность».

— А когда будет суд?

Фрея чуть понаблюдала за Миланэ, чуть привстала и резким, бесцеремонным движением одёрнула занавеску окна; несмотря на то, что снаружи была ночь, а внутри горела лампа, стало как-то совсем темно.

— Надеюсь, на протяжении дней десяти. Не так долго, поверь. На нём понадобится твоё присутствие, как пострадавшей.

— Пострадавшей? — навострила уши Миланэ.

— А как же? Ты ведь читала свои бумаги? Ты стала жертвой обмана. Твоя совесть абсолютно чиста. Чудно, не так ли?

Было сложно понять — это всерьёз или сарказм.

— Чудно… — эхом отозвалась Миланэ.