Снохождение

Или — всё-таки — виновата она сама?

Пожалуй.

А как же. Сказано: мы сами вершим свои судьбы. Об этом кричит любой доморощенный мудрец на каждом углу. И вот, пожалуйста.

«Да, надо признать: я всегда втайне верила, что можно завоевать благосклонность судьбы. Не иди на уступки миру, поступай своенравно! — думала я. Ищи необычное, смотри туда, куда не смотрят! — полагала я. И потому судьба обратит взор на тебя, поймёт, что ты необычна, что тебе уготовано иное. Ты должна видеть иные миры, а не толочься в этом все дни и ночи. Сколь я ошибалась».

«Амон, Амон… Зачем я искусила тебя, зачем столкнула в пропасть и заставила сделать тебя глупое, невозможное… О нет, не виню тебя. Львицы толкают львов на безумные поступки, знаю это; искушают. Знай, что я знаю свою вину…»

«Но кто возложил на меня эту вину? В чём моя вина? Кто возложил её на меня? А может, стоит покаяться?.. Пойти куда-нибудь, упасть ниц, попросить прощения, да у кого угодно: всех Сунгов, Ваала, Вестающих, сестринства или ещё там кого… Разве важно, вижу ли я за собой вину? Оказывается, важнее — видят ли её в тебе. Видят… Видят…»

— Вижу ли я Ваалу-Миланэ-Белсарру?

Дочь Андарии вздрогнула от неожиданности.

Перед нею, в трёх шагах, стояла неизвестная сестрина. На немаленький миг повисла тишина, нарушаемая лишь какими-то грубыми окриками в далеких помещениях форта и взрывным хохотом самцов; Миланэ лишилась речи, потому что сестра эта, угасающего возраста силы, несмотря на скромное одеяние, привлекала внимание тремя особенностями. Во-первых, её внешность была непривлекательной и грубой, даже поселковая львица с таким обликом вполне может получить обидное прозвище «страшненькой», и что уж тут говорить об Ашаи-Китрах. Большой подбородок, грубые скулы, общая нескладность телосложения — всё играло против неё, не выручал даже благородный золотой окрас, столь характерный для прайда Найсагри. Во-вторых, такого тяжёлого, совершенно давящего взгляда Миланэ не встречала нигде, хотя ей-то много довелось в жизни покрутиться среди самых различных Ашаи-Китрах, а уж у них взгляды бывают всякие. И, в-третьих, эмпатийное чувство кричало: это — львица великих сил и большой мощи духа.

— Да, это я, — даже кротко ответила Миланэ, и отошла на шаг от стенки, встав стройно и прямо.

Этикет Ашаи-Китрах превозмог все расстроенные чувства; он — в крови.

Всё-таки Ваалу-Миланэ-Белсарра — дочь Сунгов и львица духа Сунгов.

Не так ли?

— Ждешь ли ты, сестра, входа в это помещение?

Несмотря на очевидную разницу в положении и возрасте, старшая сестра обращалась к молодой Ашаи чрезвычайно учтиво; это возбудило в Миланэ и интерес, и симпатию: она всегда считала, что вежливость, чувство такта — великие достоинства.

— Нет. Уже была, — молвила Миланэ и направила взор долу.

— Хорошо, — ответила старшая сестра, будто здесь вообще, в этой юдоли неволи, могло быть что-то хорошее.

И зашла вовнутрь.

Но только Миланэ начала собираться с мыслями о том, что делать дальше, как старшая сестра сразу вышла вместе с хорошо знакомым ей львом. Он оправдывался:

— Сначала мы думали, что он лжёт и не будет признаваться, но теперь дело стало очевидным, и он дал проверенные и честные показания, которые сошлись, а ещё моя верхушка приказала заканчивать с этим делом, да и вредные вероборческие последствия уже устранены, о чем уже сообщил Надзор Веры, и были безвинно оболганы невинные, а ещё были выяснены новые обстоятельства, в общем, мы очень, очень сожалеем, что драгоценное время безупречной так бездумно потрачено… и она пришла зря. Очень жаль.

Оказалось, что этот служивый молчун в случае нужды может тараторить не хуже андарианской торговки на рынке. Старшая сестра слушала его с тем выражением, с которым выслушивают лепет маленького львёнка, что только начал говорить: не принимая всерьёз, с бесконечным снисхождением и усталой усмешкой.

— Да, время — великая ценность. Ваал благословит тропу льва.

— О, большое спасибо. Всего наилучшего, красивого дня, до свидания, — закивал он, как болванчик, и скрылся за дверью; как показалось Миланэ, что с интересом наблюдала за сценой — пугливо скрылся, словно от суровой матери.

Старшая сестра вздохнула, аккуратно потёрла переносицу, прикрыв глаза.

— Время впустую, — пожаловалась она очень спокойным тоном, и вновь открытые глаза блеснули в свете лампы; очевидно, слова не были сказаны для себя, а назначались Миланэ. Поэтому она почувствовала необходимость ответить:

— Мне жаль, что у высочайшей благородной возникла досада. Верно, так было угодно Ваалу, ведь все тропы ведут к лучшему, — свершила она жест сожаления.

Да, дочь Андарии знала, что старшая сестра хочет заговорить с нею, и уж навострила уши, насторожилась: что будет сказано? Да, она чувствовала это своей силой, духом, всей душой. Но вместо этого эта страшная, грозная, и вместе с тем притягательно-скромная Ашаи-Китрах внимательно поглядела по сторонам, будто кого выглядывая; но что её взор мог встретить, кроме узкого длинного коридора, совершенно пустого, и этих мрачных стен?

— Все тропы ведут к смерти, — раскатился её голос.

Миланэ вздрогнула.

— Как мрачно рассуждает превосходная, — совершила попытку улыбнуться.

— Я должна рассуждать той мерой правды, которой обладаю. Наречься правдовидицей — большое ограничение: мне нельзя врать.

«О, так это правдовидица…», — заволновалась Миланэ.

Сложно сказать, что означает и что сулит её присутствие.

— Могу предположить, что это — сложное ограничение, — осторожно заметила Миланэ.

— Несомненно. Но только так можно чего-то достичь в искусстве правдовидения. Нарушение обета равно смерти, совравшая правдовидица должна уйти из мира, — спокойно сказала Ахира. — Она может соврать. Раз. Потом ей велено умереть.

— А если правду говорить нельзя?

— Тогда требуется молчать.

Эти своды, эти каменные стены, да ещё разговоры о смерти.

— Правильно я поняла, что великая пришла к льву Амону? — ушла от темы дочь Сидны.

— Да. Но что-то поменялось, мои услуги больше не нужны. Стало быть, ты — вторая часть безрассудства, Ваалу-Миланэ?

— К услугам превосходной, — снова сделала книксен Сидны дисциплара.

Эта сестрина-правдовидица не позволяла себе ни малейшего послабления, никакого нарушения осанки, будто стояла перед Высокой Матерью.

— Знаешь, как они делают? Приставляют руку к горлу, впившись когтями, изо всех сил сжимают, ты задыхаешься, пытаешься спастись. Когда тебе почти пришёл конец, они начинают отпускать пальцы по одному, выдавая это за великое благодеяние, акт доброй воли.

— Они? — переспросила Миланэ.

«О ком она говорит? О дознавателях, местных стражах?», — недоумевала.

— Да, они, — подтвердила правдовидица. — Они ничего не знают о жизни. Им всё представляется большой игрой.

— Даже так, — пространно возгласила Миланэ, хотя не имела никакого понятия, о ком говорит эта Ашаи-Китрах.

— Хорошего дня, Ваалу-Миланэ, — просто попрощалась сестрина и без сомнений ушла.

— Да пребудет Ваал с высочайше безупречной. Красивого дня, — присела Миланэ к книксене.

Шаги стихли; снова взрыв здорового самцового хохота в далёком углу коридора.

Осталось великое чувство… разочарования, что ли. Досады.

Словно что-то должно было произойти, ты ждала этого, но… но не произошло.

А тут как тут выскочил старый знакомый, молчун-болтун, исполнитель воли Вестающих. Он тоже посмотрел по сторонам, явно пытаясь выяснить, ушла ли старшая сестра.

— Как надзорный? Очнулся? — не преминула поинтересоваться Миланэ, снова опершись о стенку и подложив ладони под поясницу.

Неожиданно, но он прислонился к стенке подле неё и сказал доверительным тоном:

— Очнулся. Зачем львица это сделала?

— Болтал много. И руки тянул куда не надо.

— Очень смешно. Если честно, это одно из самых странных дел в моей жизни.

«Что я здесь делаю? Надо уходить», — очнулась Миланэ. Надо идти и действовать, а не вздыхать. Надо спасать Амона. Но лев продолжил беседу: