Снохождение

— А где меня ждут?

— Выходи, он сам тебя найдёт, не беспокойся.

— Удачного дня, Фрея.

— И тебе, Миланэ, — то ли вежливо, то ли холодно улыбнулась Вестающая.

Нет, Вестающая не обманула. Как только Миланэ вышла из её дома, вежливо прощаясь с крайне предупредительными слугами, то встретил тёмный львина с совершенно непроницаемым ликом. Вид у него был такой, словно весь мир ему равнодушен, и что бы ни произошло — это его не волнует и волновать не будет. Прибыл он на большом и старом фирране, на котором, естественно, невозможно было перевезти все вещи Миланэ. Пришлось нанять извозчего, который согласился сам доставить вещи в дом; она опасалась за них, ибо там имелось немало ценного, но иного выхода не нашлось.

За всё это время лев даже не представился и сказал несколько слов:

— Я займусь львицей.

Потом:

— Коляску надо.

Потом:

— Приехали.

Миланэ снова возвратилась в форт Фес, но уже в ином качестве. В каком именно — она пока представляла очень слабо и просто выжидала. Молча они миновали главные врата форта, где их никак не потревожили. Далее лев вошёл через маленькую, невзрачную дверь внутрь и очень уверенно шёл по затейливым коридорам и коридорчикам. Чувствовалось, что он здесь — словно дома и знает каждый закоулок.

Остановился перед какой-то дверью, жестом попросил подождать, вышел с большой папкой, в которой носят бумажные листы.

— Я могу увидеть Амона? — не вытерпела Миланэ.

Спросила она как можно мягче и ласковее.

— Так львица хочет на допрос? — нахмурился лев.

Дочь Сидны не знала, что ответить.

— Я хочу его увидеть, — повторилась.

Лев потёр лоб, потом виски, сильно и быстро. Казалось, он хочет ответить что-то насмешливое или неприличное, но вынужден сдерживаться и выполнять все прихоти этой самки.

— Ладно, так даже лучше.

Зашел в соседнюю дверь. Миланэ навострила уши и услыхала:

— Поднимите этого… да, этого… допрос… не, лучше напиши — очная ставка… ага… Не, не, это не правдовидица. А? Что? Должна придти? Ага.

Дверь размашисто отворилась. Лев деловито вышел, хмуро сказал:

— Пошли.

Они снова запетляли по лабиринту коридоров. Миланэ встречались самые разные львы: от стражей до каких-то непонятных, оборванных личностей. Кого-то провели в кандалах. Мимо прошла какая-то сестра-Ашаи с бесконечно усталым видом, даже не обратив на неё внимание. Низкие камнесводы.

Место оказалось весьма гнетущим.

— Огненная пусть ждёт тут, — указал он, когда они зашли в небольше помещение, шагов десять на десять, и покинул её.

Миланэ вспомнила тот самый сон, где снились низкие потолки. Тут такие же. Маленькое цокольное окошечко давало жалкий, пыльный свет. Дверь напротив совершенно черна от непонятной копоти.

В углу стоял пенёк, правивший за стул. Миланэ не стала на него садиться. Походив вокруг, она вдруг взяла и поставила на него лапу, впившись когтями в дерево. Потом стала рассматривать её, словно большую интересность, поворачивая так и эдак; раскрой на подоле свиры обнажил многое выше колена.

«Как устала… Вот сейчас приду домой — если приду, конечно — укажу Раттане нагреть воды, помоюсь и сразу спать…»

— Оооо! У львицы такие лапы! — жадно сказал вошедший толстяк, довольно улыбаясь. Миланэ подняла взор и опустила лапу. — Это был комплимент, комплимент! — поставил он руки на пояс. — Вооот…

Он будто бы ждал некоего ответа от дочери Сидны, но ей меньше всего желалось заводить разговор с лохматыми, серыми толстяками при коротком мече.

— Эх, где мои молодые годы, — сказал он ни к чему, играя связкой ключей.

Миланэ посмотрела в сторону окна. Вообще, ей редко досаждали похотливые взоры, но не потому, что их было мало, а потому, что она принимала это как должное, понимая, что такова участь самки, и с этим надо смириться, как с лунными днями, мукой деторождения, постоянным уходом за когтями и тщательным уничтожением малейших следов усов на мордашке; а в некоторые мгновения ей вполне нравилось такое внимание. Но этот самец был столь бестолковый и отталкивающий одновременно, что хотелось взять да напялить ему на голову ведро, стоящее в углу, пристукнуть по нему, а потом уйти куда глаза глядят.

Не добившись от неё никакого ответа, лев почесал нос и заворчал:

— Сиятельная на меня в обиде, что ли?

— Нет, вовсе нет, добрый Сунг, — вежливо ответила она. — Льву не о чем беспокоиться.

— Гм… — приободрился он, зачем-то хлопнул в ладоши и пошёл к чёрной двери. — Ладно, идём.

За нею было почти такое же помещение, только более светлое и душное. Посередине — длинный стол, у его правого края — страж, который вмиг одёрнулся, заметив Миланэ вместе со львом.

А тот оцепенел, будто охотник, завидевший добычу.

И Миланэ — тоже. Она увидела Амона.

Её хороший Амон сидел на противоположной стороне стола, понурив голову, отчего пряди гривы разметались по столешнице и скрыли его; под переносицу он подставил два крепко сжатых кулака. Отрешившись от мира, Миланэ глядела лишь на него; он не шевельнулся, ещё не зная, кто к нему пришёл.

— Как он так быстро здесь оказался? — с глубочайшим подозрением спросил лев, пришедший с Миланэ.

— Он уже долго здесь сидит, мой дренгир, — ответил страж-одногодок, встав.

— Как? Зачем? Почему? — бессмысленно метался старший надзорный форта, ярясь показать свою важность и свирепость. — Заключённый — не в камере?

— Мой дренгир, так сказали, что эта придёт его допрашивать… как её… эм…

— Правдовидица? — быстро сообразил надзорный. — С ней уже всё. Всё отменилось.

— А это кто? — вздумал спросить одногодок, тыкнув на Миланэ.

— Кто?! Что?! А ну вышел отсюда! Раз-два! Спрашивает он!

Стража вмиг не стало, а надзорный начал быстро ходить вперёд назад.

Амон не поднимал головы, лишь было заметно, как шевелится кончик хвоста.

— Важный какой. Спрашивать решил, — с победной улыбкой обратился он к Миланэ, поправляя пояс, и только теперь она очнулась.

Не оценив всех знаков его положения в здешнем обществе и вообще не обращая на него ни малейшего внимания, сестра-Ашаи присела на длинную лаву и протянула к своему льву ладони. Коснувшись, Миланэ молвила:

— Привет.

Услышав родной голос, Амон уставился на неё, как на видение, а потом вдруг быстро взял её за локоть, будто опасаясь, что Миланэ пропадёт. Она пыталась приободрить его, принести ему свой свет и тепло, показать, что ситуация трудная, но разрешимая, что всё будет ладно и сладно, и потом они будут вспоминать эти мгновения со смехом.

— Привет, — растерянно улыбнулся он, потом мотнул головой. — Что ты здесь делаешь?

— Пришла к тебе. Как ты? — спросила Миланэ, пригладив его руку.

— Так, ничего.

Этот момент оба представляли совсем по-иному. Но получились лишь банальности — рядом чужие глаза.

— Мои предки, Амон, но как ты сюда… как ты…

Надзорный опёрся о стенку и начал качаться, с превеликим интересом навострив уши.

Её лев вздохнув, взъерошил гриву.

— Всё оказалось не так-то просто, да, — молвил Амон с полуулыбкой, косясь на надзорного и давая знать Миланэ, что откровенного разговора никак не выйдет; но она и так это понимала, и мучилась от этого понимания. — Ты-то здесь зачем? Как твои дела?

— Хорошо. Я узнала о тебе в Сидне. Ко мне приезжали… эти… я пришла к тебе.

Амон закрыл глаза. Он так пытался её защитить. Плохо пытался, неудачно; из него всё достали без особых хлопот. Стыд, позор. Теперь она здесь; и — несомненно — у неё тоже огромные неприятности.

— Зачем, зачем, лучше держись в сторонке! Прости, что впутал, — быстро начал говорить Амон, стараясь отбросить её подальше от этого обрыва.

— Брось, — сжала она его руку. — Я тебя вытащу отсюда!

Последние слова прозвучали отчаянно, запредельно, как глухой, далёкий зов.

— Миланэ, мне сказали, что ты больше не придёшь. А это правда, что ты… — говорил Амон, и дальше косясь на надзорного, и уже совершенно не понимая, как ему валять дурака и как общаться в его обществе. Вдруг он сильно стукнул ладонью по столу и грязно ругнулся от отчаяния, ибо столько всего надо сказать, но нельзя.