Снохождение

В современные времена всё проще: в Аумлане-Стау есть отдельные круглые башенки на самом верху строения, с видом на озеро, где надо перебыть, не смыкая глаз, всю ночь. В них есть стул, подсвечник (который можно зажечь только игнимарой), стол — всё нарочито грубое. На столе — Кодекс Ашаи-Китрах. Его можно читать, хотя любая дисциплара знает эту книгу, считай, наизусть. И даже напутственные слова теперь нарочито урезаны до скромного и стыдливого «Ещё не поздно…»

— Ещё не поздно, — сказала тёмная наставница, почему-то слабо улыбнулась и громко задвинула засов.

То же сделала Миланэ изнутри — запираться надо с обоих сторон. Потом осмотрелась, стоя на месте. Обошла вокруг стола, держась на него и виляя хвостом. Серый свет проникал внутрь с балкона, дул небольшой ветер; холодный каменный пол. Она никогда здесь не была, раньше это запрещалось — в башнях уединения Аумлана ученицы могут находиться только перед Приятием.

Вздохнула, сев на стул. Собственно, ничего не хотелось и не было настроя ни к чему; наверное, стоило думать о жизни, подвести черту, но как-то даже к этому не имелась охота. На всё теперь она смотрела с презрительной решимостью.

«Что с неё, жизни, взять. Родилась — жила — сгинула», — усмехнулась зло и недобро, но вдруг заметила на стенах своей одноночной тюрьмы, в которой ей пришлось коротать время перед вечностью, множество… выцарапанных надписей. Их было так много, что они даже не сразу бросались в глаза — столь ровен и разнобоен оказался их слой. Бросив размышления, она подошла к стенам в великом любопытстве. Какие-либо надписи на стене, да ещё в дисципларии — та ещё пошлость, но здесь их почему-то (видимо, в назидание и послание следующим поколениям) не трогали. Все они, судя по всему, были выцарапаны острием кинжала; наверняка всякая ученица, попав сюда на втором испытании, сначала недоумевала, потом понимала суть дела, а потом сама нацарапывала то, что считала нужным — если считала нужным.

«Здесь размышляла о пути Ашаи Ваалу-Шен… (неразборчиво), 765 г. Э. И.». «Пусть исчезнет ученица и придёт Ашаи! Ваалу-Линая, 710 Э. И.». Ни много, ни мало — сто лет назад. «Най-най, забыла Наумре отдать тентушь!». «Ваал велик, мои сёстры! Восстанем же духом!». «Здесь я чувствую себя дурой, а ещё могу простудиться. Время Вод! Одумайтесь, наставницы! В.-С.-Д., года не укажу». «Люблю безумно Настигая из Хаса! Ты мой зверррь!». «Меня не станет, но мир будет. Всем добрых судеб. М.»

Да уж. Всем добрых судеб. Безвестная М., как я тебя понимаю.

Миланэ небрежно взяла стул, поставила у входа на балкон, прислонилась к холодной, неприятной стене, и закрыла глаза. Начало грезиться: она вовсе не здесь, она не Сунга, не дочь этого мира, а всё в её жизни устроилось по-иному, и стала она Ашаи древности, когда не было места глупым вещам и нелепым испытаниям, а всё было по-настоящему, и она вовсе не сидит в маленькой башне-тюрьме, а стоит у края крутого утёса, где надо встретить семь закатов, а её собрат здесь — лишь ветер…

Её, молодое красивое создание, способное привести в мир себе подобных, умерщвляют по такому нелепому и глупому поводу, которому изумится всякий, обладающий здравым смыслом; и ещё более погрузится он в трясину абсурда, если прознает, что она согласилась с таким приговором добровольно…

«Взять и разоблачиться, оставив всё за хвостом? О, нет. Я — Ашаи; таковой родилась, таковой и останусь. Прости меня, мама; прости меня, Амон. Вам будет печально, но как мне иначе? На чём будут стоять мои миры, если я оставлю саму себя; как может волить безотважная Ашаи? Да, я слишком горда, если будет угодно».

Она вынула сирну из ножен и начала царапать на стене своё.

«Мне суждено служить во славу всех Сунгов. Было. А теперь? Теперь да, теперь я гибну во славу всех Сунгов, ибо сама — Сунга. Да ведь это всё — искусственность, имя, даже хуже — номен; это то, чем нарицают, не более. Номен — слово, не более; но сколь сильное слово, что ради него погибают».

Остановилась ненадолго, потрясла рукой — чтобы царапать по твердому камню, требовались усилия.

«Нет, наверное, они знают, что я украла книгу», — пришла к выводу, скалясь от отвратительного скрежещущего звука. — «Дааа, тогда Арасси может заиметь неприятности, ведь книга теперь у неё. Я ж её попросила вернуть. Вот глупость».

Она начала плакать, потому что Арасси всегда была её самой лучшей, самой близкой подругой, и если что доверялось самое-самое, то только ей, никому иному. Быстрое, небрежное прощание так впечатлило Миланэ в самом худшем смысле, что она даже не сразу осознала, что к чему, и не приняла боль в сердце. Этот лёгкий взгляд, это вспорхнувшее прощание — и всё?

Слёзы мешали видеть то, что она писала на стене. Впрочем, дело почти сделано.

На стене осталось: «Амон».

— А я тебе признаюсь: никого не любила так, как тебя.

Миланэ сама не понимала, почему так. Как только вспоминала о нём, так сразу брала истома.

— Буду к тебе приходить во снах.

Подошла к столику, бросила на него со звоном сирну, потом вышла на крошечный, полукруглый, каменный балкончик с видом за озеро и села прямо на пол в углу, так что ей остался для обзора лишь кусочек неба, да и тот не видела, потому что обхватила голову руками, крепко прижав уши, и глядела в пол.

«Если бы он сейчас понял, что со мной, прилетел сюда, вскарабкался по крутой стене и сказал мне, дрожащей, идти с ним, то… дааа! Вот тогда я бы убежала. Вот именно тогда. Я бы сдала всю свою волю ему, ему одному, он бы мне говорил, что делать и что не делать, а я только бы смотрела на него снизу вверх, говоря: “Да. Да. Да”. Я бы делала что угодно. Я бы забыла своё имя, но шла за ним. Я люблю тебя, Амон. О, как жаль, что не могу больше придти к тебе в сновидении — времени больше не осталось. О, представь себе, как бы мы вместе приехали ко мне домой, в Андарию, ты бы познакомился с моей мамой; мы бы шутили, сидя за столом, ты был бы остроумен, а я бы тобой гордилась, мама была бы довольна, сияла и хлопотала вокруг, и кто-то бы пустил шутку о том, что пора уже разрешить замужество для Ашаи-Китрах, на что ты бы серьёзно ответил, что мы и так будем вместе, ничем не будем обделены, даже больше, и ты ничего не имеешь против моего призвания, оно тебе даже очень по душе, потому что нет ничего сиятельнее величия сестринства, и замужество вовсе не нужно нам, чтобы быть парой, най-най, втай больше того, мы уже хорошо задумались о детях, их у нас будет несколько…»

Маятник мысли качнулся, Миланэ вспомнила о матери.

Род её, по отцу, ничем не блистал. Бесславен род, вообще-то. Когда-то, очень давно, род Нарзаи славился немалым достатком и хорошими добродетелями, но потом, из-за нерадивых отпрысков, скатился вниз и стал ещё одним обычным родом Андарии — без больших пороков и свершений. По матери родословная была иной, со примесью благородной крови, правда, изрядно разбавленной; мать, вообще-то, вышла за отца довольно случайно, и две её сестры, тётки Миланэ, холодно встретили сей брак. Поэтому-то Миланэ знала только родню отца, а родня по матери была практически чужой, поскольку там выросла невидимая стена. Род Нарзаи бы не чтили вовсе, а с матерью и считаться бы перестали, если бы Миланэ не превратилась сызмальства в Ашаи-Китрах; мать рассказала потом, по секрету, что злые языки пророчили ей быстрый уход с тропы; потом болтали, что она-де не попадёт в дисципларий; а потом не пройдёт Совершеннолетие. Но когда она вернулась с дисциплария полноценной ученицей, всяческая родня стала относиться к их семье намного теплее и дружелюбнее, не говоря уже о шуме в родном посёлке. Ашаи в роду всегда считалась очень хорошим, блестящим признаком, особенно в Андарии, где даже троюродный дядя — близкая родня, знаком того, что к роду благосклонен Ваал, а поскольку Миланэ была первой Ашаи-Китрах в роде вообще, то мать очень этим гордилась, равно как и отец…

Тут Миланэ поймалась на мысли, что и дальше, совершенно бессознательно, продолжает считать мужа матери отцом. Нет, папа всегда будет папой… Она называла его так всю жизнь. Но её кровь состоит наполовину из материнской, и наполовину — из совершенно неизвестной, и всё, что она знает о носителе этой крови — имя и несколько скупых слов описания. Многое из того, что она о себе знает — совершенная чушь, половина предков — не её предки, имя её рода, если по-честному, вовсе не Нарзаи…