Страница 6 из 62
Перри Бирд прямо-таки сиял, когда просил принести карточку учета нарушений Гилкрайста. Несмотря на показания водопроводчика, он хотел убедиться лично. Когда карточку принесли, Бирд, нахмурившись, пробормотал себе под нос голосом, разнесшимся по всему залу:
— Не могу поверить, что этот человек проездил двадцать один год без единого нарушения.
Но даже в случае однозначного приговора у судьи всегда есть небольшой выбор. Наказание за первый случай управления машиной в пьяном виде могло ограничиться оплатой судебных издержек и несколькими часами общественно-полезных работ. Гилкрайст получил почти по самому максимуму: лишение водительских прав сроком на три года, штраф двести пятьдесят долларов плюс судебные издержки, а также сорок восемь часов за решеткой.
Рэйд был в ужасе, и все же постарался бороться до конца.
— Ваша честь, — сказал он, — мой клиент зарабатывает на жизнь частным предпринимательством. Он один кормит всю семью. Мы просим отсрочить до ближайших выходных приведение в исполнение приговора в части тюремного заключения.
— В просьбе отказано! — воскликнул судья Бирд. — Судебный пристав, доставьте заключенного в тюрьму.
Ладно, Гилкрайст, наверное, надышал бы десять промилле. Ну прямо самая последняя стадия опьянения. Но он не по своей воле сел за руль в ту ночь; он не мчался очертя голову по оживленному шоссе, нарушая все мыслимые правила. Даже Дэвис признал, что водопроводчик не превышал допустимую скорость.
Обычно злобная юридическая мелочность заставляет меня лезть на стенку; в тот холодный январский день она направила меня прямиком в избирательную комиссию, где я подала заявление о намерении бороться за место Гаррисона Гобарта.
Конечно, больше всего мне бы хотелось бороться за него с Перри Бирдом.
2
Я просто вернулась домой, чтобы разобраться в воспоминаниях
Окружное отделение Демократической партии собралось на съезд для выдвижения кандидатов в просторном двухэтажном здании средней школы Западного Коллтона, «фабрики образования», построенной в рамках программы интеграции в 1969 году.
Нашему округу потребовались пятнадцать лет и угроза сокращения федерального финансирования для того, чтобы наконец признать: раздельное обучение расходится с принципом равноправия. Все убогие старые школы для черных пришлось закрыть, потому что ни один белый налогоплательщик ни за что бы не отдал туда своего ребенка. Я качаю головой, когда слышу, как кто-то с пеной у рта выступает против доставки детей в школу на автобусах и разглагольствует по поводу преимуществ обучения по месту жительства. Таких разговоров не было и в помине в те времена, когда я училась в седьмом классе, а чернокожих детей приходилось возить за многие мили мимо школ для белых.
Мы приехали незадолго до шести, вечернее майское солнце еще стояло высоко в безоблачном голубом небе. Его лучи струились сквозь высоченные, от пола до потолка, окна столовой, освещая столы, уже застеленные веселенькими красно-белыми клеенками. Над каждым столом висели связки красных, белых и синих воздушных шаров; красно-бело-синим сукном был убран президиум. Очень красиво. Очень патриотично.
Чтобы никто не забыл, зачем все здесь собрались, на стене за президиумом висел большой плакат. Учитель рисования школы Западного Коллтона изобразил на нем в натуральную величину осла, лягающего по заду слона, очками подозрительно напоминавшего сенатора-республиканца от штата Северная Каролина.
На ужин подали обычные жареную свинину, салат из шинкованной капусты, кукурузные оладьи и сладкий чай со льдом. Я сама окончила эту школу, а Нотты возделывали землю в этих краях с конца восемнадцатого века, поэтому меня встретили очень доброжелательно. Мне улыбались и тянули руки для приветствий. Чтобы получить моральную поддержку, я села за один стол с Джоном Клодом Ли и Рэйдом Стивенсоном, моими партнерами, Шерри Кобб, нашим юридическим консультантом, и другими значимыми персонами, которые в случае Рэйда менялись как фазы луны. Здесь же присутствовали двое моих братьев со своими семьями.
Однако отца не было.
Его совсем не обрадовало то, что я поступила на юридический факультет, а с тех пор, как я заявила о своем намерении бороться за место судьи, отец и вовсе не желал иметь со мной дело. Единственная дочь после длинной череды сыновей, я, по его мнению, должна была носить кружевные платья и туфельки до тех пор, пока не выйду замуж за мужчину, который будет лежать ниц перед моим пьедесталом до конца моих дней. Отец клянется, что никакого шовинизма здесь нет, но на самом деле ему просто не нравится, когда дамы вмешиваются в политику. (В этом папа похож на Джесса Хелмса. И тот, и другой ни разу в жизни не встречали женщины. Для них все лица женского пола являются дамами, если только речь не идет об особах легкого поведения, но в этом случае они называются другими именами.)
Я стараюсь не забывать о том, что отец уже очень пожилой человек, представитель прошлой эпохи. Сам он называет это неуважением. Знакомые говорят, что я пошла в него, а не в мать, — еще одна причина, по которой после смерти мамы я осталась жить в городе с тетей Зелл и дядей Эшем. Это позволяет нам избегать постоянной ругани. Так я могу оставаться вежливой и почтительной.
БОльшую часть времени.
После того как организаторы собрания устранили свист микрофонов, все пошло своим чередом: приветственное обращение президента Демократической женской ассоциации, благословение священника пресвитерианской церкви Коттон-Гроува, затем короткое выступление нашего депутата в Палате представителей. У него гарантированное место. В наших краях, если вернуться к корням, еще очень много фермеров, а девяносто процентов фермеров округа Коллтон, когда дело доходит до местной политики, поддерживают демократов.
Мы дали клятву верности перед знаменем, затем спели хором «Боже, благослови Америку». Этот гимн обычно вызывает у меня противоречивые чувства. Неприятные воспоминания о школьных собраниях смешиваются с ощущением уюта, оставшимся с далекого детства, когда слова «сквозь ночь, озаренную негасимым светом» ассоциировались со светом лампы в коридоре, чей свет проникал в мою спальню через щель в неплотно закрытой двери.
Все кто занимал выборные должности, в том числе Перри Бирд и Гаррисон Гобарт, встали под гром аплодисментов, после чего председатель окружного отделения Демократической партии в течение семи минут зачитывал обращение Гарви Гантта, собиравшегося на предстоящих выборах бороться за место в Сенате с Джессом Хелмсом. Речь начиналась с выражения сожаления по поводу того, что в этот вечер Гарви не может быть вместе с нами. После этого кандидаты принялись по очереди подходить к микрофону, установленному перед раздаточным столиком. Претенденты на места в масштабах штата получали по пять минут, в масштабах округа — по три.
Шериф Боумен Пул говорил всего две минуты. Он обвел две с лишним сотни верных приверженцев партии добродушным взглядом, которому тем не менее никогда не удается полностью скрыть бдительную настороженность пастушьей овчарки, и сказал, что ценит постоянную поддержку и постарается вновь ее оправдать. Боу как никто другой умеет разыгрывать роль безмятежного пожилого папаши, но он руководит современным управлением полиции. Его помощникам приходится постоянно совершенствовать профессиональное мастерство в местном колледже, а сам Боу не пропускает ни одного специального семинара, которые устраивает управление полиции штата в Роли. Боу Пул будет избираться шерифом до тех пор, пока он этого хочет. Когда он отошел от микрофона, его обступили со всех сторон желающие пожать ему руку.
Окружные судьи в списке кандидатов стояли где-то в самом низу, даже несмотря на то, что наш юридический округ объединяет три административных. (В избирательных бюллетенях мы идем после шерифа, но перед секретарем суда, регистратором смертей, коронером и окружным маркшейдером.) Мы не можем давать предвыборные обещания и высказываться по тем или иным вопросам. Нам остается только излагать биографию, рассказывать о своем опыте работы на юридическом поприще и обещать поддерживать законы нашей великой страны.