Дочь бутлегера

— Неужели? — сухо спросила Триш. — В конце концов, она была по горло сыта Джедом, и ей страшно надоело собственное тело. Пока Дженни была беременна, мы с Кей массировали ей спину и ноги. Она постоянно твердила о том, как ей хочется кормить грудью, поэтому натирала соски кокосовым маслом, чтобы они стали упругими, как советовали в книгах. Должно быть, ее это очень возбуждало — Дженни всегда искала предлог обнажиться по пояс, а грудь у нее была отменная. Но нас с Кей не интересовал групповой секс, поэтому отношения оставались чисто платоническими.

— Однако они перестали быть чисто платоническими где-то за неделю до смерти Дженни, правильно?

— Да, можно сказать и так.

Триш снова наполнила свой бокал и протянула мне бутылку, сверкнувшую в лунном свете. Однако я покачала головой.

— Мне еще надо вернуться в Доббс, так что я растяну то, что у меня есть, — с сожалением сказала я.

— Ты можешь остаться у меня.

— Спасибо, но…

— Гостевая комната запирается изнутри.

Я рассмеялась, и Триш тоже рассмеялась — пьяный смешок, казалось, невесомым пузырьком вырвался прямо из ее щедрого сердца.

— На чем я остановилась?

— Ты говорила, что ваши отношения перестали быть платоническими.

— Точно. После рождения Гейл Дженни кормила грудью приблизительно две недели, пока сокращалась матка, а затем решила, что это слишком нудно. Разумеется, Джеду и своим родителям она в этом не признавалась, и все же это была правда. Дженни чувствовала себя коровой, которую доят каждые два часа, она боялась, что у нее отвиснет грудь, но главным было то, что если кормить грудью, нельзя будет в любой момент подбросить Гейл тебе или матери.

Кажется, Гейл было всего три недели от роду, когда Дженни впервые уехала на целый день, оставив малышку на меня. В шестнадцать лет остаться одной с таким крохотным существом — ребенком Джеда! — показалось мне огромной привилегией, демонстрацией доверия. Однако сейчас Триш ясно дала понять, что Дженни вручила бы Гейл любому, кто смог бы разогреть бутылочку с питанием, не расплавив ее.

— Как-то раз мы мотались по магазинам, а затем вернулись домой, чтобы примерить покупки, определить, что нам подходит, а что надо отвезти обратно. Дженни начала скулить по поводу того, что трудно возвращаться в форму, хотя уже прошло почти три месяца. Только взгляните, грудь у нее по-прежнему остается распухшей, а на талии никак не рассасывается слой жира. «Только посмотрите, только посмотрите!» В конце концов мы с Кей расхохотались, потому что поняли, чего именно добивалась Дженни. «Ой, бедная толстушка!» — сказала Кей, щекоча ее под ребра. Это нас мгновенно завело. Глупо хихикая, мы стали кататься по ковру в одном нижнем белье. Несомненно, Дженни тоже пришла в возбуждение, и…

Лунный свет одел голые плечи Триш в мягкое серебро. Она предоставила мне об остальном догадаться самой.

— В свое время у нас была собака, которая, увидев нас с куском выпечки, тут же начинала клянчить, — сказала я. — Мы с маленькими близнецами страшно переживали, когда ничем не могли ее угостить, а сахар давать было нельзя. Однажды мы сидели на крыльце с пакетом больших горячих пончиков, и один из близнецов бросил пончик мне, но собака подпрыгнула и перехватила его в воздухе и убежала с добычей под дом. Только она раскусила пончик, как сразу же так сильно обожгла рот, что поджав хвост бросилась к миске с водой. Понятно, после этого она на выпечку даже не смотрела.

Триш рассмеялась.

— Да, то же самое произошло и с Дженни. Она стала обзывать нас шлюхами и лесбиянками, пока наконец Кей не повалила ее на кровать и не приказала держать язык за зубами. «Ты сама этого хотела, — сказала Кей. — Ты хотела этого несколько месяцев и хочешь и сейчас, только боишься признаться. Боишься того, что скажут люди, если обо всем узнают. Так вот, ничто не выйдет за пределы этой комнаты. Но, милочка, мы знаем, и ты тоже знаешь!»

— Должно быть, она перепугалась до смерти, — задумчиво произнесла я, вращая в пальцах бокал.

— Как и ваша собака, — согласилась Триш, выливая остатки вина в бокал. — Скуля, она спряталась за юбку сестры и сделала вид, что кроме мужчин ее ничего не интересует. Готова поспорить, целую неделю Джед получал в постели то, о чем раньше не смел и мечтать.

Приближалась полночь. Движение на шоссе почти прекратилось. Вытянув ноги на перила веранды, я спросила:

— Кто ее убил, Триш?

— Знаешь, дорогая, сказать по правде, в свое время я гадала, не сделал ли это кто-либо из женатых мужчин нашего города. Если Дженни вздумалось доказать себе, что в этом отношении у нее все в порядке, она, возможно, пристала к кому-нибудь слишком сильно, а потом — как это произошло со мной и Кей — попыталась пойти на попятную, но только с ним это уже не прошло.

Когда фраза начинается со слов «сказать по правде», я всегда интуитивно настораживаюсь. Так говорят как раз те, кто не хочет говорить всю правду.

— Какой именно женатый мужчина?

— О, черт побери, Дебора, таких мог набраться добрый десяток.

— Назови хотя бы некоторых.

Триш находилась как раз в той стадии подпития, чтобы выполнить мою просьбу. Некоторые фамилии ничего мне не говорили, другие мужчины давно покинули наши места, остальные все без исключения в настоящее время являлись добропорядочными отцами семейств, столпами нашего общества. Пока я мысленно пробегала взглядом по их лицам, Триш осушила остатки вина и добавила еще два имени:

— И, разумеется, нельзя забывать моего тогда еще мужа и Фреда Сондерса.

15

Кто-то солгал

Несмотря на то, что «Леджер» является старейшей газетой округа, редакция размещается в современном здании — небольшом кубе, поставленном под углом к улице по соседству с бывшим табачным складом, где сейчас по выходным устраивается блошиный рынок. Внутри помещения отделаны кедровыми досками, покрытыми зеленовато-серой морилкой. Временами, особенно в разгар лета, здание почти полностью утопает в окружающих его березах и елях. Иллюзию еще больше усиливает фасад из стекла, за которым находится внутренний садик из небольших лиственных деревьев, которые летом дают тенистую прохладу, а зимой пропускают скупые лучи солнца.

В наши дни все тащатся от величественных старинных особняков, но я выросла в одном из них и уверяю вас, что такую домину нельзя протопить зимой и проветрить летом, а мыть в ней полы и протирать пыль хуже каторги. Если я когда-нибудь соберусь построить себе дом, я стащу чертежи у Линси Томаса.

Когда я ровно в половине девятого подъехала к редакции «Леджера», Лютер Паркер как раз выходил из машины. Газета подписывается в печать в одиннадцать часов дня в пятницу, и нам хотелось, чтобы Линси успел вставить в номер наше совместное заявление.

Лютер открыл входную дверь, пропуская меня вперед. Секретарша растерянно посмотрела на зажатую в руке телефонную трубку.

— Мисс Нотт! Я как раз звонила вам. Мистер Томас надеялся… — Она щелкнула клавишей внутренней связи. — Мистер Томас! Мисс Нотт сама только что пришла к нам в редакцию.

Почти сразу же в дверях своего кабинета в правом углу внутреннего дворика появился Линси Томас, высокорослый поджарый мужчина лет сорока с небольшим, с большой залысиной на лбу, гордый обладатель самых отвратительных в мире усов. Говорить он научился, ковыляя на слабых детских ножках за своей бабушкой по типографии, и его голос с тех пор так и не вернулся к нормальной громкости.

— Дебора! — воскликнул Линси, и его большущие карие глаза радостно сверкнули за блестящими стеклами очков без оправы. Он жестом пригласил нас скорее пройти к нему в кабинет. — Ты прямо прочитала мои мысли. Мистер Паркер, я Линси Томас. Мы с вами встречались на завтраке у Харви Ганта в прошлом месяце.

Он решительно сунул руку растерявшемуся Лютеру Паркеру. Тот пробормотал: «Да, конечно», судя по всему, не подозревая, что перед ним единственный в своем роде редактор газеты, который искренне не надеется на то, что люди запомнят его фамилию, громогласный голос и буйные усы.