Вытащить из петли

— Могут быть кто угодно, — заметил он.

— Могут-то могут, — согласился Берриган, — только лорд Робин Холлоуэй любит выезжать в белом костюме на огромном вороном коне.

Всадник в середине группы носил белый костюм и восседал на большом вороном коне.

— Вот черт! — вполголоса выругался Сандмен.

Неужели в «Серафим-клубе» его связали с пропавшей каретой и стали волноваться, как поживает Мег в Кенте? Не успел он додумать, как всадники пришпорили лошадей, рванулись вперед и скрылись из виду за деревьями.

— Сержант! Мег — в карету! Живо!

Упряжке не хватало места развернуться, и Сандмен велел Макисону гнать вперед и свернуть с тракта на первом же повороте. Сгодилась бы любая дорожка или проселок, однако, как назло, их не было. Наконец, когда Сандмен уже отчаялся, узкая колея отделилась от тракта справа, и он приказал кучеру свернуть.

Ярдов через двести он велел Макисону остановиться, залез на крышу кареты и посмотрел назад, но всадников не увидел. Тут завизжала Мег, он скатился на козлы и услышал шлепок. Визг прекратился, Берриган опустил окно кареты.

— Жалкая оса, черт ее побери, — произнес он, выбросив мертвое насекомое в живую изгородь, — а уж шуму от этой проклятой девицы, будто не оса, а прямо-таки крокодил!

— Я уж подумал, она вас убивает, — сказал Сандмен и полез на козлы, но Берриган его придержал, подняв руку. Он застыл, прислушался и различил цокот копыт.

Цокот затих. Всадники промчались по тракту, не подумав свернуть на узкую колею. Сандмен взобрался на козлы и кивнул Макисону:

— Теперь полегче, езжайте осторожней.

— По-другому и не получится, — обиженно ответил Макисон, кивнув вперед: колея резко уходила налево.

Поворот оказался тяжелым. Колеса выехали на обочину, карета накренилась, лошади почувствовали препятствие и ослабили тягу. В этот миг ведущее левое колесо соскользнуло в скрытую под травой выбоину, Макисон замолотил руками по воздуху, чтобы не упасть, а Сандмен вцепился в поручень империала. Спицы колеса, которое приняло на себя тяжесть ухнувшей в яму кареты, с треском полопались, колесо развалилось, карета накренилась и тяжело осела.

— Я же вам говорил, она не для деревенских дорог, — укоризненно сказал Макисон, — она — городской экипаж.

— Теперь твоя чертова карета вообще никакой не экипаж, — заметил Берриган.

Он успел выбраться сам и помогал вылезти женщинам.

— Ну, и что вы теперь будете делать? — спросил Макисон с плохо скрытым торжеством в голосе.

— Что я буду делать, — бросил Сандмен, спрыгнув с козел, — вас, черт возьми, не касается. А вот что будете делать вы — это останетесь при карете. Сержант, разрежьте упряжь и освободите лошадей. Вы обе, — обратился он к Салли и Мег, — поедете верхом без седла.

— Я не умею ездить верхом, — заявила Мег.

— В таком случае пойдете в Лондон пешком! — осадил ее Сандмен, который начинал закипать. — И уж я вас заставлю!

Он выхватил у Макисона кнут.

— Поедет как миленькая, капитан, — заверила Салли.

И верно, как только лошадей освободили, Мег послушно взобралась на спину кобылы и уселась, свесив ноги с одной стороны и цепляясь за ремень, что шел от шеи к хвосту.

Сандмен и Берриган повели четырех лошадей под уздцы назад. На лондонском тракте было опасно, но всадники, если и вправду искали пропавшую карету, поскакали на юг. Сандмен двигался осторожно, но они никого не встретили.

Указатель гласил, что до Лондона остается сорок две мили.

Они тащились, как могли. Все были усталые, раздраженные, жара и долгий путь лишили Сандмена сил. Грязное платье его задубело, на правой пятке он натер волдырь и по-прежнему припадал на поврежденную ногу. Салли предложила ему ехать верхом, но он не хотел утомлять запасных лошадей, поэтому отрицательно покачал головой и продолжал тупо брести вперед, как солдат на марше.

— Что будет, когда доберемся до Лондона? — нарушил молчание Берриган, когда миновали очередную деревню.

Сандмен вздрогнул и заморгал, словно проснувшись. Солнце стояло низко, церковные колокола созывали прихожан на вечернюю службу.

— Мег расскажет правду, — ответил он. Та только насмешливо фыркнула, Сандмен с трудом сдержался и мягко произнес: — Мег, разве вы не хотите вернуться к своим цыплятам?

— Сами знаете, что хочу.

— Вот и вернетесь, но сперва расскажете часть правды.

— Часть? — с любопытством спросила Салли.

— Часть, — настойчиво повторил Сандмен.

Он и не подозревал, что все время ломает голову, как выйти из положения, и вдруг ответ пришел сам собой. Его наняли, чтобы он выяснил, виновен Корде или нет.

— Не имеет значения, — сказал он Мег, — кто убил графиню. Важно другое — вы знаете, что не Корде. Вы вывели его из спальни, когда графиня была еще жива. Я хочу, чтобы только это вы и сказали министру. Потом делайте что хотите, но сперва вам придется рассказать эту крохотную часть правды.

Она долго раздумывала, наконец утвердительно кивнула и тихо произнесла:

— Я выпустила Корде на улицу. Графиня велела ему прийти назавтра.

— И вы расскажете это министру?

— Расскажу, а больше — ничегошеньки.

— Спасибо, — сказал Сандмен.

Дорожный указатель поведал, что до Чаринг-Кросс осталось восемнадцать миль.

В камере смертников Ньюгейтской тюрьмы двум осужденным, которых утром должны были казнить, принесли на ужин гороховую похлебку, свинину и вареную капусту. До чего же они непохожи, думал смотритель, ожидая, когда приговоренные кончат есть. Шарль Корде, худой, бледный и нервный, — и Реджинальд Венейблс, огромный детина с лицом жестоким и мрачным. Однако же убийцей был Корде, а Венейблсу полагалась петля за кражу карманных часов.

Корде только поковырялся в тарелке, потом прошаркал к койке, лег и уперся взглядом в сводчатый потолок.

— Завтра, — сказал смотритель, когда Венейблс закончил есть, — вас отведут отсюда в Общую залу, где собьют кандалы и свяжут руки. — Он сделал паузу. — Сами увидите, что казнь безболезненная и скорая.

— Ври, ври, — проворчал Венейблс.

— Молчать! — рявкнул старший надзиратель.

— Начнете сопротивляться, — продолжал смотритель, — вам же будет хуже.

— Я невиновен, — произнес Корде срывающимся голосом.

— Да, — сказал в замешательстве смотритель, — да, разумеется. — Поскольку больше на эту тему ему сказать было нечего, он кивнул надзирателям: — Доброй ночи, джентльмены.

В Птичьей дорожке, подземном проходе из тюрьмы в залы заседаний Сессионного суда, двое заключенных работали кирками и лопатами. С потолка свешивались фонари, а большие гранитные плиты пола были подняты с помощью рычагов и сложены в стороне. Коридор заполнил омерзительный запах — ядовитая смесь газа, негашеной извести и гниющей плоти.

— Господи Иисусе! — воскликнул, отшатнувшись, один из заключенных.

— Ну, Иисуса ты там внизу не найдешь, — заметил надзиратель. — Перемоги себя, Том, получишь вот это. — Он показал бутылку бренди.

— Да поможет нам Бог, будь я проклят, — мрачно сказал Том, глубоко вздохнул и загнал в землю лопату.

Они с товарищем рыли могилы для двух осужденных, которых должны были утром казнить. Какие-то тела отправляли на вскрытие прямо с виселицы, но прозекторов на всех не хватало, поэтому большинство казненных приносили сюда и закапывали в безымянных могилах. Хоронили повешенных в негашеной извести — так они быстрее разлагались, а могилы всякий раз копали на новом месте, чтобы старое тело успело сгнить, но кирки и лопаты все равно натыкались на кости.

Том, стоявший по колено в яме, выбросил желтый череп, и тот покатился по полу.

— Гляди-ка, совсем как новенький, — заметил он.

Надзиратели и второй узник расхохотались.

Эшафот охраняли два стражника. Сразу после полуночи небо затянуло, со стороны Ладгейт-Хилл принесло холодный дождь. Он разбудил горстку зевак, которые загодя заняли места у помоста и спали на булыжниках. Зеваки поворчали, плотнее закутались в одеяла и попытались снова заснуть.