Страница 4 из 14
Сказкин кивнул.
Сказкин хотел в Пятый Курильский.
Утешая осиротевшего Агафона, Серп Иванович три дня подряд варил отменный компот. "Тоже из моря?" - намекал я на злополучную говядину. Серп Иванович отставлял в сторону литровую эмалированную кружку и значительно замечал: "Не так, чтобы совсем, но через Агафона..." И хитро смотрел на Мальцева.
Мальцев молчал.
"Смотри, Серп! - грозил я. - Не вздумай выменять компот на казенные сапоги!" - "Что ты! - довольно объяснял Серп Иванович. - Я ведь говорил нашел в песках гак. Вот на него мы компот и кушаем!"
Душный, томительный цвел над островом август.
С вечера всходила над вулканом Атсонупури - Венера. Семь тонких ее лучиков, как мягкие плавники, нежно раскачивались в ленивых волнах залива. Глотая горячий чай, пропитанный дымом, я откидывался спиной на столб навеса, под которым стоял кухонный стол. Я отдыхал. Я закончил полевой сезон. Я ощущал прекрасное чувство исполненного мною долга.
"Собаки, говорю, ушли! - бухтел рядом Агафон Мальцев. - Ушли, говорю, и как без вести!" - "Да оно так и есть: без вести, - сочувствовал Сказкин. - У нас было, с балкера "Азов" медведь ушел. Его танцевать научили, он за столом в переднике сиживал. Чего уж кажется надо: плавай, смотри на мир! Так нет: на траверзе острова Ионы хватились - нет организма! Ушел!" - "Вот и я говорю, - бухтел Мальцев, - ушли, и ни духу от них, ни слуху!" "Может, плохо кормил?" - "Ты че? - удивился Агафон. - Кто собак кормит? Собаки должны сами кормиться!" - "Медузами?" - "Зачем медузами? Вон все полянки мышами мышами. Пусть лакомятся!"
Так они вели нескончаемые свои беседы, жалели собак, гадали о их судьбе, поминали белую корову, а я лениво следил за лучиками звезды, купающейся в заливе. "Хорошо бы увидеть судно, - мечтал я. - Любое судно, хоть на Корсаков, хоть на Находку, хоть на Петропавловск!"
Судно было нам необходимо, ведь кроме спальников и снаряжения владели мы пятью ящиками образцов: сваренными пемзовыми туфами, вулканическим песком и зазубренными, как ножи, кусками обсидиана, тяжкими, как мертвая простокваша, обломками базальтов.
Я гордился собранными образцами.
Я гордился: время прошло не зря.
Я гордился: есть что показать шефу. Ведь это мой шеф утверждал, что пемзовые толщи южного Итурупа не имеют никакого отношения к кальдере Львиная Пасть, когтистый хищный гребень которой впивался в выжженное небо далеко за крошечным, курящимся, как вулкан, домиком Агафона Мальцева.
Я гордился: "Есть о чем подискутировать с шефом! Теперь я смогу ему доказать, что все эти пемзы выплюнула в свое время именно Львиная Пасть, а не лежащий в стороне полуразрушенный вулканчик Берутарубе.
Гордясь, я видел мысленно огнедышащий конус, прожигающий алым пламенем доисторическое низкое небо, густо пропитанное электричеством. Гордясь, я видел летящие в субстратосферу раскаленные глыбы, смертную пелену пепловых туч, грохот базальтовых масс, проваливающихся в освобожденные магмой полости. А потом - мертвый кратер... ободранные взрывом мощные стены... А надо всем этим - доисторические белые ночи, доисторические серебристые облака...
У ног Агафона Мальцева привычно, как маяк-бипер, икал транзисторный приемник "Селга".
Горящий, прокаленный, тлеющий изнутри август.
Вдруг начинало дуть с гор, несло запахом каменной молотой крошки. За гребне кальдеры Львиная Пасть грохотали невидимые камнепады. Хотелось домой, в город, туда, где всегда найдется настоящее кресло, шкаф с книгами, друзья; где, наконец, темная шапочка пены стоит не над воронками несущегося ручья, а над нормальной кофейной чашечкой.
Полный тоски и томления, подчеркнутого икающей "Селгой", полный духоты, царящей вокруг, я уходил к подножию вулкана Атсонупури, бродил по диким улочкам давным-давно оставленного поселка. Как костлявые иероглифы, торчали повсюду балки, в одичавших, заглохших садах яростно рос крыжовник, ягоды которого напоминали выродившиеся полосатые арбузы. За садами темно, душно пах можжевельник, синели ели Глена, пузырились, шуршали кусты аралий. Оттуда, с перешейка, поднявшись на самый его верх, я видел весь залив Доброе Начало, а слева - далекий, призрачный горб горы Голубка.
Но это она так называлась.
На самом деле гора Голубка ничуть не напоминала голубя. Гора Голубка напоминала тушу дохлого динозавра. С ее мрачных массивных склонов, как пряди старческих седых волос, шумно ниспадали многометровые водопады, рассеивавшиеся по ветру.
И весь этот мир был моим!
Радуясь, я повторял себе: это мой мир! Я в нем хозяин! Я все в этом мире знаю! Ничего в этом мире не может случиться такого, что не было бы мною предугадано заранее!
Но, как вскоре выяснилось, я ошибся.
Несчастные собаки Мальцева, ему же принадлежавшая корова были лишь первым звонком, ибо в тот же вечер, после трагедии, разыгравшейся на берегу, ввалился под наш душный навес не в меру суетливый Сказкин; ввалился, ткнув рукой в столб, подпирающий крышу навеса, а другой - в деревянные ящики с образцами; ввалился, потеряв где-то на ходу свою гигантскую кепку, а с нею и душевное равновесие; ввалился, упал на деревянную скамью, прижав руки к груди, и шумно выдохнул:
- Привет, организмы! _Р_ы_б_а_.
ТЕТРАДЬ ВТОРАЯ. ЛЬВИНАЯ ПАСТЬ
Игра игр - карты. Тоска по точности. Русалка - как перст
судьбы. Дорога, по которой никто не ходит. Большая пруха
Серпа Ивановича. "К пяти вернемся!" Плывущее одиноко
бревно. Капроновый фал из гречихи. Явление.
Залив Львиная Пасть вдается в северо-западный берег
острова Итуруп между полуостровами Клык и Челюсть.
Северная оконечность полуострова Клык - находится в 11,5
мили к NNO от мыса Гневный, а западная оконечность
полуострова Челюсть - мыс Кабара - расположен в 3 милях к
NO от мыса Клык. Входные мысы залива и его берега высокие,
скалистые, обрывистые. Входные мысы приметны и окаймлены
надводными и подводными скалами. На 3 кбт от мыса Кабара
простирается частично осыхающий риф.
В залив ведут два входа: северо-восточный и
юго-западный, разделенные островком Камень-Лев. В
юго-западном входе, пролегающем между мысом Клык и
островком Камень-Лев, опасностей не обнаружено, глубины в
его средней части колеблются от 46,5 до 100 м.
Северо-восточный вход, пролегающий между островком
Камень-Лев и мысом Кабара, загроможден скалами, и
пользоваться им не рекомендуется.
Лоция Охотского моря
Август пылал как стог сена.
Сияло от звезд небо, головней тлела над вулканом Луна.
Когда мне надоедал чай, надоедали прогулки и беседы с Агафоном и Сказкиным, когда ни работа, ни отдых не шли на ум, когда время останавливалось, я садился за карты. Нет, нет!.. Увлекал меня вовсе не пасьянс, не покер, не "дурак", как бы его там ни называли - японский, подкидной, астраханский; я аккуратно расстилал на столике протершиеся на сгибах топографические карты, придавливал их куском базальта и подолгу сравнивал линии берегов с тем, что я запомнил во время своих отнюдь не кратких маршрутов.
Мыс Рока...
Для кого-то это крошечный язычок, показанный островом Охотскому морю, а для меня - белые пемзовые обрывы и дождь, который однажды держал нас в палатке почти две недели. Дождь не прекращался ни на секунду, он шел днем и шел ночью. Плавник пропитался влагой, плавник тонул в воде, плавник не хотел возгораться. Раз в сутки Серп Иванович не выдерживал и бежал на берег искать куски выброшенного штормом рубероида; на вонючих обрывках этого материала мы кипятили чай. Кашляя, хрипя, не желая смиряться со взбесившейся природой, Серп Иванович неуклонно переводил все беседы на выпивку, но делал он это без надрыва, и я гордился Сказкиным!
Мыс Рекорда...
Для кого-то это штрихи, обозначающие отрог разрушенного, источенного временем вулкана Берутарубе, а для меня - гора, двугорбым верблюдом вставшая над океаном, а еще разбитый штормом деревянный кавасаки, на палубе которого мы провели смертельно душную ночь. Палуба была наклонена к океану, спальные мешки тихонько сползали к невысокому бортику, на палубе было хорошо, ведь дерево никогда не бывает мертвым.