Без имени...

Теперь наши прятались, пытаясь уйти огородами. В туалетах, на складах, в подвалах... Зачастую, уходили, покидая дома, чтобы не подставлять под пулю квартиросъемщиков или родных... Я тоже сегодня покинул тихую, небольшую комнату. Кто-то, похоже, донес, и я увидел в окно, что к нам шли с обыском. Успел черной лестницей выйти, перебраться на соседнюю улицу через забор и уйти дворами.

По городу ползли страшные слухи. О том, что на металлургическом заводе красногвардейцы бросили в пылающую доменную печь с полсотни юнкеров и офицеров... О том, что около металлургического, Балтийского и кожевенного завода расстреливали массово, без суда и следствия, арестовывая лишь по подозрению или доносу. И тела, зверски растерзанные, опознать было невозможно. Трупы никто не убирал; и они подолгу валялись на улицах, на местах расстрела. И родственникам не позволяли забирать тела родных людей, но оставляли их на съедение собакам.

Те, кто творили такое, не могут называться людьми. Это... Даже не звери. Темные, бесовские силы.

Наверное, они думают, что, если унизить и растоптать человека, лишить его достоинства - то станешь выше его, лучше и сильнее... Но, во имя Бога, который, как считается, всё видит, пусть они получат по заслугам: пусть убийцы станут после смерти навек дерьмом, которым, по сути, и являлись при жизни. Не надо для них ни ада, ни геенны огненной... Мне всё равно, ждет ли их наказание. Главное, это чтобы они больше никогда не топтали землю. Чтобы их больше не было. Никогда.

Человек, если он - действительно человек, с душой и сознанием, то как бы он ни умер, хорошо или плохо, в каких муках бы ни корчился и как бы над ним не глумились подонки, навсегда останется для других людей человеком. Милым, добрым, интеллигентным.

Каждый день, каждый час в этой стране распинают сознание многострадального Бога. Потому, что он - с нами. Он - в нас. Мы - в Боге. Мы кричим, падаем, умираем. Ад сошел сюда, на землю нашей Родины. Больше нет Отечества. И веры.

Мне всё равно, достойную ли смерть принял любимый мной человек. Или - был слаб, раним и кричал от боли. Он будет оплакан мною и погребен с честью. Да будет он удостоен вечной памяти потомков!

А то, что существует теперь здесь, на этой истерзанной земле - есть царство зверья. Нелюди торжествуют. Правят бал. Но это... Нисколько не возвеличивает их и не умаляет достоинств подверженных их насилиям людей.

Да будь же прокляты те, что правят кровавый бал! Мы, погибающие белые офицеры, шлем это проклятие нашим врагам. Пусть - сто, пусть даже более, лет - их потомки живут в созданной ими блевотине, в смраде и нечистотах. Глаза наших покойников бездонны и устремлены в небо. А вы... сколько бы ни душили, не убивали без суда и следствия, не зверствовали... Никогда - Да, слышите, никогда! - не станете от того вровень с людьми... Всё, чего вы касаетесь, превращается во прах; всё, что вы привносите с собой - горе и запустение; и нету у вас ни веры, ни чести, ни совести. Лишь заклятая злоба в глазах ваших.

Черная жижа вылившейся солярки... Я прячусь в закоулках улиц, подъездах, в туалетах... Как мне надоело... Я не хочу быть крысой.

Линии рельс. Железнодорожная станция. Склады, туалет, опрокинутый вагон... Прочь уводит проем между домами... Снова - улицы, переулки... Кажется, это - конец. На этот раз, похоже, улица заводит меня в тупик. Она завернула круто вверх, вместо того, чтобы продолжиться прямо. И её перегораживает казенный забор.

Странные, нелепые таганрогские кривые переулки...

Да, это - мой конец... И руки пусты. Я только что выбросил в канаву ненужное оружие, уже без патронов. Не так давно, я отстрелялся по мрачным фигурам, зажавшим неподалеку очередного мальчишку-юнкера. Я положил со злости их всех... И выбросил в отчаянии револьвер. Ушел, не оборачиваясь. Из домов тогда уже выбегали какие-то люди... Думал, сейчас выстрелят мне в спину; но этого не случилось, и погони не было. Но, далеко ли я уйду, безоружный?

Впереди, там, почти в конце тупика - уже ожидают двое. Бандюжного вида выродки; явно высматривают везде наших. "Зачищают" город.

Первая мысль: развернуться и бежать... Но... это лишь прибавит им веселья. Бежать, снова прятаться и скрываться, спасать свою шкуру? Зачем? Не лучше ли, уже лечь в землю, как непременно произойдет, вместе с другими нашими, вместе с горой трупов?

Бежать... От этого отрепья? Мне, белому офицеру?

Надоело. Всё надоело.

И я, насупившись, иду мимо них. Своей дорогой. В отдаленный тупик. Быть может, всё ж не тупик, и там, рядом с воротами, есть какой-нибудь пеший проход...

Они насторожились. Уставились оба.

Одет я просто. Одежда моя штатская истрепана и запачкана. Быть может, всё ж я пройду мимо?

Нет... Один из них смотрит на мои руки.

Да, холеные руки с тонкими пальцами. И на кольцо... Нет, я не снял его. И не сниму до самой смерти. Это кольцо - выпускника пажеского корпуса.

Один толкнул другого, гыкнул злорадно, произнес сквозь зубы: "Барин!" - и оба двинулись ко мне. А другой уже вынимает наган из кобуры...

- Сейчас, ты, гадина вражья, попляшешь у меня! - говорит он злобно. - На говно изойдешь.

Наверное, я был белее полотна. "Пришел мой час", - подумал, и даже не вздрогнул. Нахлынуло спокойствие, и полное приятие смерти. Я устал. Просто, страшно устал...

Но вдруг...

Сбоку, из калитки, чуть сзади них, выскочил приземистый, вооруженный дубиной человек. Бьет этой дубиной того, вооруженного, сзади, по голове - и пуля из нагана грязной сволочи просвистела рядом со мной. А детина завалился, как подкошенный. .. Мордой в грязь.

Незнакомец тем временем заламывает руки за спину второму, потом ломает ему хребет... Тот хрипит, или скулит... Тоже падает.

- Уходим, и быстро! Сейчас новые подбегут, а ты - без оружия, - говорит он мне, и тянет за собой.

Уже за калиткой, добавляет:

- Тебе, мил человек, что, жизнь надоела?

- Надоело... Скрываться. Зачем? Увы, это - уже ИХ мир, - невнятно бормочу я.

- У меня здесь, за сараем - двое ребятишек прячутся. Юнкера. Им - тоже умирать? - спрашивает он меня, тянет за стену, вглубь дворов. - Дворами уйдем... Огородами. Неподалеку так называемая Собачеевка пойдет... Домишки небольшие, собаки, хозяйства, дворы... Я неплохо здесь ориентируюсь. За Собачеевкой - поля, степь...

За сараем действительно было двое юнкеров. Попали ребята в переплет...

- Что, стучите зубами? - спрашивает он подростков. - Согрейтесь, вот, - и незнакомец протягивает ребятам флягу. Водка, наверное. Они делают по паре глотков - кривятся.

- И - уходим быстро. Я знаю, здесь, за дворами - есть проход. Там - окраинная улица. Снова железная дорога. Вбок от неё - и огородами уйдем. За городом двинем к нашему отряду. Вот-вот подойдут... Я слыхал. А... зачем нам спасаться, теперь спросите вы, мил человек? - он хмуро посмотрел на меня.

- Нет. Не спрошу. Знаю, зачем: чтобы приехать потом, и провести расследование. И чтобы все историки будущего, все люди знали... О том, что здесь творилось. И на что способны нелюди с человечьими лицами... И чтобы помнили и оплакивали их жертв... Чтобы вновь зазвенел по всем погибшим колокол над бедной Россией. И чтобы всем было ясно, за что ей воздаяние будет...

И я... Вдруг с отчетливой ясностью увидал будущее Таганрога...

Как звенит над страной невидимый колокол, и ангел печали продолжает плакать над этой землей, и до сих пор не все тела похоронены, а души не получили покоя... И страшные тени былого всё так же бродят по этой земле, и сгустки злобы не растворились, а повисли в воздухе...

И не хватит всех священников, чтобы отпеть былых невинно убиенных, и цветы засыхают на землях, где прошли сапоги палачей, и реки крови, что текли, ушли под землю, но остался запах разложения.

Взорванные церкви, стертая во прах культура, любовь, превращенная в пепел... Это даже не фашизм. Это - хуже фашизма. Убиение лучших. Уничтожение праведных. Культ насилия, наушничества, предательства и злословия. Отрицательный отбор целой эпохи...