Игра на двоих

— Ничуть не меньше мне жаль вашу маму. Напрасная потеря! Игра была уже окончена. Только я приготовился поднять белый флаг, как ваши люди сбросили бомбы.

Последние слова на несколько мгновений отрезвляют Китнисс, заставив ее отвлечься от мыслей о Прим и вернуться к разговору.

— Но бомбы сбросили вы, — через силу говорит она. — Разве нет?

— Вы правда так считаете? — Сноу подается вперед, глядя Сойке в глаза. — Я, несомненно, способен убивать детей, но, повторюсь, я не расточителен. Я никогда не убивал без особой причины. А на то, чтобы убивать детей Капитолия, у меня уж точно не было никаких причин. Не могу не признать, что Койн сделала гениальный маневр. Одна мысль о том, что в ходе обороне я сбросил бомбы на наших же детей…

Он делает театральную паузу, желая усилить произведенный эффект, и продолжает:

— …отвратила от меня даже стражников. У меня не осталось союзников ни в Капитолии, ни во Дворце. Вы знали, что это дали в прямой эфир? Согласитесь, это весьма умно. Уверен, Койн совсем не хотела убивать вашу маму, но это война, а на войне случается всякое. Я проиграл. Я слишком поздно раскусил ее замысел. Она дала Капитолию и Дистриктам уничтожить друг друга, а затем захватила власть с арсеналом Тринадцатого. Не сомневайтесь, теперь она метит на мое место. Боюсь, что она одурачила нас обоих.

— Я вам не верю.

— О, дорогая моя мисс Эвердин! Мы же договорились никогда друг другу не лгать, помните? Я свою обещание держу. Но если вам все же нужны доказательства, задайте тот же самый вопрос — «кто сбросил те бомбы?» — сидящей слева от вас девушке. Уверен, Президент Тринадцатого поделилась с ней своими далекоидущими планами.

Я мысленно разражаюсь ругательствами. Даже сейчас, когда для Сноу все кончено, он продолжает плести интриги. Я тоже ничего не знала! Я готова защищаться, но Китнисс не говорит мне ни слова. Раздавленная неожиданным и неприятным открытием, а также новым горем, все еще сжимая в руке розу, она уползает из кабинета, словно зверь, по-подлому раненный в спину. Старик смотрит ей вслед, после чего поворачивается ко мне. Предчувствуя, что разговор будет долгим, я поудобнее устраиваюсь в кресле: подбираю под себя ноги и откидываюсь на мягкую спину.

— Теперь вы, мисс Роу, — вкрадчиво шепчет мужчина.

— Эбернети, — поправляю я его.

— Что, простите? — он снова кашляет, и на платке остаются пятна крови.

— Мы с Хеймитчем поженились сразу после его возвращения из Капитолия. Я решила взять фамилию мужа.

Не знаю, зачем мне нужна эта ложь, но не могу удержаться.

— О! — удивленно вскидывает белые брови Сноу. — Поздравляю вас, Генриетта.

— Спасибо, не стоит. Ну, так о чем вы хотели поговорить со мной? Предупреждаю, меня сложно удивить.

Старик широко улыбается:

— Я очень постараюсь.

И, к моему ужасу, ему это удается. Наша беседа слегка затягивается. В какой-то момент я не выдерживаю, обрываю Сноу на полуслове, ставлю чашку с остывшим, так и не тронутым чаем обратно на поднос и ухожу, ни разу не оглянувшись ни на мужчину, ни на девушку. Хватит на сегодня откровений.

Накануне казни я беспокойно ворочаюсь в постели с боку на бок, пока не осознаю всю тщетность попыток заснуть этой ночью. Оставшиеся до рассвета часы я просто лежу на спине, сверля невидящим взглядом потолок. Чуть только светает, раздается громкий стук в дверь. Эффи. «Пора вставать, сегодня важный-преважный день!». Губы помимо воли трогает слабая улыбка. Хорошо, когда в условиях постоянных катаклизмов хоть что-то остается неизменным. Старые знакомые — Вения, Октавия и Флавий — робко заглядывают в комнату и говорят, что пора начинать подготовку. Стоящий за спинами ментор зевает и усталым жестом трет глаза. Его лицо осунулось, а кожа пожелтела. Эта ночь — да и все предыдущие, проведенные в Капитолии — была трудной не только для меня. Эффи обещает зайти чуть позже и проверить, как у нас дела, после чего уходит, стуча острыми каблучками. Пока Октавия наполняет глубокую ванную горячей водой и пеной, ее напарники устанавливают на столе зеркало и раскладывают инструменты. Работы у них как никогда много: стилисты и их помощники мертвы, и теперь им предстоит подготовить для камер нас всех — меня, Китнисс, Пита, Хеймитча, Джоанну и Бити — поэтому мы и начинаем так рано, на рассвете. Капитолийцы осматривают меня со всех сторон и негромко цокают языками, находя на моем теле очередной шрам. «Это еще что», — мысленно посмеиваюсь я. — «При виде сгоревшей почти дотла Сойки вы, ребята, наверное, впадете в истерику». Меня одевают в уже знакомый черный защитный костюм, созданный Цинной. Помощникам стилиста пришлось над ним немного поработать: больше испытаний, чем мне, пришлось перенести только моей одежде. Флавий делает неброский макияж и не может сдержать укоризненного вздоха, когда дело доходит до прически. В итоге, Вения слегка взлохмачивает короткие пряди сзади, фиксирует их гелем, и выпрямляет отросшую челку, закрывая один глаз. Я выгляжу так, будто снова отправляюсь на войну.

Ментор отказывается от помощи команды подготовки, говоря, что они больше нужны Китнисс, чем ему. Он принимает душ, бреется, надевает свой костюм и небрежным жестом проводит расческой по волосам, а затем опускается на подлокотник кресла, в котором сижу я, и осторожно сжимает мою руку в своей. Прижимаюсь к его плечу и закрываю глаза. Так мы и сидим весь следующий час, в ожидании прихода Эффи. Не знаю, как Хеймитч, а я в этот момент чувствую себя на бесконечность старше своих восемнадцати лет.

Приходит Бряк, чтобы отвести нас на какое-то срочное собрание. Десять минут спустя я обнаруживаю себя сидящей в небольшом конференц-зале за длинным столом вместе с остальными Победителями. Слева от меня — Джоанна и Бити в инвалидном кресле, справа — Хеймитч, Китнисс, Пит и Энни. Все выглядят уставшими и какими-то потерянными.

— Что это такое? — спрашивает Сойка.

— Похоже на сбор оставшихся Победителей, — нерешительно отвечает мой напарник.

— Это все, кто остался в живых? — только сейчас Эвердин понимает, как сильно поредел отряд четыре-пять-один.

Мы хмуримся и оставляем ее вопрос без ответа.

Пришедшая последней Койн закрывает за собой дверь, садится во главе стола, посылает мне мимолетную улыбку и начинает Совет. В последние дни мы с ней почти не виделись: все ее время занимают важные государственные дела.

— Я попросила вас собраться здесь, чтобы решить один спорный вопрос. Сегодня, как вам известно, мы казним Сноу. В течение предыдущих недель были рассмотрены дела сотен его сообщников по угнетению Панема, и теперь все они ожидают собственной смерти. Тем не менее, страдания Дистриктов были настолько ужасны, что эта мера — смертная казнь — представляется жертвам репрессий недостаточной. Очень многие выступают за полное уничтожение всех обладателей капитолийского гражданства. Однако в интересах поддержания жизнеспособного уровня населения мы не можем себе этого позволить. Таким образом, выбор за вами. Я и мои коллеги не смогли прийти к консенсусу и подумали, что будет справедливо оставить решение за Победителями. Сейчас мы проведем голосование. Воздержаться нельзя. Четверо из вас большинством примут или отвергнут следующее мое предложение. Вместо ликвидации всего населения Капитолия, мы проведем последние, символические Голодные Игры, используя детей — прямых родственников всех членов правительства.

Президент Койн говорит со всеми, но смотрит только на меня, и я понимаю, что это — ее подарок мне. Все время, пока решался вопрос о том, что делать с сообщниками Сноу, она помнила о моем желании отомстить не самому Президенту, его чиновникам и Организаторам Игр, а их семьям. И, когда представилась такая возможность, женщина исполнила мое желание. Уничтожить то, что им дороже всего, — их детей.