Игра на двоих

— Прости. Я был пьян. Я не должен был…

Вдох. Я прячусь под одеяло с головой.

— Уходи.

Выдох. Хеймитч на ощупь пытается найти мою руку.

— Детка…

Окаменевшее сердце обрывается, падает и разлетается на осколки.

— Убирайся!

Не знаю, к чьим ногам оно упало. Не знаю, чье это было сердце.

Я уговариваю себя, что мне есть, за что злиться на него. Пусть я виновата перед ним, пусть держу его на расстоянии, не объясняя причин, — он не должен был ни говорить тех страшных слов, ни делать… пытаться сделать… заставлять меня… любить его. Ментор не уходит, и я, защищаясь, притворяюсь, что мне все равно. Завернувшись в одеяло, сползаю с кровати, беру униформу и молча иду в ванную. Тщательно запираю дверь, включаю воду и долго стою под горячим душем. Надеюсь согреться. Не получается. Я слишком запуталась. Кто перед кем виноват? Кто кого не любит? Кто должен уйти? Когда я возвращаюсь в спальню, то вижу, что Хеймитч так и сидит на кровати. Продолжая делать вид, что не замечаю его, расчесываю влажные волосы, заплетаю их в косу на манер Сойки, обуваюсь. Дрожащие пальцы путаются в длинных шнурках. Я медлю нарочно, то ли надеясь, что он все же уйдет, то ли ожидая продолжения вчерашнего разговора. Но ментор молчит и только наблюдает за мной. Несколько раз наши взгляды встречаются и тут же расходятся. Тишина угнетает все больше и больше. Она давит на нас обоих, сталкивает лбами и тут же разделяет невидимой стеной. Коммуникаф издает громкий писк: несмотря на ранний час, меня уже ждут в Штабе. Иду к двери, но Хеймитч ловит за руку и останавливает на полпути. Мужчина держит мою ладонь в своей. Я сопротивляюсь лишь на словах.

— Мне надо идти.

Мне, не нам. В тот день ментор не появляется ни в Штабе, ни в Военном и Учебном Центрах, ни даже в столовой. Когда вечером я возвращаюсь в отсек, комната встречает меня пустотой и тем же тягостным молчанием.

Дальше все идет наперекосяк. Ну, не совсем все — рушится только то, что между мной и Хеймитчем. А война продолжается. На собрании Койн объявляет о начале подготовки к штурму Капитолия. И мы — Звездный Отряд, как нас насмешливо называет Президент и на полном серьезе — Хевенсби — должны будем принять в нем самое непосредственное участие. Никто не возражает: у каждого свои причины отправиться в столицу. Китнисс горит желанием убить Сноу, Гейл — освободить народ от многолетнего рабства, Джоанна — отомстить за издевательства, Финник — защитить последнего оставшегося в живых любимого человека. А я просто хочу завершить начатое и обрести покой. Но Президенту Тринадцатого нет дела до того, что нами движет. Ей нужны заснятая на камеру финальная битва и победа революции, неважно, какой ценой. Боггс возражает, говоря, что большинство Победителей не готово к бою. Отчасти его заявление справедливо: из всех нас только Гейл не пропустил ни одной тренировки. Койн парирует: время на подготовку еще есть. Мы исправно посещаем занятия и, по истечении трех недель, подаем заявки на участие в военной операции в Распределительный Совет и сдаем теоретический и практический экзамен. Отчего-то мне кажется, что даже если кто-то из Победителей провалит его, Койн закроет на это глаза и отправит в Капитолий всех. Ее интересует лишь результат — свержение Сноу. А для того, чтобы вдохновить народ на этот подвиг, нам не нужно быть такими уж хорошими бойцами: мы просто должны как можно убедительнее сыграть свою последнюю роль. Конечно, это не более чем мои домыслы, и я не собираюсь делиться ими ни с кем.

Президент приказывает Китнисс и остальным сейчас же отправляться на первую из двадцати одной тренировки, а меня просит остаться.

— У тебя все нормально? — когда я подхожу к ее рабочему столу, женщина выглядывает из-за экрана компьютера и окидывает меня быстрым, но внимательным взглядом.

— Да, а что?

— Выглядишь неважно.

— Я в порядке. Хочу поскорее приступить к тренировкам.

Словно не поняв намека, Койн указывает глазами на стоящий рядом стул.

— Как Хеймитч?

— Неплохо, — я растягиваю губы в улыбке. — После детоксикации даже яблочный сидр стал для него слишком крепким.

По тому, как она мнется, прежде чем перейти к главному, я понимаю, что вопрос о менторе был всего лишь поводом продлить наш разговор ни о чем.

— Можешь тренироваться вместе с остальными, Генриетта, но в Капитолий ты не полетишь.

— Почему?

— Никаких вопросов, солдат. Это мой приказ. Ты будешь нужна мне в Штабе.

— Это не приказ, а отговорка, Аль, — улыбка превращается в оскал. — Значит, я буду в безопасности дожидаться пришествия нового мира, пока остальные рискуют ради него своей жизнью?

— Да, — твердо говорит женщина.

— Почему? — повторяю свой вопрос, хоть и понимаю, что это бессмысленно.

— Потому что я так хочу.

Мысли принимают странное направление.

— А Хеймитч?

— Он полетит в Капитолий вместе с остальными.

Как и планировалось, государственные преступники отправляются на фронт, Может, Президент надеется, что они погибнут?

Первый день тренировок кажется самым трудным только до второго дня. Я не появлялась на занятиях больше месяца, и теперь мое тело отчаянно протестует против любых нагрузок. Нас всех — меня, Китнисс, Гейла, Джоанну, Финника, Лео — определяют в особое подразделение ускоренной подготовки, но по уровню мы — класс относительных новичков. Где-то глубоко внутри поднимает голову честолюбие. Обидно, но я справлюсь. Очень постараюсь справиться.

С вступительным словом к нам обращается Тренер Йорк — мужеподобная женщина средних лет. От ее крика у меня моментально закладывает уши.

— Каждое занятие, каждое упражнение, каждая минута, проведенная в этом зале, посвящены созданию команды первоклассных бойцов! Для Президента Койн вы — особое подразделение, Звездный Отряд, лицо революции, но для меня — обычные солдаты, нетренированные и недисциплинированные! Я буду учить вас убивать. Вы будете учиться выживать. Все ясно?

— Да, Тренер!

— Вопросы?

— Нет, Тренер!

С этого дня все, что нам остается, — это испытывать боль. Идти, бежать, стоять, сидеть, лежать, дышать — больно все. Утро, день, вечер, ночь — больно всегда. Но я нахожу в этом и светлые стороны: физическая боль заслоняет собой все остальные чувства, а мне сейчас только и надо, что забыться. Забудь о сегодня. Думай о завтра.

Больше тренер не произносит ни слова, если не считать оскорблений и язвительных комментариев, которые, по задумке, должны нас только стимулировать. Тренировки начинаются в семь тридцать утра и заканчиваются в семь тридцать вечера. Практика чередуется с теорией, и только это помогает нам дожить до конца дня. Разминка: бег на десять миль под проливным дождем с тяжелыми автоматами на плечах и упражнения на увеличение силы. Погода как нельзя лучше соответствует началу ноября: к ставшему притчей по языцех приказу «упал — отжался» добавляется еще один пункт — «в лужу, разбив лицом корку льда». Военная топография, причем не в сухом и теплом учебном классе, а все там же, на улице, под непрекращающимся потоком ледяной воды. Преодоление полосы препятствий: длинная траншея, глубокие воронки, колючий проволочный забор, завал из деревьев, канава с грязной водой, учебное минное поле, искусно замаскированные силки, капканы и ловушки, деревянные и каменные стенки, веревочные лестницы и канаты, туннели и лабиринты. К финишу мы приползаем в коленно-локтевой позе, и тут же, без предупреждения, окруженные истекающими кровью от многочисленных порезов и ссадин союзниками, попадаем на урок медицинской подготовки в полевых условиях. Возвращение в зал означает начало следующего урока — изучение всевозможных приемов борьбы и их отработка на стоящем — или уже заранее лежащем — рядом напарнике. После мы вслепую собираем автоматы и стреляем, стреляем, стреляем. Нас готовят к последним Голодным Играм, в которых победителей будет больше, чем один. Сколько — зависит только от нас и нашей подготовки. Крессида снимает каждую секунду, проведенную нами на стрельбище, в зале и в Квартале — дополнительном зале, имитирующем улицы Капитолия.