Игра на двоих

— Так ли необходимо захватить Орех? — спрашивает он, обращаясь к Президенту Тринадцатого и тем самым признавая ее главной в нашей разношерстной компании. — Или будет достаточно вывести его из строя?

— Что ты предлагаешь?

Парень зловеще улыбается и выдерживает небольшую паузу, прежде чем начать говорить. Его выражение лица знакомо каждому, кого коснулись Игры Капитолия. Это улыбка вышедшей на охоту Смерти.

— Орех окружен цепью таких же крутых гор и склонов. Я предлагаю взорвать вершины, вызвать лавину и заблокировать входы. Отрежем врага от внешнего мира, лишим его воды, еды и воздуха, — проблема решена.

— Не совсем. Что делать с железной дорогой и станцией? Все выжившие сбегут на площадь, — замечаем Бити.

— Не смогут, — Гейл качает головой и улыбается еще шире. — На станции их будем ждать вооруженные до зубов мы.

— Расстрелять без суда и следствия?

— Именно. Или, если для вас это слишком, просто взорвать железную дорогу вместе с холмами.

— Гейл, работники Ореха — мирные жители Второго, — возражает Китнисс

— Не такие уж и мирные, Кискисс. Эти люди помогают нашему врагу. Они тоже против нас, против революции.

Внезапно Эвердин расталкивает стоящих вокруг людей, одним движением руки скидывает с ровной деревянной поверхности карты, чертежи и планы, забирается на стол, встает на ноги и по очереди всматривается в лицо каждого присутствующего.

— Вы все ошибаетесь, если думаете так же, как Гейл. Эти люди — не враги нам, а мы — не враги им! Сколько можно убивать друг друга?! На Арене я убила Катона, а тот убил Цепа, а тот убил Мирту. Мы делали это не ради себя, а на потеху Капитолию. В Играх никогда не побеждают Дистрикты, только Капитолий! Сколько можно быть его рабами?! Я больше не хочу быть частью Игр. Мы не враги друг другу, у нас один общий враг.

Девушка находит взглядом Гейла и обращается к нему.

— Ты ведь даже не знаешь, как они туда попали… Может, их вынудили, заставили, удержали против воли! Может, у каждого из них есть семьи — родители, дети, любимые люди!

— Совсем как у наших отцов были мы, да, Эвердин? — парень смотрит на ее снизу вверх, но отчего-то создается впечатление, что все происходит наоборот, что это Китнисс стоит где-то внизу, а мы все — над ней.

Та потрясенно умолкает и глядит на друга взглядом, полным ужаса, словно не узнавая его.

— Давайте голосовать, — обрывает их спор Лайм. — Сойка, слезай со стола! Я не в восторге от твоего предложения, Хоторн, но, похоже, это наш единственный шанс.

После того, как идея Гейла получает одобрение Бити и остальных Победителей, кроме Китнисс, командоров Второго и Восьмого, а также Президента Тринадцатого, все последующие события идут по нарастающей. Облака пыли и гравия скрывают от наших глаз небо. Мы стоим на крыше Дворца Правосудия, наблюдая, как смертоносная волна камней спускается вниз по горе и накрывает Орех, заваливая входы-выходы и превращая его в гробницу. Знаете, о чем я думаю в этот момент? Я вспоминаю гибель отца и желаю, чтобы в шахте Второго было как можно больше народа и каждого из погибших дома ждали дети.

— Эрика? — едва слышно зовет меня Хеймитч.

Я вопросительно смотрю на него. Мне не грустно, не страшно, не жалко, но разговаривать почему-то не хочется. Хочется помолчать. И еще чтобы все поскорее закончилось. На меня вдруг наваливается смертельная усталость.

— Что бы ты сказала, если бы это, — он показывает на лавину, — была моя идея?

Отвечаю, не задумываясь ни на секунду:

— Я бы тебя поддержала. Первой бы сказала, что согласна.

Ментор молчит.

— Почему ты спросил?

— Просто интересно, — тонкие губы растягиваются в слабой улыбке.

Перевожу взгляд в сторону уничтоженного Ореха и тихо, чтобы слышал только ментор, признаюсь:

— Я хочу, чтобы они погибли, Хейм. Все-все. Все, кто там есть. Знаю, это неправильно. Я — чудовище?

— Нет, детка, — ласково отвечает мужчина. — Ты такая, какой и должна быть в подобном мире.

Крепко сжимая оружие в руках, мы приходим на станцию, незаметно вливаясь в ряды повстанцев, что окружили площадь и единственный уцелевший выход плотным кольцом. Крессида и ее команда неотступно следуют за нами с включенными камерами. По дороге мы просим Сойку прикрепить к одежде микрофон, встать на железнодорожных путях х чуть в стороне от выхода и предложить выжившим сдаться. Не задавая лишних вопросов, та с неохотой кивает, занимает позицию впереди, в двух шагах от нас, оглядывается по сторонам мутным, расфокусированным взглядом и медленно начинает говорить.

— Люди Дистрикта-2, говорит Китнисс Эвердин…

Едва начавшуюся речь прерывает появление двух поездов. Двери вагонов, громко скрипя, открываются, и люди буквально вываливаются на грязный асфальт станции. Они ранены, напуганы и безоружны. Но нам нет до этого дела: все хорошо помнят слова Гейла. Кто-то хватает растерявшуюся Китнисс за руку и тянет назад. Мы оттесняем девушку за наши спины, еще плотнее смыкаем живое кольцо вокруг побежденных, вскидываем винтовки и хладнокровно расстреливаем всех вновь прибывших.

В одно мгновение повисшую тишину разрывает свист тысяч пуль. Одна или две попадают в тусклые лампы под потолком, и станция погружается во тьму. Я ничего не вижу, но продолжаю нажимать на спусковой крючок еще раз и еще. Я схожу с ума и не хочу останавливаться. Все, что мне нужно, — это чувствовать рядом Хеймитча, слышать предсмертные крики жертв и ощущать запах жженой плоти и крови в воздухе.

Когда все заканчивается, повстанцы осторожно приближаются к разбросанным по станции бездыханным телам в лужах крови и небрежно пинают их носками грубых армейских ботинок. Я должна делать то же самое — добивать тех, кто каким-то чудом остался в живых, —, но что-то заставляет меня помедлить и обернуться. Китнисс уходит. Слегка пошатываясь, сгорбленная фигурка неторопливо движется по направлению к выходу в город. Лук выпадает из ее ослабевших рук, но она не обращает ни малейшего внимания на звон металла об асфальт. Слишком многое опустилось на эти хрупкие плечи, слишком сложную войну вынуждена вести их юная обладательница. Войну, конец которой завтра, но проиграла она ее уже сегодня.

Второй пал. Дистрикты объединены. Следующая и последняя цель — Капитолий. По итогам очередного собрания было решено взять небольшую паузу, чтобы перегруппировать и правильно распределить силы. Койн недовольна, так как опасается, что за это время Сноу тоже успеет пересмотреть свои планы и переформировать войска, но Плутарх успокаивает ее и нас всех, говоря, что, в отличие от Дистриктов, Капитолий по умолчанию неспособен перестроить свои внутренние системы так, что существовать автономно. Некоторое время он, конечно, продержится, но недолго. А пока все набираются сил перед финишной прямой на пути к прекрасному новому миру, Хевенсби предлагает развлечь уставший от плохих новостей народ и развлечься самим.

— В конце концов, все любят свадьбы.

Страх, что обо мне и Хеймитче узнает весь Панем и мы повторим судьбу Китнисс и Пита, не только не отпускает, но и становится ещё сильнее. Не хочу, чтобы нас использовали, будь то кто угодно, Сноу или Койн. Но Хевенсби, увидев моё замешательство, тут же поясняет, что речь идёт о Финнике и Энни. Облегченно выдохнув, я думаю, как на новость о свадьбе отреагирует Китнисс, которая, как и я, в первую очередь представит себя на месте невесты.

Мы дружно и беззлобно посмеиваемся, наблюдая, как избалованный роскошью столичных празднеств Плутарх пытается согласовать план проведения праздника и расходы на его организацию с Койн, для кого слово «свадьба» означает всего лишь размашистую подпись в документе в обмен на ключи от отдельного отсека. Накануне торжественного события я, Китнисс и будущая миссис Одэйр летим в Двенадцатый за платьями. Эвердин позволяет Энни выбрать любое из тех, что сшил наш покойный друг-стилист. Все они, за исключением одного, так и остались висеть в гардеробе дома в Деревне Победителей. Крессида настояла, чтобы все Победители сменили серую униформу на что-нибудь более подобающее случаю. Наверное, за время, проведенное в безликом Тринадцатом в грубом сером комбинезоне, я должна соскучиться по ярким красками и приятным на ощупь тканям, ведь к хорошему привыкаешь так быстро. Но, распахнув дверцы гардероба и взглянув на разноцветные одежды, я не испытываю ничего, кроме легкой грусти от ощущения незримого присутствия старого друга.