Игра на двоих

Это уже не так важно, но я зачем-то спрашиваю:

— Старик получил от него, что хотел?

— Нет. Сноу сам проводил допросы, и каждый раз, когда я встречал его выходящим из Тренировочного Центра, он был в бешенстве. Эбернети так и не сказал ему ни слова ни о тебе, ни о революции. После того, как в эфир начали проходить ролики не только с Китнисс, но и с тобой и Финником, Президент понял, что Койн хочет собрать Звездный Отряд Победителей, что ему, разумеется, не понравилось. В тот день у меня была назначена встреча с ним. Он походил на ребенка, которому надоела когда-то нежно любимая игрушка. Я понял, что медлить больше нельзя, и стал думать, как спасти Хеймитча. Мне удалось вытащить его где-то за неделю до вашей спасательной операции.

— Я видела залитую кровью камеру в Тренировочном Центре, когда смотрела запись с камер. Что это было?

— Нас хватились очень быстро, мы едва успели добраться до Второго. Старик хотел внушить тебе, что Эбернети мертв, пока нас пытались сбить капитолийские бомбардировщики.

— Поэтому вас так долго не было?

— Да. Нам приходилось останавливаться почти в каждом Дистрикте, планолет несколько раз подбили. Мы надеялись, что капитолийский герб отвлечет внимание охраны, но Сноу передал новость о нашем побеге всему Панему. Погоня не прекращалась ни на минуту. Наша железная птица была не пассажирской, а военной, на борту имелось оружие, так что мы отбивались как могли.

— Как вы оба выжили при падении?

Несмотря на то, что история не располагает к веселью, парень смеется.

— Падения не было, всего лишь экстренная посадка. Очень экстренная. На подлете к Тринадцатому из-за множественных повреждений система начала отказывать. Нам удалось посадить планолет и вовремя выскочить из него. В следующую секунду он взорвался.

— Вам сильно повезло.

— Да, я тоже так думаю. Нас столько раз могли убить… Но я не жалею о том, что сделал и чем рискнул. Оно того стоило.

— Что именно?

— Вы с Хеймитчем, например. И все эти приключения. Ты же помнишь, я не люблю жить скучно. Чем больше веселья, тем лучше.

— Я многое слышала о войне, но чтобы ее называли весельем — это что-то новенькое.

— Но ты же не против?

Растерянно улыбаюсь.

— Конечно, нет. Я уже и сама не знаю, что это такое — война.

Помолчав, парень внезапно добавляет:

— Я привез тебе кое-что еще, Генриетта.

— Ты привез мне Хеймитча. Больше ничего не нужно.

— Уверена? Посмотри в тумбочке.

Я открываю комод и нахожу в верхнем ящике небольшую сумку, а в ней — свой ежедневник и зажигалку отца.

— Я подумал, эти вещи важны для тебя и ты хотела бы вернуть их, — нерешительно замечает Лео.

Вместо ответа я подхожу к койке и порывисто обнимаю парня.

— Спасибо. За все.

Не понимаю, чем мы с Хеймитчем заслужили столь глубокую симпатию и преданность. Но это нормально. Никому не понять этих странных капитолийцев.

========== Глава 55. Многоточие над “и” ==========

Второй месяц последней осени Президента Сноу подходит к концу. Я провожу в госпитале все время, ни на минуту не заглядывая в Штаб и не выглядывая на поверхность. После детоксикации Хеймитч идёт на поправку так быстро, как это вообще возможно, учитывая все, что ему пришлось пережить в Капитолии. Срастаются кости, проясняется разум. Рана на лице зажила, остался шрам. Ментор все так же упорно пытается прикрыть «уродливую капитолийскую отметину» волосами, избегает смотреть на себя в зеркало и не даёт мне сделать перевязку.

— Не хочу травмировать твоё чувство прекрасного, — тонкие губы изгибаются в усмешке, но серые глаза остаются печальными.

Лео выписывают очень быстро, однако свободолюбивый капитолиец, не спрашивая ничьего разрешения, решает остаться в госпитале и переезжает в палату Хеймитча.

— Я здесь белая ворона, — поясняет парень. — Вроде сбежал из Капитолия и предал Президента Сноу, но в повстанческом движении, как и в желании к нему присоединиться, прежде замечен не был.

— Ты мог бы быть очень полезен Плутарху в Штабе, — замечаю я. — Нам мало известно о том, что на самом деле происходило в Капитолии после срыва последних Игр. А ты был там, в самой гуще событий.

На лице капитолийца отражается задумчивость.

— Боюсь, стоит мне появиться на пороге вашего Штаба, и Президент Тринадцатого прикажет надеть на незваного гостя наручники и бросить в темницу. Если не расстреляет на месте, конечно. Я видел, каким взглядом эта мадам встретила нас с Хеймитчем.

— Она не такая плохая, как ты думаешь, — за эти слова я удостаиваюсь удивленного взгляда от сразу двух пар глаз. — Просто дай ей шанс и она ответит тем же.

— И что мне делать?

— Покажи, что тоже можешь быть полезным святому делу революции. Это для нее самое важное. Она не убьет тебя, пока ты нужен восстанию.

— Похоже, тебя нет выбора, парень, — ментор хлопает сидящего на его койке Лео. — Конечно, только если хочешь жить.

— Еще бы не хотел!

Парень все же не решается идти к Койн один и говорит, что дождется выписки Хеймитча.

— Ладно уж, пойдем все вместе, — соглашается Эбернети. — Тем более, я тоже не знаю, чего ждать от этой женщины. А вот Эрика, похоже, успела неплохо изучить ее повадки.

Но я оставляю его ироничное замечание без ответа. «Пойдем то ли сдавать, то ли сдаваться», — эта тревожная мысль не выходит у меня из головы. Не хочется признаваться в этом вслух, но я и сама не уверена, смогу ли при встрече с Президентом защитить сразу обоих «государственных преступников».

По мере того, как ментору становится лучше, он проявляет начинает проявлять интерес ко всему его окружающему. К Тринадцатому, к Штабу, к революции, к людям. Ко мне. Последнее — самое трудное. Я не знаю, как ответить ни на один вопрос, а их все больше.

— Я был ужасным пациентом? — голос ментора насильно выдергивает меня из стремительного течения мыслей, в которых я тону уже много ночей подряд.

— Ты о чем?

— О той ночи. Ну, помнишь, когда мне вкололи какую-то дрянь для детоксикации.

— Налтрексон, — машинально поправляю его я.

— Ну уж запоминать название точно не буду! — ворчит ментор. — Я плохо помню, что было после… Только боль и крики. А ещё тебя и мою руку в твоей.

— Это, в общем, и все, — не хочу углубляться в подробности, однако стоит дать слабину, и воспоминания накрывают с головой.

Они сладкие, но с горечью.

— Нет, — голос мужчины тих, но твёрд. — Не все. Я… не причинил тебе вред?

— А должен был? — моя улыбка дрожит.

В пристальном взгляде ментора читается тревога пополам с упреком. Ты серьёзно, я знаю. Когда ты боишься, что твой вырвавшийся на свободу зверь может ранить меня, тебе не до шуток.

— Все нормально, Хейм. Правда. Ты быстро уснул и спал, пока все не закончилось.

Пересев со стула на кровать Хеймитча, беру его ладонь и прикладываю к своей щеке. Не знаю, где больше нежности — в грубых шершавых пальцах, скользящих по лицу, или в холодных серых глазах.

— Как ты, детка?

Когда он увидел меня там, на развалинах, всего в шаге, ему было важно только то, что я жива. Что я настоящая — не призрак и не одно из тех видений, которые являлись ему в Капитолии в коротких перерывах между пытками. Он признаётся, что в тот момент его не интересовали ни моё прошлое, ни наше будущее — только настоящее. Но сейчас ментор хочет знать все.

— Я в порядке.

Я не рассказываю ему о детях-переродках, что прячутся по углам моей спальни, а ночью выбираются из своего укрытия и протягивают ко мне свои изуродованные окровавленные руки. Я не рассказываю ему о своем новом защитнике, тёплой серой куртке и чашке черного кофе со сливками. Я не рассказываю ему ни о чем.