Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 13 из 49



Румянец проступил на его щеках.

- Я…

- Да?

- Простите, миледи. Дело не в вашем аппетите, а в трате.

Снова это слово. Я нахмурилась, а он продолжал.

- Это меня разозлило, нет, опечалило. Печально видеть, что хорошую еду отдадут свиньям. Мне не стоило себя так вести. Но сестра… У нас почти ничего нет дома. Потому я работаю здесь. И когда вы сказали… - он замолчал, выглядя жалко, и я поняла. И у меня была сестра, и почти ничего не было дома, и хотя я знала, что из-за меня теперь она ест хорошо, что теперь она проводит часы на пирах, где не бывала раньше. Я не думала о ней, когда отказывалась от еды, не думала ни о чем таком. Я забыла о страхе голода. Я забыла о ней.

- Прости, - прошептала я.

Он покачал головой, решив, что я извиняюсь перед ним.

- Нет, нет. Пожалуйста. Я виноват, не вы. Потому я должен был извиниться, миледи, - он протянул руку. – Примите эти цветы.

Я вскинула руки, чтобы остановить его.

- Можешь положить их на комод.

- Вы не заберете их у меня, миледи?

- Лиф, ты знаешь, что я не могу…

- Я не дам вам коснуться меня, миледи.

- Ты не понимаешь…

- Вытяните руки, и я сам опущу букет.

Я покачала головой.

- Прошу, не делай этого, Лиф. Оставь их на комоде.

Он был таким печальным и пораженным, что я не могла вынести этого. Я хотела ответить ему на его признание.

- У меня тоже есть сестра, - выпалила я. Он замер, глядя на меня. – Мэрил. Ее зовут Мэрил.

- Сколько ей лет? – спросил он через миг.

- Сейчас одиннадцать, - сказала я. – Я не видела ее с тех пор, как ей стукнуло семь. С тех пор, как я здесь.

- Совсем?

- Я не могу. Это разозлит богов, - сказала я. – Чтобы стать Донен Воплощенной, мне пришлось оставить все позади.

- Но вы скучаете? – тихо спросил он, и я кивнула. – Уверен, она тоже скучает.

- Если помнит, - сказала я тихо, как и он. – Семь – маленький возраст. И мы тогда мало общались. Вспоминать толком нечего.

Лиф скользнул по мне взглядом.

- Люди не забывают любимых, – сказал он. – Это не зависит от возраста, от длительности знакомства, любовь всегда запоминается. Она вас помнит.

Он поклонился и собрался уходить, но что-то дрогнуло у меня в груди.

- Погоди, - я сглотнула комок в горле. Я подставила ладони под его, стараясь сделать так, чтобы они не дрожали. Он заглянул мне в глаза и опустил цветы в мои руки – штокрозы, анемоны и лаванда мягко упали на ладони, пока у него не осталась одна веточка лаванды. Его зеленые глаза вспыхнули, он посмотрел на меня и протянул веточку мне, сжимая лишь большим пальцем и указательным.

И я приняла веточку.

Я собрала все остальные цветы в левой ладони и сжимала так, словно это было жизненно важно. Это было глупо и опасно, но сердце трепетало в груди, как птицы в кулаке. И хотя я знала, что это опасно, я понимала, что так нужно было сделать. Он отплачивал за свой грех злости, и мой признание и принятие цветов отплачивало мой грех неблагодарности. Должно быть равновесие, каждый грех нужно искупать. Мы были квиты.

Когда он отпустил, оставив веточку у меня, я уставилась на лаванду с потрясением, он поклонился и собрался оставить меня завтракать.

- Вы меня не раните, - тихо сказал он, открывая дверь. – Я это знаю.



Он закрыл дверь, а я думала о Тиреке.

Глава 7:

Первая неделя уединения была сносной, я занимала себя, пела, рисовала силуэты для вышивки, молилась, так что время было куда тратить. Я не смотрела на окно, опускала голову, сосредоточившись на заданиях, притворяясь, что все в порядке.

Но после первой недели в тишину комнаты прокралась скука, и она тянула меня, не давая сосредоточиться ни на чем, кроме того, что вне башни. Я скучала по садам. Скучала по прогулкам. Скучала по храму, спокойствию в нем, а больше все по его отстраненности от замка. Я просила их принести статую сюда, и теперь она была напротив моей кровати. Но свет здесь двигался иначе, и солнце все время закрывало луну. Хотелось верить, что это хороший знак, но я знала, что это игра света. Я не могла тут молиться, я не могла сосредоточиться и боялась, что, несмотря на слова королевы, боги разгневаются, что я пренебрегала ими.

У нас с Лифом было затишье, хотя это слово все же не очень подходило. Что-то невысказанное висело между нами после того, как я приняла цветок из его руки. Не дружба, но товарищество, такими могли быть отношения между солдатами в отряде. Мы словно оба знали, что рискуем и выживаем, и это нас объединяло.

Каждый день я спрашивала его, как Дорин, и он отвечал мне одно и то же, что ему не хуже и не лучше. Лекарь считал, что жало сильно задело ткани. Он чувствовал слабым, хотя укус уже зажил. Я хотела увидеть его, но это было невозможно, так что я просила Лифа передавать послания, и я молилась за его выздоровление. Я молилась, и одной из причин был конец этого плена, но тогда я чувствовала себя эгоисткой и просила за это прощения.

* * *

Я поняла это еще в ночь, когда он сказал о трате еды, но теперь было очевидно, что Лиф никогда не работал королевским стражем, он не знал, как вести себя без примера Дорина. Он забывал о протоколе, порой не называл меня миледи, говорил со мной чаще, чем позволял себе Дорин, хоть тот знал меня четыре года.

- Как они делают такой цвет? Он такой яркий, - он замер в дверях, указывая на шелк цвета индиго, однажды утром, когда я решила не рисовать силуэты, а вышивать сразу.

- Не знаю, я не спрашивала, - сказала я напряженно, но он не заметил это, пожал плечами и смотрел, как я расплетаю нити. Я игнорировала его, но понимание, что он смотрит, как я борюсь с иглой и распутываю шелк, мешало, и он ушел, когда я громко хмыкнула.

Когда он принес позже ужин, он сказал:

- Это делают из морских улиток, миледи.

- Что? – я опустила ложку в миску, он издал смешок.

- Лиловые нити, миледи. Краску делают из раковин морских улиток.

- Откуда ты знаешь? – спросила я с любопытством.

- Спросил, - улыбнулся он, поклонился и ушел.

Так и продолжалось. Первая неделя стала второй, и он все больше времени проводил на моем пороге, воспринимая вопросы о Дорине как намек, что он может спрашивать о цветах, что я вышивала: какие мне нравятся, видела ли я их своими глазами или только на картинках. Он рассказывал, как красят шелк, из которого я брала нити, размышлял вслух, что будет, если все как-то смешать. Он рассказывал о трегеллианских цветах и растениях в деталях, и я спросила его, не был ли он травником, раз так много знал. Но это заставило его замолчать, он нахмурился и покинул комнату. Я больше не спрашивала его о прежней жизни, слишком уж нервировала тишина в комнате, когда он уходил.

- Дорин говорит, что мне нужно отправить мечи кузнецу, чтобы заточить, миледи, - сообщил он однажды утром, по привычке задержавшись, меняя огарки свечей на новые.

- Очень хорошо, - сказала я, отчасти думая о садах внизу, отчасти о его словах.

- Не очень, миледи. Кузнеца нет.

Я обратила на него внимание.

- Нет?

- Королеве показалось, что он плохо подковал ее лошадь.

Я безмолвно помолилась за кузнеца.

- Мои разговоры вам мешают, миледи? – спросил он с порога, где чистил ногти ножичком.

- Нет.

- Скажете, если будет мешать. Я не обижусь.

- Это не мешает, Лиф.

Он улыбнулся.

- Я рад. Но куда же отправлять мечи?

* * *

Дни складывались в узор из завтрака, разговора – хотя я больше слушала – с Лифом, пения, обеда, молитвы, ужина и работы над вышивкой, пока не нужно было идти спать. Но этого не хватало. Когда я отослала его, чтобы помолиться днем, то не ощутила привычного спокойствия. По вечерам я брала иголку и откладывала, глядя на него, сидящего на пороге, читающего потрепанную книгу вечер за вечером. После двух таких недель я попросила читать мне, и он делал так, зачитывал мне альманах, рассказывал мне о предсказаниях погоды двадцать лет назад. Хуже всего было то, что это быстро стало лучшей частью дня, игла выпадала из руки, когда он читал своим певучим голосом.