Дети выживших

Он видел иначе. Он видел, как Скорр, пыхтя, пытается что-то сделать с его ногами, вытягивая из голеней красноватые нити. Нити растягивались и прятались в разрезы с обожженными краями. Он видел, что Скорр, роняя Нгару на живот капли соленого пота, орудует каким-то инструментом, похожим на бурав.

Наконец, Нгар ощущал запахи: крови, мочи, кала. И горелого мяса. И вонь давно не мытых подмышек Скорра; его мешковатое одеяние пропиталось почти лошадиным потом. И все эти запахи приносили Нгару куда большие страдания, чем изобретательная работа палача.

Он знал, что все это вот-вот кончится. Он чувствовал это.

Наконец, его сознание раздвоилось.

Туманные горы

И вот он уже видел себя, стоящим на бастионе, с громадным мечом в руке. Из тьмы, поглотившей все вокруг, на него лился поток стрел. Некоторые пробивали защитные доспехи; несколько стрел он уже обломил, чтобы они не мешали сражаться — окрашенные кровью обломки торчали из его рук, ног, плеч, и даже из шеи.

Снизу волна за волной накатывали штурмовые колонны хуссарабов. Рядом, во тьме, сражались невидимые защитники. Нгар видел их, когда над ними пролетали горящие стрелы, на миг освещая гребень стены. Да еще где-то позади мерцал красноватый огонь; оттуда доносился запах жженой кожи. Но огонь не успевал разгораться, потому, что кто-то — возможно, жены и дети защитников — гасили огненные стрелы войлоком, водой, или просто затаптывали ногами.

Нгар знал, что крепость обречена. Двое суток непрерывного штурма измотали защитников. Стена еще не была пробита, но враг уже подкатил осадные башни и перебрасывал переходные мосты с крюками.

По ним на стену бежали воины, и казалось в тьме, что это были не люди, а звери, потому, что у них были звериные головы и звериные покровы, и вместо рук у них были лапы, а в лапах — невидимая во тьме, разящая изогнутая смерть.

Потом он почувствовал, что его теребят, тащат куда-то сзади, и чей-то голос кричит ему в самое ухо:

— Они прорвались, Шумаар! Они уже в крепости! Пора уходить!..

Нгар обернулся и все понял. В разгорающемся огне он увидел, что бой кипит уже во дворе, и ряды защитников тают, а ряды звериноголовых наливаются плотностью и неодолимой силой.

Он выронил меч — снизу громадный дротик попал ему в незащищенную часть предплечья. Рука безжизненно опустилась и повисла, как плеть. Он снова оглянулся. Вгляделся в того, кто тащил его со стены вниз, туда, где были потайные ходы; он пытался вспомнить его имя. Кажется, это был сотник бессмертных — один из немногих, переживших поход на запад, резню в заповедном лесу и схватки под стенами Нуанны.

Впрочем, имя — это неважно. Он уже догадался, что сейчас его зовут Шумаар, но одновременно знал, что все еще остается Нгаром — распятым на железной кровати, там, за горами, далеко на юге, разделенным с гибнущей крепостью не только расстоянием, но и временем. Может быть, неделями. Может быть, месяцами.

Он поднял дротик и почти не оборачиваясь, одним неуловимым движением вогнал его до половины в грудь набежавшего по перекидному мостику хуссарабу. Звериная голова свалилась с его плеч. Под ней обнаружился бритый человеческий череп.

Шумаар спрыгнул на нижнюю ступеньку и вместе с сотником ринулся вниз.

В кровавых отблесках пожара они спустились на площадку и отсюда пошли прямо по стене — перебираясь с одного выступавшего из кладки камня на другой.

Бой еще продолжался — и на стенах, и внутри крепости; часть осажденных перешла за ров в центральный бастион. Может быть, им удастся продержаться до того, как подоспеет помощь, обещанная Хаммаром.

За выступом стены царила полная тьма и сотник, шедший впереди, едва не сорвался вниз: Шумаар поддержал его здоровой рукой, прижавшись к стене. Потом они нашли нишу, в которой едва мог стоять один человек. Сотник сдвинул камни и скользнул куда-то внутрь каменной кладки. Шумаар попытался пройти — но щель оказалась слишком узка.

— Сюда, Шумаар! — донесся голос сотника.

— Я не могу… — прошептал Шумаар. Слишком узкий вход не был рассчитан на его гигантское тело. Он втискивался до тех пор, пока не выбил из себя весь воздух; ему стало нечем дышать; металлический литой доспех заклинило, и теперь Шумаар не мог сдвинуться ни вперед, ни назад.

— Дай мне руку! Протяни мне свою руку, Шумаар!

Почти теряя сознание, Шумаар из последних сил потянулся рукой к невидимому сотнику. Ощутил, что его кисть оказалась крепко перехвачена ремнем: видимо, сотник уперся в выступы входа обеими ногами и руками и потянул на ремень.

Шумаар почувствовал треск. Все кости скелета пришли в движение, ребра согнулись, и казалось, что тяжко бухавшее сердце вот-вот остановится, сдавленное со всех сторон; потом треск заглушил другой звук: заскрипел о камень металл доспехов, и вогнувшийся нагрудный панцирь взвизгнул, как визжит пила каменотеса. Еще миг — и Шумаар вдруг почувствовал, как воздух влился в его грудь, едва не взрывая легкие изнутри.

Сотник по-прежнему держал ремень, и, не оборачиваясь, устремился в темноту. Ход был низок и узок, Шумаар с трудом протискивался в него, но все же здесь можно было идти, хотя и согнувшись в три погибели.

Ход шел внутри крепостной стены, сначала вдоль нее, а потом круто вниз.

Потом дышать стало еще труднее, а ход превратился в лаз, по которому они ползли на четвереньках.

И это продолжалось долго, очень долго.

А когда они поднялись наверх и раздвинули кусты — внезапно им в глаза ударил ослепительный свет.

Вокруг стояли хуссарабы с факелами и кожаными ремнями наготове. Они не успели сделать и шага, как оказались поваленными на землю, и умелые руки скотоводов — кочевников мгновенно спутали их ремнями, как бычков, предназначенных для забоя.

Когда Шумаару вывернули перебитую руку, он вскрикнул, — и потерял сознание.

— Великий каан не устает повторять, что нам нужны сильные и умелые воины. Даже если это враги. Их следует оставлять в живых и принуждать к службе. А если они не захотят — следует содержать их как собак-попрошаек, которые хуже рабов. Их работа все равно пойдет хуссарабам на пользу. А потом, когда они устанут пожирать отбросы, отбирая их у собак, они согласятся вновь стать воинами…

Человек, говоривший это, не был похож на хуссараба. Скорее — на аххума с примесью южной крови — аррольской, или, может, каффарской.

У него было странное узкое лицо. Глаза он прикрывал, и казалось, что его взгляд служит ему оружием. И оружие это было сильнее меча и даже огня.

Шумаар в рабских обносках стоял в ряду таких же, как он, бывших воинов. Он не знал никого из них. Все они были из разных племен и из разных частей; наречия некоторых он даже не понимал. А кроме аххумов были здесь и таосцы, и каффарцы, и даже киаттцы. Человек, прикрывавший глаза, был одет в кожаную безрукавку, с темной накидкой, сдвинутой на плечо. За поясом у него был акинак в ножнах, украшенных сканью. А за ним стояла свита из хуссарабских воинов, с бесстрастными и сытыми лицами. Такие же воины охраняли шеренги по периметру.

Шумаар знал, где они: это был бывший военный лагерь в Арли, в котором обучали новобранцев. Когда-то ему приходилось бывать здесь. И то, что теперь в лагере хозяйничают хуссарабы, могло означать только одно: Ушаган пал.

Человек в безрукавке прошелся вдоль ряда. Остановился напротив Шумаара, который возвышался над остальными так, что они казались детьми.

— Я знаю тебя, — сказал он вдруг. Его глаза приоткрылись и Шумаар понял, что не сможет выдержать этот взгляд. — Ты — Шумаар, бывший сотник бессмертных, телохранитель темника Нгара. Нгара Непобедимого.

Он едва заметно улыбнулся тонкими синеватыми губами.

— Ты был разжалован в десятники и отправлен в приграничную крепость Гвайба в Туманных горах, на перевале между Южным Намутом и Ну-Аном… Так?

— Я был разжалован в рядовые, — ответил Шумаар.

— Да, правильно. Но в крепости выслужился до десятника. Действительно, было бы странно, если бы комендант крепости сотник Баах оставил тебя в рядовых…